сущем аду.
На столе лежало то, что осталось от невысокого мужчины. Теперь он
выглядел еще короче, лишенный обеих рук и ног, волос и части левой груди.
Вздрогнув от ужаса, Ганс тем не менее сумел понять, что облегчить
страдание пленника может только одно. Не обращая внимания на сверкающие
острые инструменты, которыми пользовался Керд, Ганс извлек длинный, в руку
длиной, клинок, который эти чудаки из Ибарских гор называют ножом,
схватился за двуручную рукоятку и что было силы нанес удар. Хлынула кровь,
и Ганс сжал зубы, стараясь сдержать рвоту. Он ударил еще раз, чтобы на
столе наверняка остался лежать лишь торс и оперся на клинок, вздрагивая и
окидывая взглядом наполненную столами палату, где в полу были специально
сделаны желобки для отвода крови.
- Тейлз? - позвал Ганс.
Послышались два стона, один из которых завершился едва различимым
зовом о помощи. Голос не принадлежал Тейлзу, но юноша все же направился
туда.
- Он... Он... он отрезал мою правую руку и... и три пальца на моей
левой руке... только... только чтобы... только чтобы... - мужчина трясся
всем телом и едва мог говорить.
- Крови нет. Руки? Ноги? - Ганс только спрашивал, не будучи в силах
смотреть.
- Я... я... они... они...
- Подумай, - сказал вор, тяжело вздохнув. - Я могу перерезать эти
веревки на горле. Думай и выбирай. - Он отвернулся.
- Я жи-и-ивой... Я могу ходи-и-ить...
Ганс перерезал держащие его веревки.
- Я ищу Темпуса.
- Ты ищешь здесь _с_м_е_р_т_ь_, вор! - послышался голос и палату
залило светом.
Ганс не стал отвечать или поворачиваться, чтобы посмотреть, кто
вошел. Вместо этого он рывком выхватил нож и с пол-оборота швырнул его в
противника. Лишь после этого он взглянул на вошедшего в палату мужчину, и
то после того, как за первым ножом метнул второй. Мужчина был очень худ, с
бледной, обтягивающей мослы кожей. Он был одет в просторную ночную рубашку
и при одном взгляде на него можно было содрогнуться. В одной его руке был
арбалет, а в другой - ночная лампа. Рукав сорочки сполз, обнажив
пергаментную кожу. Керд.
Он пытался вытащить нож, который не попал в него всего на несколько
пядей. Яростно раскачивалась лампа, отбрасывая на потолок, пол и столы
мертвенные блики. Дураку следовало бы сначала поставить лампу, подумал
Ганс, вытаскивая из ножен новый клинок. С обеими руками на арбалете Керд
мог бы оказаться опасным, но его рука была пришпилена к двери ножом,
который пробил одежду и слегка зацепил кожу. Монстр кричал скорее от
страха, нежели от боли. Арбалет упал на пол, зазвенела тетива и стрела
ударила, то ли в пол, то ли в ножку стола. Ганса это нисколько не
взволновало.
- Я пришел сюда за Темпусом, мясник. Стой здесь и держи лампу. Только
попробуй двинуться и получишь вот это, - Ганс показал Керду третий
сверкающий клинок. - Я думаю, что с двумя ножами ты будешь неплохо
смотреться. - Вор пошел туда, откуда донесся третий стон. - О боги, о, о,
боги, почему так произошло?
Никто из богов не взял на себя ответственность за ту пытку, которой
Керд подверг Темпуса.
Высокий блондин, лишенный языка и рук, попытался ответить. Он дал
Гансу понять, что пришпилен тремя стальными костылями. Шедоуспан успел
вытащить их, и лишь потом его вырвало на скользкий пол этой лаборатории
пыток. Повернувшись лицом к изуверу, Ганс так взглянул на него, что Керд
вздрогнул и застыл, словно статуя, высоко держа лампу.
Высвободив Темпуса, Ганс помог ему сесть. Великан не истекал кровью,
хотя все его тело было покрыто ранами, которые казались старыми, хотя
таковыми не являлись. Он издавал ужасные утробные и горловые звуки,
которые юноша понял как "я излечусь", и это было не менее ужасно. _Ч_т_о
же это за человек?
- Ты можешь ходить?
Послышались какие-то звуки, которые повторились еще и еще раз. Ганс
подумал, что понял Темпуса и посмотрел на его ноги.
