Кларимонда... Да, я испытываю к ней влечение. Однако к этому чувству
примешивается другое, похожее на тревогу. Тревога? Нет, не то. Это скорее
опасение, легкий страх перед чем-то неизвестным. И именно в этом страхе
кроется что-то пленящее, вызывающее особое волнение, нечто такое, что
заставляет меня держаться на расстоянии от Кларимонды и одновременно все
сильнее влечет меня к ней. Мне кажется, что я описываю вокруг нее большую
окружность, то приближаясь немного, то отдаляясь, и продолжаю кружить, и
опять немного продвигаюсь вперед, чтобы снова отступить. Пока наконец - я
знаю это наверняка - мне придется...
Кларимонда сидит у окна и прядет. Нитки. Длинные, тонкие, небывало
тонкие нитки. Из них она сплетает ткань, но какую - я не знаю. И не могу
понять, как ей удается плести эту сеть, не путая и не обрывая тончайших
нитей. На этой ткани видятся особые узоры, фантастические звери и страшные
лица.
Да что такое!.. Что это я пишу? Я же не могу видеть, что она там ткет
на самом деле, нити слишком тонкие. При этом я все же знаю, что ткань
Кларимонды выглядит именно так, как вижу я, когда закрываю глаза. Именно
так. Большая сеть, на ней множество фигур, фантастические звери и страшные
лица.
ЧЕТВЕРГ, 17 марта.
Необычайно возбужден. Ни с кем не разговариваю, даже госпожу Дюбонье
и слугу приветствую сдавленным "добрый день". Совсем немного времени я
уделяю лишь еде, а все остальное просиживаю у окна, продолжая нашу игру.
О, что это за восхитительная игра!
У меня такое предчувствие, будто завтра должно что-то произойти.
ПЯТНИЦА, 18 марта.
Да, сегодня что-то должно случиться. Это точно. Я говорю себе -
говорю громко, чтобы слышать свой голос, - что именно поэтому я здесь. Но
загвоздка в том, что мне страшно. А к страху перед тем, что со мной может
приключиться то же, что и с моими предшественниками, странным образом
примешивается страх другой - перед Кларимондой. И мне уже самому неясно,
чего я боюсь сильнее.
Меня разрывает тревога. С трудом сдерживаю крик.
Шесть часов вечера.
Пишу в спешке, на мне плащ и шляпа. Когда наступило пять, силы мои
были на исходе. О, теперь я абсолютно уверен, что все как-то связано с
шестью часами вечера предпоследнего дня недели [в ряде стран неделя
начинается не с понедельника, а с воскресенья]. Меня больше не забавляет
выдумка, при помощи которой я сбил комиссара с толку. Я сидел в кресле и
удерживал себя на месте, однако что-то притягивало, буквально тащило меня
к окну.
Я должен продолжать игру с Кларимондой. Вот он, опять этот чудовищный
страх оказаться вблизи окна. Было видно, как они висят там - швейцарский
коммивояжер, с жирной шеей и седеющей щетиной на подбородке, щуплый
акробат и коренастый крепкий сержант. Я видел их: одного, второго,
третьего, а потом всех троих одновременно. Все на том же крюке. Из
раскрытых ртов вывалились языки. И вдруг среди них я увидел себя!
Как мне было страшно! Я сознавал, что ужас пробуждает во мне сама
оконная рама с проклятым крюком. Пусть Кларимонда простит мне это, но так
было на самом деле, я ничего не придумываю. В охваченном невероятным
волнением мозгу ее образ то и дело сливался с призраками тех троих,
которые повисли в петлях, касаясь ногами пола.
В принципе, я ни на минуту не испытывал тяги, желания повеситься,
только боялся, что окажусь в состоянии сделать это. Нет, я только
боялся... И самого окна... И Кларимонды... И того ужасного и непонятного,
что вот сейчас должно произойти. И еще чувствовал горячее, непобедимое
желание встать и подойти к окну. Я должен был...
Вдруг зазвонил телефон. Я сорвал трубку и, не слушая говорящего,
выкрикнул:
- Приходите! Немедленно приходите!
