И дарами нашими и песней!
- Воздадим же славу Чингиз-хану! - воскликнули монголы.- И сегодня будем
веселиться! - поддержала толпа. Все засвистали, загукали и захлопали в
ладоши.
В середину круга пробрались плясуны и вытянулись в два ряда, лицом к
лицу. Под пение монголов и удары бубнов они стали плясать на месте,
подражая ухваткам медведей, переваливаясь, притопывая и ловко стукая друг
друга подошвами. Разом выхватив мечи, они принялись высоко прыгать,
размахивая оружием, сверкая сталью мечей в красном зареве пылающих костров.
Чингиз-хан, собрав в широкую пятерню рыжую жесткую бороду, сидел
неподвижный и безмолвный, с горящими, как угли, немигающими глазами.
Пляски и крики оборвались... Новый певец начал мрачную и торжественную
песню, любимую песню Чингиз-хана.
Вспомним,
Вспомним степи монгольские,
Голубой Керулен,
Золотой Онон!
Трижды тридцать
Монгольским войском
Втоптано в пыль
Непокорных племен.
Мы бросим народам
Гроду и пламя,
Несущие смерть
Чингиз-хана сыны.
Пески сорока
Пустынь за нами
Кровью убитых
Обагрены.
"Рубите, рубите
Молодых и старых!
Взвился над вселенной
Монгольский аркан!"
Повелел, повелел
Так в искрах пожара
Краснобородый бич неба
Блтыр Чингиз-хан.
Он сказал: "В наши рты
Положу я сахар!
Заверну животы
Вам в шелка и парчу!
Все мое! Все - мое!
Я не ведаю страха!
Я весь мир
К седлу моему прикручу!"
Вперед, вперед,
Крепконогие кони!
Вашу тень
Обгоняет народов страх...
Мы не сдержим, не сдержим
Буйной погони,
Пока распаленных
Коней не омоем
В последних
Последнего моря волнах... !
Слушая любимую песню, Чингиз-хан раскачивался и подпевал низким хриплым
голосом. Из его глаз текли крупные слезы и скатывались по жесткой рыжей
бороде. Он вытер лицо полой собольей шубы и бросил в сторону певца золотой
динар. Тот ловко его поймал и упал ничком, целуя землю. Чингиз-хан сказал:
- После песни о далеком Керулене мою печень грызет печаль... Я хочу
порадоваться! Ойе, Махмуд-Ялвач! Прикажи, чтобы эти девицы спели мне
приятные пески и меня развеселили!
- Я знаю, какие песни ты, государь, любишь, и сейчас объясню это
певицам...- Махыуд-Ялвач прошел степенно и важно к толпе бухарских женщин и
пошептался с ними.- Итак,- сказал он им,- спойте такую песню, чтобы вы
завыли, как потерявшие детенышей волчицы, и пусть старики тоже подвывают...
Иначе ваш новый повелитель так разгневается, что вы лишитесь ваших волос
вместе с головами... Женщины стали всхлипывать, а Махмуд-Ялвач с
достоинством вернулся на свое место около монгольского владыки. Перед хором
девушек выступил мальчик в голубой чалме и в длинном полосатом халате. Он
повернулся к женщинам и сказал: "Не бойтесь! Я спою!" Он запел чистым
нежным голосом. Песня его была грустна и одиноко понеслась по затихшей
площади при потрескивании костров, фырканье коней и глухом рокоте бубнов.
Край радости и песен, прекрасный Гюлистан,
Пустынею ты стал, твои сады в огне!
Завернутый в меха здесь царствует монгол...
Ты гибнешь, весь в крови, израненный Хорезм!
Хор девушек жалобно простонал припев:
Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен;
На-а! На-а! На-а!
А за девушками все бухарские старики на площади подхватили отчаянным
воплем:
О Хорезм! О Хорезм!
Мальчик продолжал:
С гор снеговых поток вливался в Зеравшан.
Клубился черный дым, померкли небеса.
Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен:
И братья и отцы - все полегли в боях!
Снова хор девушек повторил припев:
Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен:
На-а! Ш-а! На-а!
И опять все бухарские старики отчаянным воплем подхватили:
О Хорезм! О Хорезм!
Только один хорезмиец, Махмуд-Ялвач, сидел молча и носился на стариков,
холодный и настороженный.
- Что поет этот мальчик? - спросил, еще всхлипывая, Чингиз-хан.- И почему
так воют эти старики?