- Не хватает нескольких пальцев, - пытался сообщить Темпус. На правой
ноге не было трех пальцев, а на левой ноге отсутствовал средний.
- Тейлз, здесь только я и я не могу тебя нести. Сейчас я освобожу
другого и он сможет нам помочь. Что мне делать?
Темпусу понадобилось много времени, чтобы попытаться донести свою
мысль без языка, а Керд в это время сделал шаг. Ганс повернулся, и прямо
перед его носом просвистел еще клинок. Керд замер на месте, держа лампу
дрожащей рукой.
- ПРИВЯЖИ КЕРДА К СТОЛУ, - сказал Темпус. - ГДЕ СЛУГА?
Керд ответил, что в доме всего один слуга-садовник, да и тот лежит
без сознания.
- Понятно, - произнес Ганс, - думаю, что ему явно хочется полежать
скрученным. - Вытащив ножи из двери и рукава, он приказал Керду повесить
лампу.
- Ты не можешь...
Ганс легонько ткнул его ножом:
- Могу. Беги, жалуйся Принцу-губернатору, как только сумеешь. Сейчас
ты можешь умереть с позором. Я попытаюсь ударить тебя в живот так, чтобы
перед смертью ты помучился несколько дней. Надеюсь, что ты умрешь от
гангрены. _В_е_ш_а_й _л_а_м_п_у_, _м_о_н_с_т_р_!
Керд так и поступил, подвесив ее на крюк, который оказался за дверью.
Когда он повернулся, Ганс ударил его ногой в пах.
- Если у тебя там что-то осталось, - заметил вор, не глядя на
мужчину, который с налитыми кровью глазами повалился на колени, раскинув
руки. Ганс поспешил к садовнику, лежащему рядом с одеялом, которым его
хозяин тушил пожар. Он связал коротышку так, что тот никогда не сумел бы
сам освободиться.
Еще через несколько минут Ганс привязал его хозяина к одному из
столов. Ему пришлось заткнуть рот кляпом, поскольку Керд перешел от угроз
к самым безрассудным обещаниям. Разделавшись с ними, Ганс повернулся к
Темпусу.
- Тейлз, их не развяжут даже за целый мешок золота. Теперь, во имя
всякого бога, следует ли мне вынести тебя отсюда в город, друг?
Понадобилось минут пять, чтобы Ганс понял его речь.
- НЕТ, ОСТАВЬ МЕНЯ ЗДЕСЬ, Я ВЫЛЕЧУСЬ. СНАЧАЛА ПАЛЬЦЫ. ЗАВТРА Я УЖЕ
СМОГУ ХОДИТЬ.
Ганс положил его обратно, принес вина, одеял и нечто вроде пудинга.
Зная, что Темпус ненавидит свою беспомощность, юноша покормил его, помог
выпить около литра вина, накрыл одеялом, проверил, хорошо ли привязаны
Керд и его слуга, убедился, что дом закрыт и только тогда вышел.
Хирургические инструменты, сумку с деньгами и постельные
принадлежности он вытащил за дверь лаборатории экспериментов над людьми.
Он ни за что не ляжет в кровать монстра или на один из этих столов. Ганс
решил улечься на полу в комнате садовника, но только не у Керда.
Ему-ничего не нужно было от него.
Вот ценные ножи и сумка денег - другое дело.
Проснувшись на рассвете, Ганс оглядел трех спящих мужчин, вздрогнул и
вышел из палаты, которая при свете дня казалась еще ужаснее, чем ночью.
Вор нашел сосиску, подумал и решил ограничиться хлебом. Только боги и Керд
знали, из какого мяса она сделана. В сарае Ганс отыскал тележку и мула.
Изрядно попотев, он вытащил Темпуса через прорубленный в стене проход и
уложил его в повозку, куда заранее подостлал соломы, прикрыв по плечи.
Шрамы на теле Темпуса уже казались старыми, почти зажившими.
- Тебе не нужно от Керда несколько пальцев или нос, или еще
чего-нибудь?
Темпус вздрогнул. Он попытался что-то сказать, и Ганс понял, что это
слово "_н_е_т_".
- Ты хочешь... оставить их на потом?
Темпус кивнул.
- "_Д_л_я _с_е_б_я_".
