Одинокий Алекс идёт по пустым вечерним улицам...
КОНЕЦ
1992, 1997 гг.
Андрей Щербак-Жуков
ПИРУШКА
(сценарий мультиплекационного фильма)
Небольшая уютная комната полна соблазнительных запахов - здесь
празднуют день рождения. Симпатичные гости в кои веки собрались
вместе, чтобы поздравить хозяина, своего старого друга
На столе пирог со свечами, бутылочка, закуска; из широких блюд
таращат мутные глаза две камбалы.
Поздравив, все садятся за стол - выпивают, закусывают, о чем-то
невнятно беседуют. Спокойно потрескивают дрова в камине, по его стенке
снизу вверх ползет таракан. Вокруг свечки вьется мошка.
Раздобревшие, умиротворенные гости блаженно отваливаются на спинки
стульев. Один из гостей достает из-за шкафа гитару и протягивает ее
хозяину. Все вместе возгласами и хлопками призывают хозяина сыграть.
Он пару минут смущается, мнется, потом берется играть.
Раздается несколько довольно простых аккордов. Однако немудреная
мелодия приводит друзей в восторг - окончание игры тонет в
аплодисментах. Гости пританцовывают, сидя на стульях. Хвалят
именинника.
Пирушка удалась на славу.
Перед прощаньем хозяин достает из заветного ящичка фотоаппарат,
ставит его на стол, взводит автоспуск, а сам бежит к друзьям, чтобы
успеть в кадр. Раздается щелчок и все замирает. Вот она - фотография
на память...
ПРОШЛО 10 ЛЕТ
Фотография висит на стене. На ней все осталось таким же, каким
было когда-то: комната, камин, стол и трое веселых друзей. А вокруг
все неуловимо изменилось.
Время неумолимо.
Комната та же, но она стала какой-то другой.
То же самое и с гостями - вроде бы они те же, но какое-то
неуловимое изменение произошло и в них - они, как будто, стали
аморфней.
Тем не менее они снова собрались вместе за тем же столом, чтобы
поздравить хозяина с днем рождения.
Опять на столе пирог со свечами и две камбалы в широких блюдах. Но
все вокруг зыбко и непостоянно, находится в едва заметном движении,
как будто на все смотрят через марево, исходящее от камина.
По стенке камина кто-то ползет снизу вверх, при ближайшем
рассмотрении можно заметить, что это гордо вышагивает верблюд на шести
ногах и с тремя горбами. Он поворачивается и подмигивает. Вокруг
свечки вьется маленький жираф с крыльями, как у пегаса.
Выпив и закусив, гости хлопают и просят хозяина сыграть. Сама
собой откуда-то берется гитара. Хозяин берет ее в руки, играет:
раздаются все те же несколько аккордов, что звучали в прошлый раз. Их
абсолютная точность пугает. Все вокруг изменилось, а эта мелодия
осталась прежней, как напоминание о давно прошедшем, чего уже не
вернуть...
Рыбы, поняв это, удивленно перемигиваются в своих блюдах.
И снова окончание игры тает в аплодисментах - все безмятежно
радуются, не замечая всех перемен, как будто все стоит на месте.
На прощание снова фотографируются. Сам собою появляется
фотоаппарат, раздается щелчок шторки - все замирает.
Вот и еще одна фотография на память...
ПРОШЛО 100 ЛЕТ
На стене висит фотография прошлой встречи, рядом с ней -
фотография позапрошлой встречи.
А в комнате вновь едва заметные на первый взгляд перемены - все
стало стало еще более абсурдным, хаотичным. Кажется, время немного
растворило все вокруг, сделало еще более аморфным и бесформенным.
Но все равно, те же друзья снова собрались вместе, чтобы
поздравить хозяина с днем рождения.
На столе опять торт со свечами, бутылочка и камбалы в широких
блюдах.
