скрепленных могучей канцелярской скрепкой.)
Вера Фоминична Самохина, в девичестве Корнеева, 46 лет,
химик-технолог, сослуживица Воронцова по номерному институту,
познакомилась с ним в пятьдесят восьмом году.
Валентина Мирленовна Самохина, дочь Веры Самохиной, 24 года, работник
Патентной библиотеки, познакомилась с Воронцовым в семьдесят четвертом
году и стала его любовницей.
Светлана Федоровна Паникеева, в девичестве Кривоносова, 47 лет,
домашняя хозяйка, племянница Воронцова.
Микаэл Грикорович Хачатрян, 54 года, капитан 1-го ранга в отставке,
школьный друг Воронцова.
И наконец, Константин Пантелеевич Шерстобитов, 55 лет, рабочий
Мытищинского машиностроительного завода, фронтовой друг Воронцова,
познакомился с ним в сорок втором году в запасном полку.
Ну-с, так вот. Все беседы я вел под магнитофон и после, конечно, за
ненадобностью стирал, но записи бесед с этой пятеркой сохранил, даже
сделал извлечения из них, - то, что показалось мне наиболее интересным.
Крутить записи подряд займет слишком много времени, так что давай я
прочитаю тебе извлечения, а где нужно - прокомментирую. Согласен?
(Алексей Т. торопливо закивал, показывая, что да, он согласен, налил
в стопки водку, опрокинул свою и запил остывшим чаем, после чего произнес
севшим голосом:
- Давай, читай...)
- Ладненько, - произнес Варахасий, тоже опрокинул свою и тоже запил
остывшим чаем. - Будем читать. Начнем с Веры Фоминичны Самохиной. Меня
прямо-таки вытолкнула на нее та запись в дневнике, помнишь? "Верочка
Корнеева, она же Воронцова, она же Нэко-тян"... Читаю:
- "Познакомились мы на какой-то вечеринке. Не помню уже сейчас, то ли
чей-то день рождения был, то ли праздник какой-то... Шутка сказать,
четверть века прошло! Зато как сейчас помню, что он сидел за столом почти
напротив и смотрел на меня не отрываясь. Это я краем глаза видела, что он
смотрит не отрываясь, а как на него взгляну, он уже и глаза успел
опустить... Ну, мне было тогда двадцать шесть, что ли, мужики меня
вниманием не обходили, но все равно было лестно... Потом, когда стол
отодвинули и стали танцевать, он меня пригласил, и вот тут я впервые
взглянула ему прямо в глаза. Меня словно током ударило... Нет-нет, не
подумайте, ничего такого женско-мужского. У него глаза были какие-то
такие... страшные, мудрые будто и тоскливые, что ли... То есть глаза-то у
него были обыкновенные, серо-зеленые, но так он глядел... Я сразу решила:
нет, это рыцарь не моего романа. Вообще-то он был весел, говорил
интересно, острил довольно удачно, а кое-кто прямо на шею ему вешался...
Впрочем, в глаза мы больше друг другу не заглядывали.
- Ваш муж тоже был на этой вечеринке?
- Н-нет... Нет-нет, он с Валькой остался, она тогда совсем малышка
была, годика три... или четыре... Так вот что самое странное тогда
случилось. Я устала, да и опьянела сильно, и присела отдохнуть на диван. И
сейчас же ко мне подсел Воронцов. Сел рядом, как сейчас помню, руки на
коленях сложил и негромко говорит мне, на меня глядя: "Вы не беспокойтесь,
Вера Фоминична, с гландами у вас все обойдется благополучно". Я так глаза
и вытаращила. С гландами у меня действительно с самого детства было не в
порядке, последние годы я все собиралась оперироваться, да не решалась, но
ему-то откуда про это знать? Я его спрашиваю: "Откуда вы знаете про мои
гланды?" Вот тут он ко мне наклонился и говорит чуть ли не шепотом: "Я о
вас, Вера Фоминична, еще и не то знаю. Например, что есть у вас
очаровательная родинка на..." И называет, простите, местечко на теле,
которое и родному мужу не часто показываешь. Я обмерла, рот разинула, не
знаю, то ли пощечину ему дать, то ли еще что, а он встал и ушел. Совсем
ушел с вечеринки...
- Но родинка есть?