Вывезя Темпуса, Ганс потратил большую часть денег Керда на то, чтобы
снять помещение и нанять немую и почти слепую старуху, а заодно купил
легкую пищу, вино, одеяла и плащ. Он ушел, оставив Темпуса наедине со
служанкой и унеся с собой лишь несколько монет да тяжелые воспоминания. За
деньги он воспользовался услугами прекрасного лекаря, который не улыбнулся
и не проронил ни звука, пока очищал и забинтовывал ранки, которые, по его
словам, прекрасно заживут.
После этого Ганс проболел почти целую неделю. Оставшиеся три монеты
принесли ему снотворное в виде хорошей выпивки.
Еще неделю юноша боялся, что может где-нибудь столкнуться с Темпусом,
но этого не произошло. После того, как поползли слухи о некоем мятеже, он
испугался, что может больше не увидеть Темпуса, и естественно, что он с
ним повстречался. Тот был здоров и без единого шрама. Ганс повернул
обратно прежде, чем тот его заметил.
Променяв кое-какие вещи на крепкое вино, он напился и пролежал так
почти целый день. Ему не хотелось ни воровать, ни встречаться с Темпусом
или Кадакитисом. Он мечтал, мечтал о двух богах и девушке шестнадцати лет.
Об Ильсе, Шальпе и Мигнариал. И негашеной извести.
Диана Л.ПАКССОН
НОСОРОГ И ЕДИНОРОГ
- Зачем, спрашивается, ты вернулся? - ледяной прием Джиллы прервал
слабые попытки Лало объяснить, почему он не ночевал дома. - Или последняя
таверна в Санктуарии захлопнула перед тобой дверь? - Она уперлась кулаками
в широкие бедра, мясистая плоть на плечах колыхалась под короткими
рукавами.
Лало отступил назад, зацепился пяткой за ножку мольберта, и вся эта
мешанина из растрескавшегося дерева и костлявых конечностей с грохотом
рухнула на пол. Ребенок испуганно заплакал. Пока Лало ловил ртом воздух,
Джилла одним прыжком подскочила к колыбельке и прижала ребенка к груди,
укачивая и успокаивая его. Из окна доносились крики старших детей и их
приятелей. Эти звуки смешивались со стуком тележных колес и зычными
возгласами торговцев, расхваливающих товар на базаре.
- Вот видишь, что ты наделал? - сказала Джилла, когда малыш утих. -
Разве недостаточно того, что ты не приносишь в дом хлеба? Если не можешь
заработать на достойную жизнь своей живописью, занялся бы лучше
воровством, как все в этой навозной куче, которую называют городом. - Ее
лицо, багровое от злости и жары, плавало над ним, как маска богини-демона
Дирилы на фестивале.
"По крайней мере у меня еще осталась гордость, чтобы не опуститься до
этого!" Слова, чуть было не сорвавшиеся с языка, напомнили Лало времена,
когда портретист мог пренебречь богатым заказом какого-нибудь купца ради
хорошей компании в "Распутном Единороге". Впоследствии, когда его менее
уважаемые знакомые делились с ним горстью монет, гордость молчала и не
интересовалась происхождением этих денег.
Нет, не гордость заставляла его оставаться честным, горько подумал
Лало, а боязнь навлечь позор на Джиллу и детей, а также быстро исчезающая
вера в собственный дар художника.
Он с трудом приподнялся на локте, все еще будучи не в силах встать на
ноги. Джилла засопела в отчаянии, уложила ребенка и ушла в дальний конец
их единственной комнаты, которая служила им и кухней, и гостиной, и,
правда теперь крайне редко, студией художника.
Трехногая табуретка застонала под тяжестью Джиллы, когда она,
расчистив местечко на столе, принялась с ожесточенной тщательностью
перебирать горох. Солнце, уже клонившееся к западу, проникало сквозь
полуприкрытые ставни, бросая иллюзорные отблески на блеклый гобелен, возле
которого обычно позировали его модели, и оставляя в темноте корзины с
грязным бельем, которое жены граждан богатых и уважаемых (слова, которые в
Санктуарии были синонимами) великодушно отдавали Джилле в стирку.
В былые времена Лало восхитился бы игрой света и тени или хотя бы
поиронизировал по поводу взаимоотношений между иллюзией и реальностью.
Неон уже слишком привык к нищете, которая пряталась в тени - убогая правда
нахально выглядывала из-за всех его фантазий. Единственным местом, где он
