Земля замерзла и плохо поддавалась ударам лопаты. Шах рассердился и
крикнул: "Если вы будете так медленно работать, то дикие татары,
примчавшись, только побросают в городские рвы свои плети, и рвы наполнятся
ими доверху". Это услыхали работавшие, и сердца их наполнились ужасом.
"Неужели,- сказали они,- у Чингиз-хана так много воинов?"
В залу совещания вошел Хорезм-шах, непроницаемый и молчаливый. Он уселся
на золотом троне, подобрав под себя ноги. Главный имам прочитал короткую
молитву, закончив словами: "Да сохранит аллах благословенные, цветущие
земли Хорезма для пользы и славы падишаха!" Все подняли ладони и провели
концами пальцев по бороде. Шах сказал:
- Я жду помощи от каждого из вас. Пусть все по очереди укажут меры,
которые считают наилучшими.
Первым говорил великий имам, украшенный познаниямя во многих науках,
престарелый Шихаб эд-Дин-Хиваки, прозванный "столп веры и твердыня
царства".
- Я повторю здесь то, что всегда говорил с высоты мембера в мечети.
Достоверный хадис пророка - да будет благословенно его имя и прославлено! -
говорит: "Кто будет убит при защите своей жизни и имущества, тот - мученик,
тот джахид". Все сейчас должны из мрака мирских дел выйти на путь
повиновения и разбить отряды забот мечом отваги и усердия.
- Мы все готовы сложить наши головы на поле битвы! - воскликнули
сидевшие.
- Но что же ты советуешь? - спросил шах.
- Ты - великий полководец, ты - новый Искендер! - сказал старый имам.- Ты
должен двинуть все твои бесчисленные войска на берега Сейхуна и там
встретить в решительной битве язычников-монголов. Ты должен со свежими
силами напасть на врагов, прежде чем они успеют отдохнуть от тяжелого пути
по пустыням Азии.
Мухаммед опустил глаза, промолчал и приказал говорить следующему.
Один кипчакский хан сказал:
- Необходимо пропустить монголов во внутренние пределы нашего царства.
Тут, зная хорошо местность, мы легко уничтожим их.
Другие кипчакские ханы советовали предоставить Самарканд и Бухару своей
участи, полагаясь на крепость их высоких стен, а позаботиться лишь о защите
переправы через многоводную реку Джейхун, чтобы не пустить монголов дальше
в Иран.
- Я знаю хорошо этих грубых кочевников,- сказал один хан.- Они пройдут по
стране, пограбят ее, но долго здесь не останутся. Они не любят жары. И они
и их кони привыкли к холодной зиме. Пока монголы будут у нас хозяйничать,
постараемся сберечь нашего любимого падишаха,- да продлится на сто двадцать
лет его царствование! Мы отступим за хребты Гиндукуша и пойдем дальше к
Газне. Там мы соберем новое большое войско. Если же окажется необходимым,
то мы сможем удалиться в Индию. А тем временем монголы насытятся добычей и
вернутся обратно в свои степи.
- Речь малодушного! - проворчал Тимур-Мелик.
Мухаммед спросил своего сына Джелаль эд-Дина:
- А ты что предложишь?
- Я твой воин и жду твоего приказания.
- А ты, Тимур-Мелик?
- Побеждает нападающий. А кто только защищается, тот обрекает себя ветру
тления,- ответил Тимур-Мелик.- Оттого слабый человек, смело нападая,
побеждает разъяренного сильного тигра. А уходит за горы тот, кто поджимает
хвост, кто боится встретиться с врагом лицом к лицу. Зачем ты меня
спрашиваешь? Я давно прошу тебя: отпусти меня туда, где уже рыщут передовые
татарские разъезды. Я испробую в стычках с ними, верно ли попадает моя
стрела, не отяжелела ли моя светлая сабля!
- Пусть так будет! - сказал Мухаммед.- Скоро откроются от снегов
перевалы, и монголы начнут спускаться с гор в долины Ферганы. Там на
монгольских головах ты испытаешь свою саблю. Назначаю тебя начальником
войск города Ходжента.
Все опустили глаза и соединили концы пальцев. Ясно было, что шах
гневается на прямодушного Тимур-Мелика, невоздержанного в речах, как и
неудержимого в битве. Он никогда не подливал меда лести в поток красноречия
хорезмшаха. В Ходженте стоял незначительный отряд, и для испытанного вождя
Тимур-Мелика не было почета стать начальником ничтожной крепости. Но в
словах Тимур-Мелика скрывались обидные шипы, и Мухаммед добавил:
- Тимур-Мелик утверждает, что побеждает только нападающий. Но войне нужна
не слепая храбрость, а рассудительность. Я не обижу и не оставлю ни одного
города без защиты. Я тоже думаю, что монголы или татары, закутанные в
овчины, не выдержат нашей жары и долго здесь не останутся. Лучшая защита
для мирных жителей - несокрушимые стены наших крепостей и...
