страшно, и потому темнецы боялись всего и считали весь мир врагом.
Ежедневно воюя со всем миром, они стремились приспособить его к своим
примитивным нуждам. Иногда им это удавалось. Они построили космический
корабль и летали на нем с планеты на планету, разрушая все, что им
попадалось. Темнецы боялись всего вокруг, и поэтому были злы и враждебны.
Ни на одной планете темнецы на долго не задерживались - везде им было
не по себе. Испортив и разрушив все, что могли, они улетали дальше, давно
позабыв даже, где находилась их родная планета.
Блеск зеркал на желто-зеленой планете испугал темнецов, а всеобщая
радость вызвала злость и зависть. Из огромных рогаток темнецы стали
стрелять в зеркаликов.
Из зеркала бились со страшным звоном, осколки сыпались на землю.
Зеркалики, испуганные первый раз в жизни, носились туда-сюда, втаптывая в
грязь осколки своих счастливых миров. Звон, блеск и ужас царили на
желто-зеленой планете.
Разбив последнее зеркало, темнецы наконец улетели. Но только на
желто-зеленой планете уже не было счастья.
Воображение бывших зеркаликов теперь заполнили страшные монстры и
химеры, случайно сложившиеся из осколков: люди с песьими головами,
крылатые змеи и многоголовые львы. Символы целого раскололись, и каждая
часть считала себя самоценной и враждовала с соседними.
Когда все успокоилось, зеркалики бросились подбирать осколки. Каждый
взял, что нашел. Но осколок - даже самый большой - никогда не сможет
заменить целого зеркала. Мир перестал быть целым, перестал быть понятным и
близким. У каждого зеркалика вместо единой картины мира теперь был только
ее осколок, в лучшем случае - несколько. У одних осколки были поменьше, у
других - побольше. Кое у кого осколки оказались чем-то похожими, а у
некоторых, напротив, были совершенно разные, непохожие и даже в чем-то
противоположные. В одном осколке было больше света, в другом - темноты,
один был ярким, другой - матовым... Каким был осколок, таким и казался его
хозяину мир. Зеркалики начали спорить и ссориться между собой. Раньше у
них не было повода для разногласий, а теперь он появился - у каждого
теперь появилась своя картина мира, каждый начал видеть его по-своему, и
каждый был уверен, что именно он прав больше всех. Каждый считал свой
маленький осколок самым правильным, а свою картинку мира самой верной. И,
конечно же, каждый из них ошибался. Но это не мешало тем, у кого осколки
чем-то похожи, собираться в группы и устраивать крупные дискуссии со
своими оппонентами. От спора недолго и до вражды. Границы, заборы и стены
покрыли желто-зеленую планету - это группы зеркаликов отгораживались друг
от друга. Они стали недоверчивы и пугливы, они научились видеть врага в
том, у кого другая картина мира. Начались драки, потом целые воины -
жестокие и бессмысленные. Воины за право знать, каков мир.
Бог знает, до чего дошли бы зеркалики, но вдруг двое из них, случайно
соединив свои осколки, заметили, что края их совпали, и картинка стала
чуть-чуть полнее. Тогда они стали заглядывать в осколки всех своих
знакомых и искать подходящие.
Когда они находили то, что надо, картинка росла, и все больше
становилось зеркаликов, собравшихся вместе вокруг нее.
Однако не все с радостью несли свой маленький осколок к общему
зеркалу. Многие кричали, что необходимо искать другой способ для
возвращения утраченной благодати. Они говорили, что в былые времена каждый
имел свое личное зеркало и все в нем видел; и даже теперь многим казалось,
что маленький, но свой осколок дороже, чем огромное зеркало, одно на всех.
Прошло еще много, много веков, пока все зеркалики не убедились, что
иного пути у них уже нет; тогда все собрались вокруг огромного зеркала
составленного из маленьких осколков. Но все равно картина мира, увиденная
в нем, была не полной - часть осколков упало в воду, часть унес ветер. И
тогда стали приходить звери, прилетать птицы, приплывать рыбы, и каждый
приносил по осколку и становился рядом с зеркаликами у края большого
зеркала.
