дани, в розмирьях и непокорствах. Всюду, где жадные послы из <новых
людей>, окруживших Узбека, слишком насильничали и обирали города, вызывая
возмущения горожан, всюду теперь виновен в смутах оказывался Михаил
Ярославич. Из-за него (и только из-за него!) и сам Юрий задерживал выплату
ордынской дани. И среди всех этих обвинений стояло главное - убийство
сестры Узбека, Агафьи. Самое нелепое, ибо кто дерзнул бы назвать тайным
отравителем женщин тверского князя? И самое основательное, ибо
Агафья-Кончака умерла-таки в тверском плену.
Стояло лето. Косили, поглядывая на небо, и косьба ни лежала к рукам.
Поставив стог, тут же представляли себе, как по зиме, с приходом татарвы,
займется он ярким полымем, обращая на ничто труды селянина. И потому и
работалось нынче с каким-то озлоблением, без радости, без того светлого,
вековечного и высокого чувства, с коим выходит на покос русский человек. И
бабы ворошили сено нонече в ежеденном, не в праздничном, как всегда, и
мужики, вздымая виловатою рассохой беремя сена на стог, не переговаривали
весело, а мертво молчали или, напротив, взрывались неподобною бранью,
почасту приправляя работу соленым словом - в Бога и в мать. И бабы, слыша
охальное, только тверже поджимали губы да супились, не унимая яро и молча
ворочавших работу мужиков. Вдосталь разоренная Юрием тверская земля
готовилась к новому раззору, и уже мыслили: где и как зарывать хлеб, где
отрыть загодя землянки в лесу, куда угонять скот - ежели что. Старики
вспоминали Дюденеву рать, терпеливо и долго молились - пронес бы Господь
беду! И Михаил, проезжая деревнями, ловил молчаливые ждущие взгляды, чуял
кожей мольбу земли содеять что-нибудь, не попустить, оберечь от гибели и
погрома.
Как-то после очередной думы он удержал старого своего боярина,
Александра Марковича. Давеча толковали о новгородцах, и Михаилу захотелось
вдосталь дотолковать о делах днешних и давешних со своим бессменным
послом. Вспомнил Михаил и решился спросить вновь о том, о чем когда-то
повестил ему Александр Маркович, воротясь из Новгорода вместе с покойным
Бороздиным. (Старый воевода умер два года тому назад, и место его в думе
заступил сын его, Тимофей Бороздин.)
Александр Маркович с горечью оглядывал своего князя, непривычно
тихого и смиренного в этот вечерний час, когда летние сумерки уже
наполнили княжую горницу, но еще не зажигали огня, и потому лицо Михаила,
одетое тенью, казалось голубовато-бледным, словно бы даже прозрачным в
затухающих струях заката.
- Я хочу понять! - сказал, пошевелясь, Михаил. - Закамское серебро?
Корысть? Торговые пошлины? Земли? Соль? Но ведь жизнь - дороже соли и
серебра, а отдают жизни, и - за разом раз, вновь и вновь! Ты был там!
Толковал с ними! Объясни! Или они не знают, что пропадет Русь и им
пропасти тою ж порой? Что распадись земля на уделы, и вороги тотчас
одолеют нас поодинке, а там сотрут даже и имя наше со скрижалей сущих
языков земли? Что их серебром хранима Русь до часу и сами они хранимы? Не
им ли, что ни год, приходит отбивать то свею, то ордынских рыцарей, то
датских немцев? И хватит ли им сил без великого князя владимирского?
- Я баял со смердами и с изографом одним на Славне. Дак вот, княже,
прошаешь - отвечу! - произнес, подумав, Александр Маркович и сам поежился:
не хотелось гневить, печалить ли князя своего, и любил он Михайлу
Ярославича... А сказать, верно, нать было правду. - Понимают они, -
осторожно начал боярин, - и про власть, и про угрозу немецкую, и про
Великую Русь... Только иное у их... Как бы сказать-то! Ревнуют они о
свободе, и не просто свободе от власти княжеской, - о духовной свободе
своей! И страшит их - под властию кесаря альбо князя - человека умаление.