- И твоя могучая рука! Твоя мудрость! - воскликнули льстивые ханы.
- Конечно, войско, руководимое мною, будет грозной, непоколебимой скалой
на пути татар,- сказал Мухаммед.- Разве храбрый Инальчик Каир-хан не
держится уже пять месяцев в осажденном Отраре, этим задерживая натиск
монголов? Он стойко отбивает все их приступы, потому что я вовремя послал
туда в подмогу двадцать тысяч храбрых кипчаков...
- Удалец Каир-хан! - воскликнули ханы.
- Мне говорили верные, знающие люди, что войско татарское по сравнению с
моим войском ислама то же, что струйка дыма среди черной ночи. К чему его
бояться? Я оставлю в Самарканде сто десять тысяч воинов, не считая
добровольцев и двадцати могучих боевых слонов устрашающего вида. В Бухаре
имеется пятьдесят тысяч храбрецов. Также и во все другие города я послал по
двадцать и по тридцать тысяч защитников. Что же останется от татар
Чингизхана, если целый год они будут задерживаться у всех крепостей? Новых
войск к нему не прибудет, и его силы будут таять, как снег летом...
- Иншалла! Иншалла! (Дай-то аллах!) - воскликнули все.
- А я тем временем,- продолжал шах,- соберу в Иране новые войска
правоверных. Я со свежими силами так разгромлю остатки татар, что и внуки и
правнуки их побоятся когда-либо приблизиться к землям ислама.
- Иншалла! Иншалла! - восклицали ханы.- Это истинно мудрая речь
непобедимого полководца!
К шаху подошел начальник диван-арза (шахской канцелярии) и передал
записку. В ней было краткое сообщение, доставленное нищим дервишем, с
трудом пробравшимся сквозь монгольские посты, что двадцать тысяч кипчаков,
шедших к Отрару и посланных туда шахом, изменили и перешли на сторону
монголов. Все смотрели с тревогой на Мухаммеда, стараясь угадать по его
лицу, хорошие или плохие вести. Шах сдвинул брови и прошептал:
- Пора, медлить нельзя! - Затем он встал и, выслушав молитву имама,
удалился во внутренние покой дворца.
Глава вторая. КУРБАН-КЫЗЫК СДЕЛАЛСЯ ДЖИГИТОМ
- Эй, Курбая-Кызык, эй, шутник! Отныне ты не будешь больше ковырять
землю. Хорезм-шах назначает тебя главным начальником своих храбрых войск.-
Не слезая с коня, джигит стучал рукоятью плети в низкую, кривую дверь
хижины Курбана.
- Что еще за новая беда стряслась над нами? - кричала худая сгорбленная
старуха, мать Курбана, торопливо ковыляя с огорода.
- Выходи скорее, Курбан! Чего он спит днем? Верно, опился бузы.
- Где нам думать о бузе! - причитала старуха.- Сперва Курбан целую ночь
сторожил на канаве, пока не пошла вода, затем он заливал свой участок, а
потом один дрался с четырьмя соседями,- они хотели раньше времени отвести
его воду на свои пашни. Теперь Курбая весь в синяках лежит и охает.
Старуха скрылась в дверях хижины, а оттуда показался Курбан. Он стоял
встрепанный, протирая глаза, и со страхом вглядывался в нарядного лихого
всадника на сером в яблоках коне.
- Салям тебе, бек-джигит! Что надобно начальнику округа?
- Сам Хорезм-шах тебя требует к себе с конем, мечом и пикой воевать с
неведомыми яджуджами и маджуджами.
Сутулый, с длинной шеей, Курбан почесывал пятерней спину.
- Перестань смеяться надо мной, бек-джигит! Какой же я воин? Я ничего не
умею держать в руке, кроме кетменя и суповой ложки.
- Это уж не твое и не мое дело рассуждать. Меня послал Хаким объехать
всех деревенских старшин и передать его приказ: чтобы все поселяне
собирались немедленно,- у кого есть конь - на коне, у кого верблюд - на
верблюде. Смотри же, завтра ты должен явиться к твоему беку, а он поведет
вас, воинов, таких лихих, как ты, на войну. А кто нс явится - тому голову
долой. Понял?