Камин пышет жаром, как вулкан - пепел сыплется на пол. Стенки
камина от жара и марева дрожат и колышутся. Он похожи на волны, а по
одной стенке снизу вверх, как таракан, плывет пароход, дымит тремя
трубами. Вокруг пламени свечи, как вокруг ядра, со свистом крутятся
электроны.
Выпив и закусив, гости просят хозяина сыграть. На шкафу, с боку,
появляется росток, затем побег, ветка - наконец вырастает гитара.
Хозяин срывает ее и начинает играть.
И вновь раздаются все те же несколько аккордов. На фоне всех
перемен это кажется совсем уж жутким. Даже камбалы, не выдержав,
недовольно хмыкают и отворачиваются.
Только друзья ничего не замечают - они полностью увлечены этой
музыкой, сами собой и друг другом. Они снова рады и неистово
аплодируют.
А на прощанье все снова фотографируются. Из стены вырастает
фотоаппарат, раздается щелчок все замирают.
Вот и снова пополнилась коллекция фотографий...
ПРОШЛО 1000 ЛЕТ
На стене рядом висят все три фотографии. При близком рассмотрении
и сравнении хорошо заметно, как шли изменения: от четких линий и
законченных форм - к аморфности и бесформенности; от конкретного - к
абстрактному.
По тому, как пестрит яркими разводами, как переливается всеми
цветами радуги стена под фотографиями, как вспыхивают на ней языки
пламени, можно догадаться, к чему все пришло.
Но вдруг где-то вдалеке раздаются хорошо знакомые гитарные
аккорды, и под эту музыку оживает самая первая фотография.
Точно так же, как давным-давно, в небольшой уютной комнате
собираются старые друзья, чтобы поздравить хозяина, своего старого
друга, с днем рождения.
На столе пирог со свечами, бутылочка, закуска; из широких блюд
таращат мутные глаза две камбалы.
Поздравив, все садятся за стол - выпивают, закусывают, о чем-то
невнятно беседуют. Спокойно потрескивают дрова в камине, по его стенке
снизу вверх ползет таракан. Вокруг свечки вьется мошка.
Раздобревшие, умиротворенные гости блаженно отваливаются на спинки
стульев. Один из гостей достает из-за шкафа гитару и протягивает ее
хозяину. Все вместе возгласами и хлопками призывают хозяина сыграть.
Он пару минут смущается, мнется, потом берется играть.
Раздается несколько довольно простых аккордов. Однако немудреная
мелодия приводит друзей в восторг - окончание игры тонет в
аплодисментах. Гости пританцовывают, сидя на стульях. Хвалят
именинника.
Пирушка удалась на славу.
Перед прощаньем хозяин достает из заветного ящичка фотоаппарат,
ставит его на стол, взводит автоспуск, а сам бежит к друзьям, чтобы
успеть в кадр. Раздается щелчок и все замирает. Вот она - фотография
на память...
КОНЕЦ
1991 год.
Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ
АЛЫЕ ПАРУСА - 2
(Альтернативная история любви)
Девочка тонкие ножки в море мочила,
Девочка тихо, тихонько что-то у моря просила...
Море звенело, играло, струилось, бурлило и пело -
Морю до девочки не было дела...
Александр ВЕРТИНСКИЙ
- Ну что скажешь, Романтик... Я ведь помню твою историю: большая
любовь, сильные люди, красивые корабли... Попутный ветер в лицо...
Паруса... Одни паруса чего стоили! А что ты теперь расскажешь? А?..
Молчание.
- А хочешь погулять? Я тебя отпускаю... Найдёшь ли ты там себе
место?.. Найдёшь ли, о чём написать?..
Прошло много лет, и старый Лисс был переименован в Феодосию. И
снова прошло много-много лет...
Её отец был школьным учителем. Он преподавал литературу и русский
язык - эдакий провинциальный чудак, библиофил-энтузиаст. Он не только
все деньги тратил на книги, но и даже сам пописывал рассказики из
истории родного города - графоманил, словом.
