чертовой Бороды был не хуже ножниц. И я выпустила свою жертву. Она за-
металась по лестничной клетке, несколько раз ударилась о потолок и
рухнула на цементный пол.
Она лежала, наша курица, наша Борода, на цементном полу, бессильно
распластав одно крыло. Потом, закудахтав, попыталась приподняться и
повалилась на бок, волоча крыло. Мы посмотрели друг на друга, потом на
курицу. "Она сломала себе крыло", - сказала Жемчужина. Тут как раз и
Звездолет с ножницами подоспел. "Нет, сейчас не могу, - отказалась я,
- она ранена". - "И я не могу", - проговорила Бутончик. "Я тоже", -
поспешила Жемчужина. "Ни за что! - заорал Звездолет и вдруг разрыдал-
ся. - Вы меня всегда вперед себя посылаете! - Он кинулся к окну и
крикнул: "Мама, они хотят, чтобы я первый... Опять..."
Мы решили отложить казнь. Подождем, пока срастется сломанное крыло.
Соорудили в кухне подле раковины дом для Бороды. Выложили соломой.
Устроили нечто вроде гнезда. Там она успокоилась. Час за часом мы наб-
людали за ней. Сидела тихо, спрятав голову под крыло, горячая на
ощупь. Из-под перьев так и пыхало жаром. "У нее температура, - сказала
мама, - она заболела. Что будем делать?" Всем нам стало не по себе. "У
меня есть таблетки, антибиотики, но я не знаю... Борода... для лю-
дей... помогут ли ей?" - залепетала Бутончик. "Она же вела себя совсем
как человек, правда, - сказала Жемчужина, пробуя температуру, - поня-
ла, что ее резать собираются, и сама себе крыло сломала".
Осторожно мы потрогали раненую. Борода смотрела на нас жалобно и
тихо кудахтала. "У нее болит, мама, дай ей скорее таблетку", - взмоли-
лись все разом. Мама запихивала в клюв таблетку, а мы держали курицу:
Жемчужина и Звездолет за ноги, мы с Бутончиком за крылья. Борода, по-
хоже, старалась нам помочь. Потом она загадила всю кухню и улеглась
спать. Мы сели обедать. Правда, кусок никому в горло не лез. Кухня
провоняла куриным пометом, один угол гнездо загромоздило, мы с трудом
поместились. И только и мысли, что об этой несчастной. "Чтобы в кухне
была чистота, - сказала мама, - и чтоб никогда больше не воняло. Слы-
шите меня?" - она посмотрела на детей. Мы запихивали рис в рот. "Поня-
ли, что мать сказала? - вмешался отец. - Смотрите, а то выдворю эту
птицу сегодня же ночью".
Мы пообещали содержать кухню в чистоте. Пошли к соседям и набрали
золы. Присыпали помет золой, потом собрали все в корзину. Кормили Бо-
роду рисом, овощами, червяками, молотыми костями. Она набрала вес.
Опять зардел гребешок. Мы разговаривали с ней, пели песни, надеялись,
что она вот-вот начнет нестись. Но она разочаровала нас. Похорошела,
перья залоснились, окрепли когти, а яиц как не было, так и нет. И уха-
живать за ней стало неинтересно. "Наведи чистоту!" - приказывала я Бу-
тончику. "Ты приберись", - сваливала та на Жемчужину. "Ты!" - доходил
черед до Звездолета, который принимался орать: "Мама, они меня застав-
ляют первого! Опять!"
"Все, режь ее!" - велел отец. Я сказала, что у меня экзамены, нужно
готовиться и в субботу, и в воскресенье. "Мы тоже должны готовиться",
- заявили дети. "Так зарежь ее в понедельник", - сказал отец. И я поо-
бещала.
Днем в понедельник я наточила ножницы. Дома никого. Я подступилась
к Бороде. Она - прочь. Забеспокоилась. Заметалась в возбуждении. Потом
уселась в гнездо. Потом опять заходила кругами. Мне стало интересно. Я
приблизилась. Это ей не понравилось, и она попыталась укрыться под
стулом возле сливной трубы. Я поняла, что она хочет побыть одна. Но не
отступать же! Придется придумать, как подобраться к ней незаметно. И
меня осенило. Над раковиной висело зеркало. Я забралась на кухонный
стол, улеглась на спину, а зеркало устроила так, чтобы наблюдать за
Бородой, оставаясь невидимой.
