- Не станем сидеть, как гнус в подполье! Варяги придут или нет, а
время терять непригоже! Старики рассудили:
- Нам наших сынов, ушкуйных голов, не уговорить и не остановить.
Пусть разгуляются. А мы, бородатые, здесь ополчимся.
Тогда невесты и матери припадают к Кирику с воплем.
- Господине, ты поведи молодых на звериные ловы: тебе за обычай.
Кирик тому делу рад: сидючи на берегу, изнемог в тоске по Олеше.
Мужская сряда недолгая... На рассвете кричали гагары. Плакали жонки.
Дружина взошла на корабль. У каждого лук со стрелами, копье и оскорд -
булатный топор. Кирик благословил путь. Отворили паруса, и пособная
поветерь - праматерь морская - скорополучно направила путь.
Не доведя до Звериного острова, прабаба-поветерь заспорила с внуками
- встречными ветерками. Зашумела волна. А молодая дружина доверчиво
спит. Кирик сам у руля. И была назавтра Олеше година.
В тот час покрыла волну черная тень варяжской лодьи. И варяги кричат
из тумана:
- Куры фра, куры фра??
Кирик затрубил в корабельный рог грозно и жалостно. Дружина прянула
на ноги. И тянут лук крепко и стреляют метко. Поют стрелы, гремят
долгомерные копья. Кирик забыл тоску и печаль, отдал сердце в руки
веселью. Зовет, величает дружину:
- Мужи-двиняне! Не пустим варягов на Русь! Побьемся! Потешим сердца!
Корабли сошлись борт о борт, и двиняне, как взводень морской,
опрокинулись в варяжское судно. Песню радости поет Кириково сердце.
Блестит булатный оскорд. Как добрый косец траву, косит Кирик вражеские
головы.
Но при последнем издыхании варяжский воевода пустил Кирику в сердце
стрелу.
...Красное солнце идет к закату, варяжское трупье плывет к западу.
Сколько двиняне празднуют о победе, о богатой добыче, столько тужат о
Кирике. Он лежит со смертной стрелою в груди, весел и тих. На вечерней
воде стал прощаться с дружиной:
- Поспешайте на Русь, на Двину с победною вестью. Оставьте меня и
варяжское судно в благодарную жертву Студеному морю.
И дружина, затеплив по бортам жертвенной лодьи восковые свечи, с
прощальною песней на своем корабле отплыла на Русь.
В полночь вздохнуло море, затрепетало пламя свечей, послышался крик
гусиный и голос Олешин:
- Здрав будь, Кирик, брате и господине! Ликует Кирик о смертном
видении:
- Олешенька, ты ли нарушил смертны оковы? Как восстал ты от вечного
сна?..
Снова пронзительно вскричали гуси, затрепетали жертвенные огни,
прозвенел Олешин голос:
- Я по тебя пришел ... Сильнее смерти дружная любовь. Две тяжкие
слезы выронил Кирик:
- Люто мне, люто! Я нарушил величество нашей любви...
В третий раз гуси вскричали, как трубы сгремели, колыхнулось пламя
жертвенных свечей, и Кирик увидел названого брата. Глядят очи в очи,
устами к устам. И голос Олешин, что весенний ручей и свирель:
- Кирик! Подвигом ратным стерта твоя вина перед братом. Мы с тобой
поплывем в светлый путь, в Гусиную Белую Землю?, где вкушают покой души
добрых и храбрых. Там играют вечные сполохи, туда прилетают легкокрылые
гуси беседовать с мертвыми. Там немолчно рокочут победные гусли,
похваляя героев.
Завязалась праматерь морская - поветерь - и взяла под крыло
лодью-кораблик, где Кирик навек позабыл печаль и тоску.
Долго царило молчание у костра грумаланов. Былина о седой старине
напомнила мореходам славные дела предков. Из тумана давнего прошлого
выплывали древние корабли новгородцев...
___________________________________________
? - Кто идет?
? Легендарное название Северного полюса.
Грести было тяжело: на буксире громоздкий плот.
Свежим ярким цветком раскрывалось полярное утро. И небо и море
розовели нежными красками.
