Аркадий СТРУГАЦКИЙ
ПОДРОБНОСТИ ЖИЗНИ НИКИТЫ ВОРОНЦОВА
- Это не мысли, - отвечает художник, - это мимолетные
настроения. Вы сами видели, как они рождались и как
исчезали. Такими мыльными пузырями, как эти настроения,
можно только удивлять и забавлять глупых ребятишек, вроде
вашей милости.
Д.И.Писарев.
ХОЛОСТЯЦКИЙ МЕЖДУСОБОЙЧИК
Так случилось, что дождливым июньским вечером одна тысяча девятьсот
семьдесят восьмого года на квартире довольно известного в Отделе культуры
ЦК писателя Алексея Т. загремел телефонный звонок. Взявши трубку, Алексей
Т. к удовольствию своему обнаружил, что звонит стариннейший его приятель,
ныне уже следователь городской прокуратуры Варахасий Щ. Между ними
произошел примерно следующий разговор.
После обмена обычными, не очень пристойными приветствиями,
восходящими к студенческим временам, Варахасий спросил:
- Твои еще на юге?
- Через неделю возвращаются, - ответил Алексей. - А что?
- А то! Я своих баб тоже в Ялту отправил. Три часа назад. Может,
повидаемся? Холостяцкий междусобойчик, ты да я. Тряхнем стариной?
- Прямо сейчас?
- А чего ждать? Случай-то какой!
Алексей Т. оглянулся на распахнутое окно, за которым с низкого от туч
неба лило, плескало и рушилось.
- Случай - это, конечно, да, - сказал он. - Только льет же ливмя... И
в дому у меня хоть шаром покати, а магазины уже...
- Ни-ни-ни, - закричал Варахасий. - У меня все есть! Гони прямо ко
мне! И не боись, не растаешь...
Так они сошлись на кухне в уютной трехкомнатной квартире в Безбожном
переулке, и раскрыты были консервы (что-то экзотическое в томате и масле),
и парила отварная картошка, и тонкими лепестками нарезана была салями
финского происхождения, и выставлены были две бутылки "Пшеничной" с
обещанием, что ежели не хватит, то еще кое-что найдется... Что еще надо
старым приятелям? Так это в жилу иногда приходится - загнать жен с
детишками на лазурные берега, а самим слегка понежиться в
асфальтово-крупноблочном раю.
После первой об этом поговорили писатель Алексей Т. с мокрыми
волосами и в варахасинском халате на голое тело и следователь Варахасий Щ.
в шортах и распахнутой рубашечке, умиленно поглядывая друг на друга через
стол под плески и прочие водяные шумы снаружи.
После второй, опустошив наполовину банку чего-то в томате и обмазывая
маслом картофелину, Алексей Т. объявил, что вообще-то большинству людей
вполне довлеет девятнадцатый век и даже восемнадцатый, а двадцатый век им
непонятен и ужасен, они его просто не приемлют. Проглотив картофелину, он
даже высказал предположение, будто бамовцы, что бы там ни говорилось, в
сущности, в глубине души движутся теми же побуждениями, что казаки Ермака
Тимофеевича и Семена Дежнева.
Хлопнули по третьей, и Варахасий признал, что в какой-то степени
готов с этим согласиться. Он предложил взять хотя бы его тещу. Старуха
пережила первую мировую войну, революцию, гражданскую войну, разруху и
голод, затем террор, затем Великую Отечественную и так далее. Она
принадлежит к поколению, принявшему на себя всю тяжесть чудовищного удара
двадцатого века. И конечно же, как ей понимать и как ей не ужасаться? Но с
другой стороны...
После четвертой Варахасий предложил проиллюстрировать свою мысль
наглядным примером и включил роскошный цветной телевизор, установленный на
специальной подставке в углу кухни. По-видимому, давали что-то вроде
концерта зарубежной эстрады. Выступали немцы. Дюжина девиц в чрезвычайно
сложно устроенных бюстгальтерах и в длинных панталонах с кружевами ниже
колен размахивала ягодицами вокруг клетчатого молодого человека,
распевавшего про любовь... Ах, это немецкое, неизбывное со времен
Бисмарка, нагло-благонамеренное! Вертлявые девицы в панталонах и клетчатые
пошляки, а за ними - мрачная харя под глубокой железной каской. Абахт! И
выпученные солдатские зенки, как у кота, который гадит на соломенную
сечку.