Минут через пять курица вылезла из гнезда. Огляделась, словно хоте-
ла убедиться, что в кухне никого нет. Клювом расправила солому в гнез-
де, как-то странно раздвинула ноги. Очень смешная получилась поза,
словно она на колени встала. Ее тело причудливо раздулось. Она как бы
тужилась. Неужто яйцо снесет? Затаив дыхание, я смотрела в зеркало. Но
вот Борода исчезла из виду, она забилась в угол, и в зеркало ее не
разглядеть. Я терпеливо ждала, боясь вспугнуть курицу. Через несколько
минут Борода опять выплыла на сцену, опять, смешно растопырив ноги,
напряглась, и через минуту в гнезде забелело яйцо.
Я спрыгнула со стола и бережно взяла яйцо. Оно было теплым. Скорлу-
па тонкая, почти прозрачная. Я глянула на Бороду. Птица ответила мне
взглядом, исполненным достоинства. Я обняла ее, и она закудахтала
громко и горделиво. Жемчужина уложила курицу в свою постель. Думала,
что это лучший отдых после тяжких трудов. Мы расселись вокруг постели
на полу и беседовали с Бородой. Мы разглядывали яйцо, передавая его
друг другу. Звездолет принес ручку, и я прямо на скорлупе записала
день и час великого события. Бутончик отыскала коробку, в которую, за-
ботливо переложив мягкой бумагой, припрятала яйцо, а коробку устроила
у себя под кроватью. Едва пришли родители, как мы тут же доложили им
радостную новость. Раз Борода начала нестись, то и резать ее незачем.
Ведь яйца на рынке дороже всего остального! Родители согласились, но
предупредили, что яиц из-под Бороды есть не станут. Мы пообещали хра-
нить яйца для гостей.
Так Борода оказалась в центре внимания. Каждый день после школы мы
накапывали для нее червяков. Звездолет лазал по деревьям в поисках
особенно крупных гусениц. Борода стала разборчивой. Теперь она предпо-
читала живых червей. Раз в два дня несла яйцо, и скоро коробка напол-
нилась доверху. Но недолго длилась счастливая жизнь нашей Бороды. В то
лето местный парткомитет объявил кампанию по борьбе за санитарию, и в
три дня было покончено со всеми собаками, утками, курами. Мы пытались
спрятать Бороду, но глотку-то ей не заткнешь! Всякий раз, снеся яичко,
она с материнской гордостью громогласно возвещала об этом на весь
двор. Специальный комитет из старичков-пенсионеров явился к нашей две-
ри, скандируя патриотические лозунги. Первый раз мы сделали вид, что
ничего не слышим. Тогда они подошли ближе, размахивая бумажными флаж-
ками. Мы забеспокоились. Запихнули Бороду под окно и накрыли одеялом.
Старики срывающимися голосами повторяли лозунги, натужно дышали. "Ку-
рам и уткам не место в городах!" И опять: "Курам и уткам..." - здесь
их вожак захрипел, закашлялся и не смог докричать лозунг. Старики сра-
зу как-то сбились, их словно заклинило, они только громко талдычили:
"Курам и уткам... курам и уткам...", и лишь когда запевала восстановил
дыхание, благополучно закончили: "...не место в городах!"
Глава парткомитета явился для беседы. Он поинтересовался, почему я
не действую, как подобает командиру отряда детей-хунвэйбинов. Высказал
сомнение, сочтут ли меня в будущем году истинной маоцзэдуновкой. Мне
стало ясно, как следует поступить. Я пообещала прирезать Бороду следу-
ющим утром. Председатель сказал, что придет вместе со своими комитет-
чиками в 7.30 для проверки. Ему требовалась голова нашей птицы.
Спалось мне плохо. На рассвете я встала. Борода уже проснулась и в
темноте поклевывала свой завтрак. Заслышав мои шаги, она заквохтала. Я
взяла ножницы, ухватила курицу за крылья и спустилась во двор. Наверху
Гробик только что вернулась с рынка. Я поинтересовалась у нее, который
час. Без пяти семь. Нужно уговорить себя, что это пустяк, наша Борода
- всего лишь курица, птица, источник антисанитарии. Я подняла ножницы
и тут же опустила. Надо вернуться за посудиной для крови. Уже семь
пятнадцать. Когда я спустилась во двор, вспомнила, что забыла еще
кое-что. Опять пришлось подниматься наверх, воду кипятить. Борода ос-
тавалась во дворе, на свободе. Ей понравилось. Распушив перья, она
принялась нападать на мой кулак. Она играла со мной. Наконец вода за-
кипела. Я снесла чан с кипятком вниз и поставила рядом с кувшином для
крови. Попыталась схватить курицу, но та словно почуяла опасность и
принялась отбиваться. Пришлось прижать ее к земле. Она точно на коле-
нях передо мной стояла. Тогда я нащупала под крылом куриную голову и
начала тянуть. Но силенок оказалось маловато. Ладно, справлюсь. Я тя-
нула и тянула. Покрепче ухватила ножницы. Рука совершенно онемела. Уже
семь двадцать пять. Курица смотрела на меня налитыми кровью глазами.