- Они поют так, как ты любишь,- объяснил Махмуд-Ялвач.- В этой песне
оплакивается гибель их родины. А все старики стонут: "О Хорезм!" и плачут,
что их былая слава пропала...
Темное лицо Чингиз-хана собралось в сеть морщинок, рот растянулся в
подобие улыбки. Он вдруг захохотал, точно лаял большой старый волкодав, и
захлопал большими ладонями по грузному животу.
- Вот это для меня веселая песня! Хорошо воет мальчишка, точно плачет!
Пусть плачет вся вселенная, когда великий Чингиз-хан смеется!.. Когда я
сгибаю непокорную голову под мое колено, я люблю смотреть, как мой враг
стонет и молит о пощаде, а слезы отчаяния текут по его исхудалым щекам...
Мне нравится такая жалобная песня! Хочу часто ее слушать... Откуда этот
мальчишка?
- Это не мальчик, а бухарская девушка, Бент-Занкиджа. Она умеет хорошо
читать и писать и потому ходит в чалме, завязанной так, как ее носят ученые
писцы... Она была переписчицей книг у шахского летописца.
- Такая девушка - редкая пленница! Пусть она всегда поет свою жалобную
песню на моих пирах, и чтобы все мусульмане при этом плакали, а я
радовался! Мы приказываем всех взятых в Бухаре девиц раздать моим воинам, а
эту девицу возить повсюду со мною.
- Будет сделано, великий!
Чингиз-хан встал. Сидевшие вокруг монголы разом поднялись и выплеснули
недопитые чаши на землю "в честь бога победы".
- Я еду дальше,- сказал Чингиз-хан.- Подайте мне коня. Таир-хан останется
в этом городе наместником, и все должны ему подчиняться.
Освещенный заревом костров и бледным светом полумесяца, Чингиз-хан
поднялся на широкогрудого саврасого коня. Телохранители побежали между
кострами к своим коням, которых стерегли бухарские старики, и через
несколько мгновений вереница всадников, гремя копытами по каменным плитам,
потянулась через площадь, взъезжая в темную улицу.
x x x
Стихотворная обработка песни А. Шапиро.
Василий Григорьевич Ян.
Чингиз-хан (Книга 2)
* Книга вторая. ПОД МОНГОЛЬСКОЙ ПЛЕТЬЮ *
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. УРАГАН НАД ХОРЕЗМОМ *
Глава первая. ГОРЕ БРОСИВШИМ ОРУЖИЕ!
Или мы разобьем голову врага о камень, или
они повесят наши тела на городских стенах.
(Из древнего персидского стихотворения)
В монгольском войске был порядок, установленный Чингиз-ханом. Каждый
всадник знал свое место в десятке, и в сотне, и в тысяче; тысячи воинов
собирались в большие отряды, подчиненные воеводам, получавшим особые
приказы от начальника правого или левого крыла войск, а то и от самого
монгольского кагана.
Во все части улицы богатого, многолюдного города Бухары быстро поска-
кали монгольские всадники. С ними были посредники из бухарских стариков
и переводчики-толмачи из мусульманских купцов, раньше торговавших в мон-
гольских кочевьях. Эти толмачи кричали жителям, испуганно засевшим в
своих домах, приказы новых владык города, а на перекрестках улиц появи-
лись "караулы", наблюдавшие за порядком.
Монгольский начальник города, Таир-хан, поселился в главной мечети,
куда, во исполнение приказа Чингиз-хана, были созваны бухарские старей-
шины. Они представили подробные списки всех богатых жителей города, ука-
зали тайные склады припасов, раньше заготовленных для войска хорезмшаха,
равно и частные склады и лавки с ценными товарами.
Со всех концов города потянулись к главной площади навьюченные верб-
люды, кони и повозки. Напуганные жители привозили мешки с зерном, груды
материй, одежд, ковров, ценные сосуды и другие продукты и вещи. Все это
складывалось в мечетях, и от всего имущества отделялась третья часть для
монгольского владыки, Чингиз-хана.
Жители, способные работать, были отправлены засыпать глубокий ров,
окружавший цитадель, в которой заперся непокорный Ихтиар-Кушлу. Он со
своими воинами решил не сдаваться и биться до последнего вздоха. Были
среди защитников крепости и другие ханы, среди них богатырь-монгол Гур-
хан, бежавший от Чингиз-хана и перешедший на службу к Хорезм-шаху.