Алексей со Степаном уже хлопотали у плота, крепко привязывая его
ремнями к корме осиновки. На плоту должен был остаться Степан и большим
правилом удерживать его, чтобы не рыскал из стороны в сторону при
буксировке. На лодке за весла сели Алексей с Ваней, Федора, как
больного, усади ли на корму. Мишку в лодку не пустили, и он расположился
на плоту у ног Степана, обиженно озираясь на Ваню.
Грести было тяжело: на буксире громоздкий плот. Домой вернулись
только вечером, совсем выбившись из сил. Но Алексей боялся оставить плот
на воде: не унесло бы в море ненароком. И через силу, не отдыхая,
охотникам пришлось вытаскивать бревна на берег.
В избе все было в порядке. Около дверей и окон охотники заметили
много медвежьих и песцовых следов, но пробраться внутрь зверям оказалось
не под силу.
Войдя в горницу, Алексей прежде всего зажег светильню и добавил
зарубки на своем календаре. Сейчас поморы были уверены, что уже недолго
им осталось так отсчитывать время.
К следующему вечеру весь лес, привезенный с Моржового острова, был
аккуратно сложен вплотную к стенам избы.
- И нам теплее, и лес сохраннее, радостно потирал руки Степан, смотря
на штабеля бревен и досок, прикрывшие жилье зимовщиков.
Глава двадцать первая
НАЧАЛАСЬ ВТОРАЯ ЗИМА
Промелькнуло короткое полярное лето, и опять надвинулась осень. Дни
быстро убывали. Так и не увидели в этом году мореходы долгожданный белый
парус на горизонте. Во всех жила твердая вера, что будущим летом удастся
им на собственном судне уйти на Русь, пока же была неизбежна еще одна
зимовка на Беруне.
Вторую полярную зиму грумаланы встречали гораздо увереннее. Не такой
уж страшной казалась им арктическая ночь. Не боялись они замерзнуть без
теплой одежды, не думали с тревогой - долго ли еще продержатся старые
мезенские куртки и бахилы. "Главный закройщик" Степан ловко орудовал
острым ножом, кроил оленьи шкуры, в эту осень он задал всем особенно
много работы.
Шить теперь умел даже Ваня. Да и плох тот мореход, что иголкой
владеть не умеет. Мало ли для чего иголка в пути нужна, сшить новый
парус или брезент на люк, заплату на старый парус поставить, буйно'
сладить.
Летом поморы носили одежду, сшитую из тонкой шкурки оленя-неблюя.
Легкая и мягкая замша-ровдуга шла на шапки и куртки, на штаны и рубахи.
На ноги надевали легкие бахилы из нерпичьей кожи с толстой заячьей
подошвой.
Зимой требовалась другая одежда. Прежде всего Степан выкроил малицы.
Малица - замечательная полярная шуба из оленьего меха. Она несколько
мешковата, надевают ее через голову, как юбку. Но как она тепла! Если
мороз схватит за руки, их можно, не снимая шубы, вытащить из рукавов и
отогреть под мехом.
Оленья малица - надежный защитник от ветра и холода. Единственно,
чего она не терпит, это сырости. Если промочишь, надо немедленно сушить,
иначе мех подопреет и вылезет.
Бывают, однако, на севере такие холода, что дышать трудно, и ветер
настолько свирепый, что даже сквозь малицу пронимает. На этот случай
зимовщики обзавелись вторыми шубами - совиками. Покрой у них одинаков,
только малица шьется мехом внутрь, а совик, наоборот, мехом наружу.
Если поверх оленьей малицы надеть песцовый совик - нет такого мороза,
чтобы человека прошиб.
Зимние меховые пимы шили из койбы - шкуры с оленьих ног, шерстью
наружу. Под пимы натягивали меховые чулки - липты.
От разворошенных сыромятных шкур в избе не успевал выветриваться
удушливый запах, но поморы давно притерпелись к нему.
Ценной находкой обрадовал своих товарищей Федор. Он обнаружил в
скале, что была рядом с избой, небольшую пещеру с узким входом. Зимние
метели набивали сюда снег, который летом почти не таял. За много-много
лет здесь образовался плотный пласт старого снега и льда. Пещера
превратилась в естественный погреб-холодильник, как нельзя лучше
подходивший для хранения продовольствия и богатого промысла грумаланов.
Много разного добра поместилось в пещеру-кладовую. Чтобы не искушать
ни песца, ни ошкуя, поморы завалили нижнюю часть расщелины камнями.