При всякой власти вышней, толкуют, всема надо в едину стать, в един норов
и навычай, ну, а там - не гневи, княже, - ты умрешь, кто-ста будет после
тебя? Там сын ли, внук, а придет самоуправец какой и всех пригнет, и
уничижение настанет людям, духу - растление от тяготы властителя
недостойного...
- И потому берут себе Юрия?! - гневно прервал Михаил.
- Дак Юрий что ж, он не опасен им пока што... - Александр Маркович
умолк, потерявшись, и Михаил, заметя это и устыдясь невольной вспышки
своей, подторопил его баять далее.
- Умаление души, говоришь? Андрей Климович перед смертью об одном
думал - сразиться со мной!
- И это тоже, княже, от гордости души! - возразил боярин.
- Мыслишь? - с сомнением отозвался князь. - Как же нужно тогда, что
же надобно? Как и чем совокупить инако русский язык?!
- По завету Христа... - осторожно отозвался Александр Маркович.
- Любовью! - сказал Михаил и усмехнулся горестно: - А с князем Юрием
как? С ним тоже любовью?
- Мыслю, иного пути нет, - раздумчиво вымолвил Александр Маркович, -
хоша с Юрием... И с Юрием тоже! Ведь и не пытали мы, о сю пору все силой
вершили.
- Что ж мне, до хана Узбека поехать к Юрию на поклон? - мрачно
спросил Михаил.
- Как мочно! - возразил испуганно боярин. - Да и не выпустит он тебя!
Меня хоть пошли...
Сумерки совсем сгустились, и лицо князя смутно белело в темноте.
Михаил долго-долго молчал, потом тяжко поежился. Скрипнуло резное
креслице:
- Поедешь?
- Поеду, князь! - твердо отмолвил боярин. - Иного пути нет. Авось да
уговорю! Вам бы в любовь сойтись, дак и Русь была бы в спокое!
- Ну что ж, Александр! Пошлю тебя с посольством любви, - медленно
выговорил Михаил. - И крестом клянусь перед тобою, не буду и лукавить
перед Юрием! Уймется он - и я уступлю ему в свой черед. Видно, пора пришла
мне оберечь землю свою не силою ратной, а смирением.
ГЛАВА 48
Александр Маркович с <посольством любви> отбыл в Москву на той же
неделе. Уже шла из Сарая грозная весть, вызов на суд ханский, и медлить
дольше нельзя было. Кавгадый давно сидел в Орде, и Юрий с часу на час
собирался туда же.
Александр Маркович, отправив вперед себя гонца, подъезжал к Москве
волнуясь, но веря, что сумеет уговорить Юрия. Он был принят, но как-то
странно. Его разлучили со свитой и почитай посадили под замок. Впрочем,
через день он был допущен к Юрию и приободрился.
Александр Маркович был хожалым послом, ездил и в западные земли и
умел достойно держать себя перед всякою властью. Но здесь, сейчас,
творилось что-то небывалое и тревожное. Во-первых, Юрий был один, в
хоромине находилась лишь молодшая дружина, но ни братьев великого князя,
ни великих бояр московских не было ни одного. Александр Маркович, однако,
начал править посольство поряду, уставно и громко приветствовал великого
князя Юрия, после чего приступил к главному. (Грамота уже была вручена
Юрию, и Александр Маркович должен был подкрепить ее приличным случаю и
украшенным словом.) Он строго начал от Писания, напомнив заповедь Христа о
любви к ближнему своему, напомнил затем о бедах Русской земли, от княжьих
котор происшедших, о погромах городов, о Дюденевой рати и о прочем горьком
и жалостном, что совершалось в прежде бывшие годы по причине несогласия
братьев-князей. Сказал и о том, что Михаил уступает Юрию стол и клянется
Господом, что не подымет меча на Юрия:
- Токмо не будет гнева меж ним и тобою, и да не приведет никоторый из
вас злонеистовых измаильтян - рекомых татар - на землю Русскую, ею же
просвети светом веры истинной пращур твой, великий святой князь киевский
Владимир Святославич, иже сперва пребывах во тьме неверия, после же
постигше вся заповеди веры Христовой, и заповедал, умирая, детям своим не
вздевати меча ни в спорах, ни в которах братних. И егда же смертей венец
приимь, то диавол, враг рода человеческого, вложи тотчас котору в сердце
детям его и окаянного Святополка подучи на братью свою подъяти гибельное
железо! Но не попусти Господь погинуть заветам своим! Вспомни, господине,
святых великих князей Бориса и Глеба, иже не восхоте подъяти меч на брата
старейшего, и до того, что предпочли нужную и горькую смерть от руки
убийц, да не попустили которы!