Утекло еще много времени, но в конце концов последний осколок встал
на место, и в получившемся зеркале вновь появилась полная и правильная
картина мира.
И вновь увидели зеркалики мир таким, какой он есть: со всеми цветами
и деревьями, зверями и птицами, звездами и планетами, галактиками и
туманностями, со своей желто-зеленой планетой и с нашей Землей, с тобой,
мой дорогой читатель, и со мной вместе с этой моей сказкой, которая
движется к завершению... и увидев мир таким, какой он есть, зеркалики
возрадовались и вновь полюбили весь мир. Полюбили так же сильно, как
любили давным-давно, когда у каждого в голове было свое зеркало одно на
всех - самое главное что в нем полная и правильная картина мира.
Счастья вам, зеркалики!
Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ
ПРОСТО СВИДАНИЯ С МУЗОЙ...
прозаический блюз
Каждый вечер, где-то около десяти часов, к нему приходит муза. Она
вместе с легким дуновением ветра влетает в форточку и садится на краешек
письменного стола - ногу на ногу. Вместо приветствия она, смеясь,
спрашивает:
- Слушай, а зачем тебе такие длинные волосы?
А он, тоже смеясь, отвечает вопросом на вопрос:
- А зачем тебе такие голубые глаза?
И они оба смеются снова. Им весело и хорошо.
Юная муза - большая болтунья; возвращаясь домой после своих дел, она
не может пролететь мимо знакомого окна и каждый раз заскакивает на
часок-другой, чтобы рассказать обо всем, что она видела за этот день.
Обычно музы приходят только к творческим людям: музыкантам, поэтам,
художникам - но это особый случай...
Он всегда очень рад этим визитам и ждет их с трепетом и нетерпением.
Видимо ждет очень сильно.
И вот уже вечер большими серыми хлопьями медленно падает на
затихающий город и дарит его жителям успокоение. За окном вспыхивают
желтые фонари. Приходит муза и, смеясь, начинает рассказывать:
- Ох, и устала же я сегодня, - говорит она. - С самого утра сидела у
поэта Сильвуплеева. Он пишет поэму о вреде алкоголя...
Муза делает серьезную гримасу, морщит лоб, сводит брови, и
торжественно декламирует:
Пора, друзья, ломать устои
И убеждать других друзей,
Что будет время золотое,
Когда вино недопитое,
Как экспонат поры застоя,
Все с радостью сдадут в музей...
- И еще семнадцать листов в том же духе! Как тебе это нравится?
Он молчит.
- Вот так - приходится вдохновлять человека черт знает на что, даже
самой противно! Тьфу! А мы что, мы люди подневольные... Хочешь - не
хочешь, а раз зовут, надо вдохновлять...
Он смотрит на музу и кивает, почти не слыша. Он не знает этого поэта
и совершенно равнодушен к его проблемам. Ему интересна лишь муза. А та тем
временем продолжает:
- Только я избавилась от Сильвуплеева, как вдруг почувствовала позыв
от литературоведа Кетчупова, такой сильный, что меня даже всю передернуло.
Прилетела к нему - оказывается он, бедняга, силится написать положительную
рецензию на роман Манаманаева "Тысяча и один день товарища
Шахерезадова"... Несчастный... Вообще-то мы обычно критиков не вдохновляем
- считается, что у них работа не особенно творческая. Но тут уж совсем
необычный случай. С этим делом так просто - без вдохновения - не
справиться. Мне его даже жалко стало, как у него только сил и терпения
хватило, чтобы этот роман до конца прочитать! Скукотища страшная! Мне и то
надоело. Какая только халтурщица Манаманаева на этот роман вдохновляла.
Прямо не знаю - среди наших вроде и нет таких. Слушай, а может быть, это
он сам, без всякого вдохновения?! Музы говорят, теперь и так бывает. Вот,
например, я слыхала, что поэта Известкина больше вдохновлять не надо. Он и
так поэмы одну за другой штампует, как марки на почте. И ничего -
печатают!