- В том-то и дело, что есть... И на том самом месте!
- И с гландами благополучно обошлось?
- Прекрасно обошлось. Хотите верьте, хотите нет, но я как-то сразу
бояться перестала и буквально через неделю пошла на операцию. И все вышло
как по маслу... Скажите, товарищ следователь, вот вы, я вижу, Воронцовым и
после смерти занимаетесь. Вы тоже думаете, что он был вроде как бы колдун
или ясновидец?
- А сами вы как думаете, Вера Фоминична? Я ведь его живого в глаза не
видел, а вы с ним худо-бедно почти два десятка лет бок о бок в одном
учреждении, наверняка общались, разговаривали. У вас какое сложилось
впечатление?
- Не знаю даже, что сказать... Сказать правду, мы больше и не
общались никогда. Разве что по работе. А так встретимся в коридоре или в
буфете - "здравствуйте", "привет", - только и всего. Хотя, конечно...
Действительно, два десятка лет прошло, чего только не случилось за это
время, многое забылось, а я его на той вечеринке как сейчас вижу.
- И он с тех пор так ни разу с вами и не заговорил?
- Ни разу. Наверное, чувствовал...
- Что?
- Да ведь боялась я его, товарищ следователь! Как чумы боялась. Как
дети буку боятся. Когда Валька рассказала мне, что Сошлась с ним, я неделю
тряслась от горя и страха. Сейчас смешно вспомнить, но рвалась даже
заявить в партком, в милицию, еще Бог знает куда. Хорошо еще, что муж меня
удержал. Здорово бы это получилось: старый злодей совратил бедную девочку,
а бедной девочке двадцать третий год миновал...
- Кстати, а как Валя восприняла смерть Воронцова?
- Вы знаете, удивительно спокойно. Ни слова, ни слезинки... Возможно,
не так уж и любила.
- Возможно... Скажите, Вера Фоминична, вас никогда не прозывали таким
словечком - Нэко-тян?
- Нэко-тян? Нет, впервые слышу. Что это такое?
- Это слово японское. "Кошечка" значит.
- Кошечка... Меня мама в детстве звала Кошечка..."
- Вот все по Самохиной, - сказал Варахасий. - Впечатляет?
- Впечатляет, - проговорил Алексей Т. - Интересно, где это была у нее
родинка?
- Пошляк, - с отвращением сказал Варахасий.
- Извини. Я пошутил. Читай дальше.
Варахасий пошелестел бумагами.
- А дальше у нас пойдет дочка Самохиной, - сказал он. - Валентина
Мирленовна. Очаровательная особа, доложу я тебе. Ну-с, с нею я беседовал с
первой, она сама вышла на меня - с просьбой вернуть ее вещи, оставшиеся на
квартире у Воронцова. Тут мы и побеседовали. Читаю:
- "Как мы с ним познакомились? Очень просто и вообще-то довольно
случайно. В октябре... нет, в ноябре прошлого года начальство приказало
мне срочно отрецензировать справочник по австрийской системе патентования.
А я по-немецки ни в зуб ногой, в институте учила английский, но это было
первое мне серьезное задание на работе, да и самолюбие играло. Ну,
обложилась словарями, поползла по тексту, день корплю, другой, и все на
первой странице... Нет, думаю, ничего у меня так не выйдет. Стала думать,
что делать. Перебрала всех друзей и знакомых - как назло, никого с
немецким. Кто с английским, кто с испанским, один даже с эсперанто, а с
немецким ни одного. Тогда решила я подключить родителей: может быть, у них
есть кто-нибудь. Вышла к ним, а у мамы - помнится, была суббота - гости,
две пары из ее института. Так и так, говорю, товарищи, помогите бедному
ребенку, срочно нужен знаток немецкого языка. Да ничего проще, кричат, у
нас Воронцов отлично немецкий знает, Никита Сергеевич... И тут же дядя
Сева достает записную книжку и дает мне его домашний телефон. Мама было на
дыбы, не смей, дескать, беспокоить человека, но они ее заговорили, что
Воронцов - мужик добрый, что ему ничего не стоит и прочее. Ну, а я - в
прихожую, к телефону. Позвонила, назвалась, сказала, по какому делу
вторгаюсь в его домашний покой. Он помолчал несколько секунд и очень
спокойно, негромко так сказал: "С удовольствием помогу вам, Валя. Я
свободен, можете приехать хоть сейчас..." - и продиктовал адрес. И я тут
же к нему поехала.