Мой пронзительный крик будто бы разогнал всех призраков по темным
углам комнаты. В мгновение ока ко мне вернулось душевное равновесие. Я
вытер пот со лба, выпил стакан воды и немного подумал над тем, что сказать
комиссару, когда он придет. После этого я подошел к окну, кивнул и
улыбнулся.
Кларимонда тоже кивнула и улыбнулась мне в ответ.
Через пять минут явился комиссар. Я сообщил ему, что понял, наконец,
суть дела, но сегодня лучше меня ни о чем не спрашивать, потому что вскоре
я сам смогу рассказать о небывало сенсационных вещах. Самым забавным при
этом было то обстоятельство, что, обманывая комиссара, я был совершенно
уверен, что говорю правду. И даже теперь я в этом почти уверен - вопреки
собственному рассудку.
Полицейскому, очевидно, мое душевное состояние показалось не совсем
обычным, особенно тогда, когда я стал изображать вполне естественным
образом свой крик в телефонную трубку, для которого, как я ни старался, не
смог придумать разумной причины. Комиссар в самой любезной форме попросил
меня не терзаться сомнениями, ибо он всегда к моим услугам, это его долг.
Лучше он десять раз придет сюда впустую, чем вынудит меня ждать в момент,
когда присутствие полиции будет необходимо.
Потом он предложил сходить с ним куда-нибудь сегодня вечером. Это
послужит мне развлечением, нельзя же все время сидеть в одиночестве. Я
принял его предложение, хоть это далось мне очень нелегко: мне не хотелось
бы покидать эту комнату.
СУББОТА, 19 марта.
Мы были в "Цикаде" и "Рыжей Луне". Комиссар был прав. Другая
атмосфера и короткая прогулка пошли мне на пользу. Сперва меня не
оставляло неприятное чувство, будто я поступаю непорядочно, как дезертир,
предавший свое знамя. Со временем это прошло. Мы много пили, смеялись и
разговаривали.
Когда сегодня утром я подошел к окну, мне показалось, что во взгляде
Кларимонды таится укор. Вероятно, это только мое воображение. Откуда ей
может быть известно, что я уходил вчера вечером? Да и продолжалось это
лишь мгновение, после чего она опять мне улыбнулась.
И весь день посвящен нашей игре.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 20 марта.
И сегодня могу записать только одно - весь день мы отдавались нашей
великолепной игре.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 21 марта.
Весь день в игре.
ВТОРНИК. 22 марта.
Да, сегодня опять все то же самое. Ничего, абсолютно ничего иного.
Временами задаю себе вопрос: к чему это, зачем? Чего я, собственно, хочу,
к чему все это идет? Ответов не ищу. Ведь ясно, что ничего, кроме этого,
мне не нужно. И что бы ни случилось, это будет то, чего я жду.
Мы говорили друг с другом последние дни, без слов, понятное дело.
Часто шевелили губами, еще чаще просто смотрели друг на друга. При этом мы
прекрасно понимали один другого.
Я был прав. Кларимонда укоряла меня за то, что я оставил ее одну в
прошлую пятницу. Пришлось просить прощения, и я признал, что с моей
стороны это было глупо и некрасиво. Она меня простила, и я дал клятву, что
никогда больше не отойду от этого окна, и мы поцеловались, долго прижимая
губы к стеклу.
СРЕДА, 23 марта.
Теперь я знаю, что люблю ее. Так должно было случиться, и сейчас она
пронизывает мое существо до последней клеточки. Вероятно, у других людей
любовь выглядит иначе. Но разве из тысяч миллионов найдутся две похожие
головы, пара одинаковых ушей, две, не отличающиеся одна от другой ладони?
Все они разные, поэтому и ни одна любовь не повторяет другую. Моя любовь
странная, я это хорошо знаю. Но разве от этого она становится менее
прекрасной? Благодаря этой любви я почти счастлив.
Если бы только не этот страх! Иногда он угасает, и тогда я о нем
забываю. Но это длится лишь несколько минут, потом он вновь поднимает
голову и вновь начинает мучить меня. Этот страх представляется мне
маленькой мышкой, которая борется с большой красивой змеей, стараясь
вырваться из ее могучих колец. Погоди, глупый маленький страх, скоро тебя
пожрет эта большая любовь!