Теперь попасть в кладовую можно было только приставив к скале высокую
стремянку. И сам вход в склад Федор закрыл прочной деревянной дверью с
засовом из толстого бруса.
Поморы готовились расширить охоту на песца. Они поставили уже не по
пять, а по десять кулемок на каждого. Песцовая охота давала свежее мясо,
ценные шкурки, а главное - хорошую, почти ежедневную прогулку на чистом
воздухе.
- Наперед всего думать надо, как себя от цинги уберечь, - не уставал
повторять Химков.
На осеннюю охоту за оленем отец иногда отпускал Ваню уже
самостоятельно, и редко когда мальчик возвращался с пустыми руками.
Вот и сегодня Ваня караулит, притаившись в скалах у горной речушки.
Свергаясь водопадом с каменного уступа, ручей образовал здесь, пониже
Ваниной засады, чистый прозрачный водоем... Показались олени... Щелкая
на ходу широкими копытами, они легкой, осторожной рысцой подошли к
водопою. Впереди стада размашисто бежал вожак - старый олень с красивыми
ветвистыми рогами. Животные то и дело оборачивались к ветру, шевеля
ноздрями.
__________________________________
1 Чехол, брезент, подымаемый над карбасом или лодкой на берегу для
защиты от непогоды.
Ваня наметил себе крупного, упитанного оленя и уже поднял было лук...
но тотчас же его опустил внизу, у ручья, промелькнуло что то большое,
похожее на гигантский ком желтого сливочного масла.
"Ошкуй!" - вздрогнул мальчик.
Как ни чутки олени, нападение медведя было для них неожиданным.
Хищник уже не скрывался и с отрывистым ревом бросился на стадо.
И тут Ваня увидел то, чего совсем не ожидал.
Матки и телята мгновенно сбились в тесную кучу, а самцы образовали
вокруг них плотное полукольцо. Перед медведем вырос целый лес острых
ветвистых рогов. Еще секунда и матки, оленята бросились наутек, за ними,
вскинув голову так, что рога почти лежали на спине, как ветер, умчались
и олени-самцы.
Ошкуй, видимо, по опыту знал, что преследование быстроногого стада
бесполезно. Он остановился, облизнулся, потом медленно поплелся куда-то
совсем в другую сторону.
Все это произошло столь молниеносно, что мальчик не сразу понял, как
это медведь, при всей своей силе и нахальстве остался в дураках. Ваня и
радовался и удивлялся смелости и быстроте маневра оленей.
На этот раз мальчик воротился домой без добычи, но не жалел об этом.
- То-то, Ваня, ошкуй редко нападает на оленей! Частенько ему
приходится уходить от них ни с чем, - сказал ему потом Федор.
С приближением зимы Федору становилось все хуже. Последнее время он
уже не вставал с постели. Его мучили то ломота, то озноб. Даже укутанный
теплыми оленьими шкурами, он дрожал всем телом.
Дни между тем превратились в серые, тусклые сутемки. Солнце уже не
показывалось. С моря порывами налетал резкий холодный ветер. Часто падал
снег. Чтобы облегчить страдания Федора, в печи непрерывно поддерживали
огонь. Когда он обессилел настолько, что не мог сам есть, Ваня кормил
своего крестного с ложки, как ребенка.
Вечерами Ваня садился на низком чурбане около Федора и старался
развлечь его или сам внимательно слушал тихий, неторопливый рассказ
больного о его промысловых приключениях.
Вот, Ваня, какой случай был в зимовку на Колгуевом острове. Пожаловал
раз к нам, к становой избе, под вечер здоровенный ошкуй. Ходил, ходил
вокруг избы, шарил все - нет ли чем поживиться. Бочку пустую катал,
дрова свалил. Надоел он нам - ну и получил пулю в бок. Шкуру его мы
перед избой развесили, а мясо в сени убрали. Ночью просыпаюсь - слышу,
ходит кто-то у избы. Подкрался я к дверям, приоткрыл... Луна вовсю
светит. Смотрю: большущая медведица и два медвежонка с ней. Обнюхали
они, значит, следы, кровь, где мы ошкуя свежевали, и фыркают. Потом
медведица подошла к шкуре, встала на дыбки да как застонет, будто