Алексей Т. зарычал от ненависти, и Варахасий торопливо выключил
телевизор. Он признал, что этот пример неудачен, и открыл вторую бутылку.
Но все равно, упрямо сказал он, много есть людей, которые живут и мыслят
категориями двадцатого века, и таких становится все больше с каждым днем,
и число их с приближением конца двадцатого века увеличивается по экс...
экспо... в общем, в геометрической прогрессии.
("По экспоненте, - выговорил наконец он, разливая по пятой. - Черт, я
совсем нить потерял. О чем бишь мы?")
Держа перед собой стопку, как свечу, Алексей Т. мрачно провозгласил,
что самое омерзительное в мире - это культ силы. Именно поэтому
отвратителен оккупант. Шайка хулиганов, напавшая на улице на беззащитного
прохожего, - это те же оккупанты. За их погибель! В утешение ему Варахасий
сейчас же рассказал, как была ликвидирована хулиганская группа, долгое
время бесчинствовавшая в Сокольниках, а Алексей Т., чтобы не ударить лицом
в грязь, поведал Варахасию, как одного сотрудника Иностранной комиссии
уличили в краже бутылок с банкетного стола.
Неудержимо надвигалась меланхолия, и после шестой Алексей Т. попросил
Варахасия спеть. Варахасий отказываться не стал, спеть ему давно уже
хотелось. Он сходил в кабинет за старой своей, испытанной семиструнной и
сказал, усаживаясь поудобнее:
- Спою тебе новую. Месяц назад в компании один адвокат знакомый ее
пел. Очень мне понравилась. Она по-украински, но все почти понятно. Вот
послушай...
И он запел негромко низким приятным голосом:
Поспишаймо
Здалека в тот край,
Дэ умиють
Вично нас чэкаты...
Дэ б не був ты, дружэ,
Дэ б не був ты, дружэ,
Памъятай, памьятай:
Журавли - и ти лэтять до хаты!
Мы всэ ридшэ
Пышэмо лыс ты
И витаем
Поспи хом из святом.
А лита за намы,
А лита за намы -
Як мосты, як мосты,
По якым нам бильше не ступаты...
Странно хороша была эта песня, и чудилось в ней некое колдовство, но
и слух у Варахасия был отменный, и гитара его звенела
томительно-вкрадчиво, да и водяные шумы на дворе вроде бы попритихли.
Алексей Т. кашлянул и попросил:
- Еще разок, пожалуйста...
Варахасий, усмехаясь, потянулся было к нему с бутылкой, но он помотал
головой, накрыл свою стопку ладонью и повторил:
- Еще разок...
И спел Варахасий еще разок, а затем опять взялся за бутылку и
взглянул на приятеля вопросительно, но Алексей Т. опять помотал головой и
сказал:
- Пока не надо. Давай лучше чайком переложим.
Варахасий отложил гитару и поставил на плиту чайник. У Алексея же Т.
стояли в глазах слезы, он хрипловато прокашлялся и произнес сдавленным
голосом:
- Как это верно... "А лита за намы - як мосты, по якым нам бильше не
ступаты..." И как это грустно, в сущности...
И ощутилось беспощадно, что им уже катит за пятьдесят и не вернуть
больше молодой уверенности, будто все лучшее впереди, и пути их давно уже
определились до самого конца, и изменить пути эти может не их вольная
воля, а разве что мировая катастрофа, а тогда уже конец всем мыслимым
путям. Грустно, конечно. Но с другой стороны - было время брать, настало
время отдавать...
- Нэ журысь, - ласково сказал Варахасий. - Давай я лучше тебе твою
любимую спою.
И спел он любимую и еще одну любимую, и "Кони привередливые" спел и
"Подводную лодку", и спел "По смоленской дороге" и "Ваше благородие,
госпожу Разлуку".