И паки, и паки вспомни, княже, о снемах братних, вспомни речи
Владимира Мономаха, как молил он: будьте едины, и не поженуть вас
измаильтяне лукавии! Снидьте в любовь, и несть вам вреда с поля
половецкого от языка незнаема! Снидьте в любовь, да не страждут паки и
паки смерды земли вашея! Снидьте в любовь, помыслите о Родине, о земле
своей! Снидьте в совет не по закону только, но - паче того и преже того -
по любви!
Вы братья, вы одержатели Руси Великой! Взгляните с любовию в очеса
братнии и упокойте землю, упокойте в совете и согласии отчину свою!
Помыслите, яко ни у каких иных народов, ни языков иных не весть таковых
князей-страстотерпцев, яко Борис с Глебом, и нам, паче прочих, паче всех
языков земли, достоит утвердить единство по любви!
Помысли, княже, и о том еще, какова еси Русь середи народов окрест
сущих, от лопи дикой до ясских Железных ворот и от югры до литвы и до
немец! Мы есьмы великий народ среди тьмочисленных и разноликих племен
нашея вемли! На нас взирают, нас славят, и паки жаждают уничтожить нас
сугубо. Мы великий народ, и се понуждает паки к единению нашему в братней
любви! В таковыя нужи, в таковой грозе и в таком почете от прочих народов
- ежели мы истощим силы во взаимной ненависти - погибнем сугубо, и страшно
погибнем тогда! Ни прока нас, ни остатка на лице земли не оставят
завистники и враги наши ради прошлого величества нашея земли!
И об ином такожде помысли, княже, вспомня горестную котору братню, ю
же ныне восхоте прекратит брат твой, Михаил Ярославич! Помысли о том, что
ежели добиватися единой сильной власти жезлом железным, склоняя выи братьи
своея под ярмо сильнейшего середи вас, то и тогда такоже растлимся духом
мы, русичи, превратим себя в стадо, несмысленно бредущее под кнутом
пастыря, и погибнет то, что есть лучшее в нас, то, что еще князь Владимир
и святые князи Борис и Глеб заповедали и утвердили в корени русском, то,
что нас возвышает как народ над иными языками, - погибнет единение, не на
законе, а на любви утвержденное, и с ним наше дружество, заповеданное нам
горним учителем и святыми пращурами, наша правда, наша слава, наше величие
и красота!
Александр Маркович говорить умел и говорил вдохновенно. Многие и из
детей боярских понурили головы, слушая его украшенную и страстную речь. И
почти забыл даже боярин о пустой думе княжеской, о том, что Юрий слушает
его один-одинешенек, ибо молодшие в думе княжой не в счет. И полно - да
слышит ли он? Почему он глядит так прямо, даже будто и не мигая, почто
встает, медленно встает на напряженно расставленных ногах...
- Богом и крестом клянусь тебе, великий князь володимерский и князь
московский, Юрий Данилыч, да не погубим с тобою Русскую землю всеконечно!
Да будем отныне едиными усты и сердцем единым предстательствовать пред
царем ордынским! И в том тебе брат твой молодший, Михайло, кланяю и умоляю
ради земли, тишины, языка нашего и ради горнего нашего учителя Иисуса
Христа, иже заповеда нам любовь братию!
Княжеский посол говорит от лица князя, как бы сливаясь с ним в одно.
И Александр Маркович сейчас говорил как бы будучи самим Михайлой
Ярославичем, он так и руку поднял приветным княжеским жестом, и
поодержался, намерясь и еще сказать от Писания... Но Юрий уже стоял,
выпрямясь на напряженных, сведенных судорогою ногах. Он весь как бы замер,
и только руки делали что-то, и когда тверской боярин опустил глаза, то