- Постой, бек-джигит, объясни, в чем дело, какие яджуджи-маджуджи?
Но джигит хлестнул плетью серого жеребца и ускакал. Только пыль облачком
поднялась над дорогой и медленно поплыла в сторону, оседая на пашне.
- Курбан, сынок, что это придумали беки, что им от тебя нужно? -
приставала старуха, опустившись на землю у порога.
- Взбесились, верно. И почему до сих пор не подохла наша Рыжуха! Тогда бы
меня не вызвали к хакиму.- Курбан направился к рыжей кобыле, которая щипала
траву на меже. Конец ее недоуздка держал маленький сын Курбана, полуголый,
в одних засученных выше колен шароварах.
- Эй, Курбан-Кызык, что случилось? - кричали, подбегая, работавшие на
соседних участках поселяне.
Курбан не отвечал. Еще ныло все тело от побоев. Он погладил кобылу,
расправил редкую гривку и провел рукой по тощей спине с выдающимися
ребрами.
- Не сердись на нас, Курбан! Сам знаешь: собаки сперва из-за кости
раздерутся, а там, глядишь, опять рядком греются на солнце,- говорили
соседи.- Из-за воды родной брат делается зверем. Так скажи, Курбан, зачем
приезжал джигит окружного начальника?
- Война...- сказал глухо Курбан.
- Война?! - повторили все четверо и застыли.
- Какая может быть война? - очнулся один.- Хорезм-шах самый сильный
владыка мира, его тень покрывает вселенную. Кто осмелится воевать с ним?
- А чего они от нас хотят? Ведь мы не воины! Мы сеем хлеб, затем беки у
нас его отбирают, ну и пусть нас больше не трогают.
- Что же говорил джигит?
- Все,- сказал он,- пойдут воевать, защищать нашу землю. У кого есть конь
или верблюд, должны с ними явиться к беку.
- А я заберу жену и ребят и убегу с ними в горы или в болота. Что мне
защищать? Эти земли? Так они же не наши, а бека! Пусть беки со своими
джигитами за них и дерутся!
- У Хорезм-шаха есть войско из наемных кипчаков. Это их дело воевать, До
сих пор они больше воевали с нами, пахарями, и нам от них житья не было.
- А во пришла нужда, так и обратились к нам.
- Эй, смотрите! Еще новая беда!
По дороуе; вздымая пыль, быстро приближались всадники, за ними громыхали
высокими колесами четыре повозки. Они остановились около мазанки Курбана. С
телег соскочили несколько служителей с длинными белыми палками.
- Подойдите сюда! - сказал один всадник. Курбан и другие поселяне
приблизились, согнувшись и сложив руки ка животе.
- Вы меня должны знать. Я окружной хасиб, сборщик податей. Главный
казначей Мустафи разослал приказ всем хасибам. Стране грозит война, на нас
идут из степи язычники-татары. Если они ворвутся на наши земли, то всех
перережут, скот и хлеб заберут, и мы останемся голые.
- А мы и так голые! - сказала старая мать Курбака.
- А придут враги,- продолжал хасиб-сборщик,- так и головы потеряем.
Значит, нужно много и денег и хлеба, чтобы вооружить пятьсот тысяч воинов и
всех их накормить. А для этого шах приказал собрать налоги.
- Мы все налоги только что уплатили.
- Вы уплатили за этот год, а теперь платите за будущий. Платить надо
сейчас. Начнем с первого. Чей это дом?
- Мой, великий начальник! - сказал Курбан-Кызык,- Мне платить нечем!
Ничего у меня нет! Есть только курица, да и та яиц не несет.
- Знаю наперед твои речи! Все вы так говорите. Эй, молодцы, осмотрите
хорошенько дом и особенно сарай.
Четыре джигита прошли по двору, осмотрели сарай и огород и вернулись ни с
чем. Один держал курицу.
- Я даю тебе сроку два дня. Сегодня тебе всыплют пятьдесят палок и будут
бить каждый день, пока ты не привезешь мне мешок пшеницы. А затем твой
участок земли отдадут другому, более усердному пахарю, который не станет
отказываться помочь храброму войску.
Курбан-Кызык упал на землю.
- Я все сделаю, что захочет шах!.. Я поеду на моей кобыле воевать с
яджуджами и маджуджами. Я буду работать, чинить мосты и дороги, но не бей
меня на глазах моих детей и не требуй хлеба, когда его нет! У меня четверо