Она не собиралась сдаваться. До меня донеслась барабанная дробь. Коми-
тетчики приближались. Я подняла ножницы, целя в куриную шею. Борода
забилась в моих руках. Семь тридцать. Зазвенел звонок в скобяной мас-
терской. Работницы ринулись в дверь. Комитетчики уже выстроились перед
нашим домом, их голоса, скандируя, звучали то громче, то тише - волна-
ми. Я клацнула ножницами. Курица вырвалась и громко закудахтала. И
вдруг снесла яйцо. Смотреть на это не было сил. Ножницы выпали из моей
руки. Когда я осмелилась открыть глаза, наша курица металась над голо-
вами комитетчиков, роняя капли крови. Сестры и брат глядели на все это
из окна. Вдруг Борода оказалась на дереве, как раз на высоте наших
окон. Потом рухнула вниз на цементные плиты двора.
Я взлетела по лестнице. Я сказала, что больше не прикоснусь к кури-
це. И никто из наших тоже. Борода лежала возле кувшина, приготовленно-
го для ее крови, и чана с кипятком. Мертвая. Рядом яйцо. Когда вода в
чане остыла, ко мне пришла Гробик спросить, что я собираюсь делать с
курицей. Она ведь может протухнуть. Я разрешила забрать Бороду. Сказа-
ла, что выйдет недурная еда, если птицу в вине отварить. Было извест-
но, что родители Гробика алкоголики. И она взяла. После обеда я спус-
тилась вниз. Семейство Гробика отбыло на политсеминар. Наша курица,
наша Борода, превратилась в кучку костей, лежавших в мусорной корзине.
Гробик сообщила, что на вкус она оказалась что надо.
В школе учебниками служили книги Мао. По истории китайской компар-
тии я была лучшей в классе. Ведь это была история побед пролетариата
над силами реакции. Западная история была историей капиталистической
эксплуатации. Портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина соседствова-
ли с портретом Мао, и каждое утро мы отвешивали им поклоны, как отве-
шивали и самому Мао, желая ему долгой жизни. Сестры списывали у меня
сочинения. Это были собрания лозунгов. Каждое начиналось словами: "Ду-
ет ветер с Востока, бьют барабаны, гремят сражения. Кто нынче в мире
напуган? Народы не боятся американских империалистов, нет, это амери-
канские империалисты боятся народов мира". За эту фразу я нахватала
кучу призов. Звездолет смотрел на меня, словно на волшебницу. А для
меня сочинение было плевым делом. Вот состязания на китайских счетах -
это да. Хотя я писала сестрам и брату сочинения, общего у нас было ма-
ло. Я чувствовала себя взрослой. И тосковала по трудностям. День и
ночь я внедряла в школе коммунизм, совершала революцию, покрывая ло-
зунгами заборы и стены. Под моим руководством одноклассники собирали
деньги для голодающих детей Америки. И гордились этим. Мы верили, что
способствуем распространению красного цвета по географической карте.
Мы боролись за окончательный мир на планете. Меня буквально пронизыва-
ли героические чувства. И душа моя пела.
Меня пригласили на собрание школьного ревкома. На дворе 70-й, мне
тринадцать лет. Мы обсуждаем, как двинуть в нашей школе Культурную ре-
волюцию, обсуждаем вместе с комитетчиками, настоящими революционерами.
Когда я поднимаю руку и прошу слова, меня уже не бросает в краску. Мне
известно, о чем нужно говорить. Цитаты из "Женьминь жибао" и журнала
"Хунци" так и сыплются из меня. Мои речи проникнуты сознанием важности
момента. Я горжусь собой. Тогда, в начале 70-х, моя высокая должность
в отряде детей-хунвэйбинов создавала особый ореол вокруг всей нашей
семьи. Мои почетные грамоты были предметом материнской гордости, но ни