- И помог он вам?
- Не помог - сам все сделал. Когда я два дня спустя после работы к
нему поехала, как мы условились, рецензия была готова - напечатана в двух
экземплярах, все честь по чести. Я его благодарить, а он головой покачал и
сказал: "Не надо, Валя, это я в своих интересах, чтобы нам с вами сегодня
не работать, а шампанское пить..." И глаза у него были в тот момент
необыкновенные - грустные и какие-то сияющие, я таких ни у кого еще не
видела. Наверное, в тот момент я в него и влюбилась. Что ж, я - человек
решительный. Прямо при нем сняла трубку и позвонила домой, что буду
ночевать у подруги.
- Любовь с первого взгляда, так сказать...
- Это что, ирония?"
(Варахасий прервал чтение.
- Я уже доложил тебе, - сказал он, - что эта девица оказалась
очаровательной особой. И говорила она со мной охотно, словно только и
ждала случая выговориться. А когда я сострил насчет любви с первого
взгляда, лицо ее исказило бешенство. То есть это я говорю - исказило, на
самом деле оно осталось прекрасным.)
- "Это что - ирония?
- Какая уж тут ирония, Валентина Мирленовна, избави Бог...
- Вы его не знали... Да и никто его не знал, даже самые близкие
приятели. Одна только я знала, потому, наверное, что он был первым в моей
жизни мужчиной. Я его любила без памяти. Хотя с самого того вечера знала,
чувствовала, что не надолго мне это счастье...
- Он вам сказал, что скоро умрет?
- Ерунда! Не мог он мне этого сказать. Он был здоров, он был
совершенно здоров и невыразимо нежен... Мать никогда не была со мной так
нежна, как он. Только однажды...
- Что?
- Незадолго до... Ну, недели за две до смерти он вдруг сказал мне ни
с того ни с сего, ночью, я уже задремала... Громко и отчетливо сказал:
"Скоро нам расставаться", а я спросила сквозь дремоту: "Почему?" И он
ответил: "Потому что тебе дальше, а мне обратно, Нэко-тян..."
- Простите... как он вас назвал?
- Нэко-тян. Он меня так называл иногда. Когда-то он был в Маньчжурии
и влюбился там в одну японочку, и она научила его так ее называть.
Ласкательное прозвище. Нэко-тян. Мне очень нравилось, когда он так меня
называл..."
- Теперь у нас пойдет мужчина, - сказал Варахасий. - Константин
Пантелеевич Шерстобитов, бывший однополчанин Воронцова. Рассказал он много
любопытного, и много чего я из его рассказов выписал, но всего читать не
стану, а зачитаю только небольшой отрывочек. Слушай.
- "...Вот там-то, за Друтью, меня и накрыло. Друть мы с ходу
перескочили, а как на обрыв выперлись - трах-бах, и ничего не помню.
Очнулся уже в санбате. Полноги как не бывало, мозжит - сил нет, лью слезы,
а что поделаешь? Ладно. И вот за час, как меня в тыл отправлять, является
Никитка. Живой-здоровый, весь в пыли, рот до ушей, левая рука на перевязи,
тоже его зацепило, но легонько, остался в строю. Как уж он ко мне
прорвался - не знаю, не скажу. Ну, торопливо перекинулись о том о сем,
оказывается, комбата у нас опять убило, поцеловались на прощанье, а затем
сует он мне в руку сложенную бумажку и говорит мне: ты, говорит, как я
тебе написал здесь, так и сделай, да не забудь, говорит, а то после Победы
сам тебя найду и, несмотря, что ты теперь инвалид, рыло на сторону сворочу
по старой дружбе. И убежал. Ну, развернул я бумажку, читаю. Сейчас уже не
помню в точности, как там было написано, лет-то много прошло, но смысл был
вот какой. Чтобы осенью в сорок седьмом году, когда буду жениться на
Любаше из Медведкова, чтобы непременно позвал на свадьбу. Во как.
- И что вы тогда подумали, Константин Пантелеевич?
- Что подумал... Я тогда ни о какой Любаше ни из какого Медведкова