Монголы наблюдали, как работали тысячи молодых и старых бухарцев, за-
сыпая землей и бревнами глубокий ров, и торопили их. Через два дня уже
можно было приблизиться к высоким стенам крепости, на которых стояли во-
оруженные защитники.
- Мы нашу работу сделали быстро,- говорили бухарцы.Посмотрим теперь,
как быстро сумеют монголы взобраться на эти высокие стены.
По приказу монголов бухарские плотники приготовили много длинных
лестниц. Тогда монголы набросились на толпу, свирепо стегая ее плетьми.
- Чего вы ждете? На что смотрите? Ставьте лестницы и полезайте на
стены.
Никто из бухарцев не решался подойти к стене, откуда летели кирпичи и
лилась кипящая вода и смола.
Но монголы, выхватив мечи, стеснили конями толпу упиравшихся бухарцев
и, наконец, начали безжалостно бить их по головам. Бухарцы бросились
вперед, закрываясь руками. Монголы продолжали их рубить, отсекая пальцы
и ладони. Толмачи убеждали толпу лезть на стену. Некоторые из бухарцев
кричали:
- Лезть на стену - смерть, стоять на месте - тоже смерть! Полезем на
крепость к своим воинам. Может быть, они нас пожалеют и перестанут
драться!
Бухарцы взяли лестницы, приставили их к стенам и стали взбираться на-
верх с криками:
- Мы мусульмане, как и вы! Положите оружие и сдавайтесь!
Воины, бывшие наверху, подпускали близко подымавшихся, потом сбивали
их камнями и бревнами, опрокидывая лестницы. Они отвечали:
- Вы - трусливые собаки! Поверните назад, бейте монголов! Смотрите,
как мы все умираем джахидами, но не сдаемся! Не покоряйтесь врагам!
Стоявший на стене монгольский богатырь Гурхан бросал тяжелые камни и
кричал;
- Отчего монголы прячутся за спины этих покорных баранов? Пусть они
первые покажут храбрость! А куда спрятался кислолицый старик Чингиз-хан,
рыжий пес, пожиратель младенцев?
И Гурхан отчаянно бился саблей, а когда она сломалась, то топором,
сбрасывая влезавших, пока монголы не пронзили его стрелами.
Тем временем монголы придвинули китайские метательные машины. Они
бросали в крепость большие горящие стрелы, обернутые паклей и смолой, и
горшки с зажигающая жидкостью. В крепости запылали пожары.
Осада цитадели продолжалась двенадцать дней. Наконец, перебив почти
всех защитников, монголы ворвались в крепость и схватили, немногих ос-
тавшихся, покрытых ранами и обожженных. Они поразились, узнав, что защи-
щали цитадель от большого монгольского войска всего четыреста человек.
Они погибли, но не покорились. Если бы все жители так же стойко защища-
лись на высоких, прочных стенах города, монголам не удалось бы взять
старую Бухару ни в полгода, ни в год, и бухарцы не испытали бы той ужас-
ной участи, которую они сами себе уготовили.
Когда горожане Бухары привезли монголам свои дары, наполнив ими моче-
ти, последовал новый приказ:
"Все жители, вместе с женщинами и детьми, должны выйти из города в
поле, оставив дома все имущество и не имея с собой ничего, кроме одеж-
ды!"
Толмачи-переводчики им объяснили:
- Ни о чем не беспокойтесь, повсюду стоят часовые. Ваше имущество бу-
дет охраняться как подобает. Этот выход в поле делается, чтобы пересчи-
тать и переписать всех жителей для правильного обложения их налогами.
Кто же уклонится от приказа и останется в городе, будет убит на том мес-
те, где его найдут.
С утра все бухарцы толпами двинулись из города. Отцы вели за руки де-
тей, жены несли младенцев, даже дряхлые старики и старухи, годами не вы-
ползавшие из своих углов, поплелись, цепляясь друг за друга.
Монгольские разъезды проносились по всем улицам, стучали в ворота и
кричали:
- Дэр-халь! Хош-халь!
Жители выходили из одиннадцати ворот и располагались в поле, кольцом
опоясав весь город. Обратно стража никого не впускала.
Тогда стало ясно, как много жителей обитало в "благородной Буха-
ре",бухарцев было в два-три раза больше, чем монголов.
Сперва монголы вместе с переводчиками объезжали жителей, спрашивая,