- Печатают, - соглашается он, чтобы поддержать разговор. Ему очень
нравится смотреть на ее небольшую, изящную фигурку, покрытую воздушной
туникой, и слушать ее мягкий голос, что бы она ему ни говорила. Он боится,
что вдруг тема их разговора иссякнет - ниточка связывающих слов прервется,
и муза в момент улетит.
- А вот Зумзумова не печатают! - продолжает муза. - Он и так, и
эдак... Он приходит в одну редакцию, а там говорят: "Это же у вас
фантастика, фантастика - не наш профиль. Вы в соответствующую редакцию и
идите". Он идет туда, там говорят: "Какая же это фантастика? Это, братец,
что угодно, но не фантастика", - и посылают еще дальше... Так и ходит
туда-сюда. Даже коллеги-писатели над ним смеются - и фантасты, и реалисты.
Не понимают. А все потому, что он пишет о людях, об их чувствах, а не о
каких-то потрясающих событиях... Вот так - ты их вдохновляешь,
вдохновляешь, а их потом не печатают, обидно даже!
- Не печатают, - снова соглашается он и не отрывая взгляда смотрит на
нее.
Муза легкая, невесомая, абсолютно изящная. Кажется, вся она состоит
из чистого света. Он боится дышать на нее, чтобы ненароком не разрушить. В
ее голосе - звон хрусталя и шум текущей воды, щебет небесных птиц и звонки
трамваев. В ее глазах - вся влага мира. Он не знает, что таковы все музы -
он знает ее одну. И больше ему ничего не надо.
- Слушай, - снова говорит муза, - ты никогда не пытался чего-нибудь
написать?
- Нет, - отвечает он.
- А давай, я тебя вдохновлю на рассказ или на стихотворение.
Постараюсь изо всех сил...
- А зачем?
- Ну как же, - удивляется муза. - Зачем люди пишут? Наверное, для
того, чтобы сказать другим что-нибудь важное, сокровенное... Неужели тебе
нечего сказать людям?
- Не знаю, - задумчиво говорит он. - Может быть, потом как-нибудь...
И он снова смотрит на музу. А она - на него. И тонкие, незаметные
нити тянутся между ними. И в эти минуты где-то внутри у него рождаются
чистые, светлые, самые лучшие в мире стихи и песни, которые, к сожалению,
никто никогда не услышит. Их никогда не напечатают, никогда не прочтут.
Можно только фантазировать, что все они - вместе с ненаписанными картинами
и несыгранными ролями - будут вечно жить в каком-нибудь другом мире,
тонком и легком, населенном эльфами или другими эфирными существами.
Наверное, из этого мира к людям приходят музы. Когда-нибудь и мы, может
быть, попадем в этот мир и, увидев все что в нем есть, навсегда забудем,
что для того, чтобы выразить свои чувства, необходимо говорить и писать. И
будем просто жить и считать это искусством. А другие решат. Что мы
умерли...
Я думаю так каждый раз, когда вижу музу - эту живую, реальную связь
между нашим миром и тем... Вот и сейчас сидит она передо мной и
вдохновляет на этот рассказ. Она, действительно, очень красива, и я
украдкой отрываю глаза от бумаги и смотрю на нее. Я пытаюсь заговорить с
ней на отвлеченные темы - чем я хуже его? Почему с ним можно просто так
говорить, а со мной - только работать? Но только она непреклонна.
- Не отвлекайся, - строго говорит мне муза, - у тебя еще недописан
рассказ.
- Ну и что?
- Ты и так мало пишешь. Будет очень плохо, если этот рассказ окажется
хуже твоих прежних. А, видимо, все идет к тому... Не забывайся, ты ведь
еще только начинаешь - тебе надо особенно много работать. Соберись,
пожалуйста...
Муза абсолютно права, мне надо стараться, и я ничего не могу ей