ЧЕТВЕРГ, 24 марта.
Открыл одну вещь: не я играю с Кларимондой - это она забавляется
мной.
Случилось это так.
Вчера вечером я думал, как всегда, о нашей забаве. Тогда я и записал
для себя пять новых, пять сложных серий, исполнением которых собирался
удивить Кларимонду утром, и каждое движение обозначил номером. Я заучил
эти серии, чтобы уметь воспроизводить их в задуманном, а потом и в
обратном порядках. Это было очень утомительно, но доставляло мне большое
удовольствие и приближало меня к Кларимонде, хотя тогда я ее не видел. Я
упражнялся часами, пока в конце концов не научился выполнять все серии без
единой ошибки.
Сегодня утром я подошел к окну. Мы обменялись кивками, игра началась.
Да, о, да, невероятно! Как быстро она меня понимала и почти в то же
мгновение, с идеальной точностью повторяла то, что делал я.
Кто-то постучал. Это был слуга, который принес мне туфли. Я взял их у
него, а когда шел к окну, на глаза мне попался листок, где я записал свои
серии... И я увидел, что не выполнил ни одного из этих движений!
Едва не упав, я схватился за ручку кресла и тяжело опустился на
сиденье. Я не верил собственным глазам и раз за разом вновь перечитывал
листок. Однако все было верно: я проделал у окна целый ряд разнообразных
жестов, но ни один из них не был моим собственным!
И опять вернулось это ощущение - какая-то дверь раскрывается настежь.
Это ее дверь. Я стою на пороге и смотрю - ничего. Ничего, только мрачная
пустота. И неожиданная мысль: "Если выйду сейчас - я спасен" - и полная
уверенность в том, что теперь я могу выйти. Тем не менее - не вышел, все
потому, что ясно понял - тайна раскрыта. Она у меня на ладони... Париж -
тебе покорится Париж!
Какой-то миг Париж значил для меня больше, чем Кларимонда.
...Ах, теперь я больше не думаю об этом. Теперь я чувствую только
любовь и этот тихий, сладостный страх.
Все же происшедшее придало мне сил. Я еще раз провел свою первую
серию, четко запоминая каждое движение, и вернулся к окну.
Теперь я внимательно наблюдал за тем, что я делаю. Я не выполнил ни
одного из придуманных мной движений!
Тогда я решил потереть нос указательным пальцем, но вместо этого
поцеловал стекло. Хотел побарабанить пальцами по подоконнику, но провел
ладонью по волосам.
Я с полной ясностью осознал, что Кларимонда не повторяет моих
движений. Это я сам делаю то, что она мне показывает. Но это происходит
так быстро, столь молниеносно, что совпадает с моментом, когда - как мне
казалось ранее - воплощается акт моей собственной воли.
Получается, что я, который был тогда так горд своей способностью
оказывать воздействие на ее мысли, оказался тем, кто абсолютно и без
остатка попал под ее влияние. Ну что ж, оно настолько деликатно и
утонченно, что трудно найти что-то более сладостное.
И я все же предпринимал все новые и новые попытки. Сначала сунул руки
в карманы и решил стоять спокойно. Я видел, как Кларимонда подняла руку,
как она улыбнулась и погрозила мне пальцем. Я не двигался.
Чувствовал, что правая ладонь норовит выскользнуть из кармана, но
крепко вцепился пальцами в ткань брюк. Тем не менее, через несколько минут
пальцы ослабели, ладонь вынырнула из кармана, и рука поднялась вверх. Я с
улыбкой погрозил Кларимонде пальцем.
При этом мне показалось, что это делал не я, а кто-то другой, за кем
я наблюдаю как бы со стороны. Нет-нет, это было не так. Я, именно я это
делал, а кто-то иной наблюдал за мной. Некто сильный, стремящийся выяснить
какую-то тайну. Но я им не был.
Что мне до разгадывания каких-то тайн? Я здесь для того, чтобы
выполнять то, чего хочет она, Кларимонда, которую я люблю в сладчайшем
страхе.
ПЯТНИЦА, 25 марта.
Обрезал телефонный провод, не желаю, чтобы мне все время мешал этот