Потом они надувались крепчайшим чаем (оба признавали только
крепчайший), и Алексей Т. рассказал о своих последних приключениях в
отечественной литературе. Это было его сладостно-больное место, его
радость и страданье, его боевой конек, и он азартно орал:
- Какого черта? Всякий чиновник-недолитератор будет мне указывать, о
чем надо писать, а о чем не надо! Я сам знаю в сто раз больше него, а
чувствую, может быть, в миллион... Ну, думаю, погоди, сукин ты сын! И
написал в ЦК, в Отдел культуры...
Варахасий слушал, подливая в чашки. Ему было интересно и несколько
смешно. Когда Алексей замолчал, отдуваясь, он покачал головой и
проговорил, как всегда:
- Да, брат, кипучая у тебя жизнь, ничего не скажешь.
На что Алексей Т., как всегда, проворчал:
- Я бы предпочел, чтобы она была не такой кипучей.
Приятели помолчали. Было уже изрядно за полночь, в доме напротив не
светилось ни одно окно. Ливень унялся, и небо как будто очистилось.
Алексей Т. вдруг произнес со спазмой в горле:
- "А лита за намы - як мосты, по якым нам бильше не ступаты".
Варахасий быстро взглянул на него, а он вздохнул прерывисто и
промокнул глаза рукавом халата. Тогда Варахасий сказал:
- Слушай, литератор, ты еще спать не хочешь?
Алексей Т. слабо махнул рукой:
- Какое там - спать...
- Ты трезвый?
Алексей Т. прислушался к себе - выпятил губы и слегка свел глаза к
переносице.
- По-моему, трезвый, - произнес он наконец. - Но это мы сейчас
поправим...
Он потянулся было к водке, но Варахасий его остановил.
- Погоди, - сказал Варахасий Щ., следователь городской прокуратуры. -
Это успеется. Сперва я хочу кое-что тебе показать.
Он вышел, ступая неслышно босыми ногами, из кухни и через минуту
вернулся с красной конторской папкой. Такие папки были знакомы писателю
Алексею Т. - фабрика "Восход", ОСТ 81-53-72, арт. 3707 р, цена 60 коп.,
белые тесемки. Алексей Т. встревоженно проговорил:
- Ты что - тоже в писательство ударился? Так это я лучше дома, на
свежую голову...
- Не-ет, - отозвался Варахасий, развязывая белые тесемки. - Тут
другое, полюбопытнее... Вот, взгляни.
Он извлек из папки и протянул приятелю общую тетрадь в черной
клеенчатой обложке весьма неопрятного вида. Алексей Т. принял тетрадь
двумя пальцами.
- Это что? - осведомился он.
- Ты погляди, погляди, - сказал Варахасий.
Черная клеенка обложки была покрыта пятнами весьма противного на вид
беловатого налета, впрочем, совершенно сухого. Алексей Т. поднес тетрадь к
носу и осторожно понюхал. Как он и ожидал, тетрадь пахла. Точнее,
попахивала. Черт знает чем, прелью какой-то.
- Да ты не вороти морду-то, - уже с некоторым раздражением сказал
Варахасий. - Литератор. Раскрывай и читай с первой страницы.
Алексей Т. вздохнул и раскрыл тетрадь на первой странице. Посередине
ее красовалась надпись печатными буквами противного сизого цвета: ДНЕВНИК
НИКИТЫ ВОРОНЦОВА. Тетрадь была в клеточку, и буквы были старательно и не
очень умело выведены высотой в три клетки каждая.
Алексей Т. перевернул страницу. Действительно, дневник. "2 января
1937 года. С сегодняшнего дня я снова решил начать дневник и надеюсь
больше не бросить..." Чернила блеклые. Возможно, выцветшие. Почерк
аккуратный, но неустоявшийся, как у подростка. Писано тонким стальным
перышком. Алексей Т. сказал недовольно:
- Слушай, это, конечно, интересно - дневник мальчишки тридцать
седьмого года, но не в два же часа ночи!
- Ты читай, читай, - напряженным каким-то голосом произнес Варахасий.
- Там всего-то семь страничек...