Свою мать она почти не помнила, та сбежала с заезжим джазистом в
какую-то из столиц, когда девочки было чуть больше года. Отец особенно
даже и не переживал, словно не видел в этом ничего странного, только
сделался ещё более чудаковатым. Это, конечно же, была его идея назвать
дочь Ассолью - он безумно любил Грина. Жена было воспротивилась, но по
слабоволию не смогла противопоставить тихой упёртости мужа ничего,
кроме очередной истерики. Она считала себя тонкой творческой натурой,
поэтому истерики были чем-то вроде её хобби. Возможно они оказались
тем единственным, что всё-таки осталось от матери где-нибудь в самом
глубоком уголке подсознания юной Ассоли... А возможно мать не очень-то
и протестовала против этого странного имени, потому что, по большому
счёту, её было на всё наплевать, потому что джазист тот был уже у неё
на примете и грядущий побег в столицы был уже вчерне спланирован.
В общем девочка росла без матери да ещё со странным именем. Про
Ассоль и алые паруса в те годы пели бодрые, но романтические песни
вокально-инструментальные ансамбли. Дети же во дворе и в школе, не
разделяя или просто не понимая этого возвышенного порыва, дразнили её
и "молью", и "солью", и "фасолью". Как следствие, росла она замкнутой
и необщительной, что не могло не сказаться на её развитии. Как это ни
странно, книг она тоже особенно не любила. Видимо отец своим излишним
усердием на этом поприще привил её к нему стойкую идиосинкразию. Так
часто чувствительные дети алкоголиков, повзрослев не берут в рот ни
капли спиртного... Вот только "Алые паруса" Грина глубоко запали ей в
душу - отец, самостоятельно занимавшийся воспитанием дочери, читал их
девочке каждый день перед сном на протяжении нескольких лет. Этой
книгой, пожалуй, и ограничились её познания во всех областях культуры,
науки и общественной жизни. Несколько раз учителя пытались перевести
нелюдимую и плохо успевающую девочку в школу для умственно отсталых, и
только вмешательство отца спасало её от этой участи.
Иногда Ассоль спрашивала отца:
- Скажи, почему нас не любят?
- Э, Ассоль, - говорил отец, - разве они умеют любить? Надо уметь
любить, а этого-то они не могут.
- Как это любить? - спрашивала Ассоль. Но отец не мог ей на это
ответить ничего вразумительного, поскольку и сам, похоже, любить не
умел. Стало быть, и научить дочку любить тоже не смог. За то, как это
не странно, он сумел научить дочь верить и ждать. Впрочем, делала она
и это, и то весьма по-дурацки... В тайне ото всего мира и даже от
родного отца она действительно считала себя той самой Ассолью, о
которой была написана книга. Каждое утро на восходе Солнца, перед тем,
как пойти в школу, она выходила на дикий пляж в надежде увидеть на
тонкой кромке между алым небом и, отражающим его, и потому тоже алым,
морем красивый корабль с такими же алыми парусами, корабль, везущий к
ней навстречу красавца-Грэя.
Даже закончив школу она не поумнела и по-прежнему продолжала
выходить на берег, но, похоже, уже скорее по привычке...
Он был тусовщиком. Даже ни каким не хиппи, а просто тусовщиком. В
"Сайгоне" и на Гоголях его знали под именем Грэй. Он учился в каком-то
творческом вузе, любил устраивать шумные хеппенинги в различных домах
культуры и обильно выпивать при этом. Зимой он, как водится, пил
водку, а летом ездил стопом ни то в Одессу, ни то в Николаев к
друзьям, пить южные вина. Так бы и ездил каждый год, да только однажды
напившись в Харькове прямо на вокзале, сам того не заметив, соблазнил
молоденькую проводницу. Она затащила его в своё купе и не выпускала до
самой конечной остановки. Строго нормирую выпивку, она ловко
поддерживала его всю дорогу в одном состоянии: довольно безразличном,
но вполне работоспособном. Этого ей было вполне достаточно.
Поезд шёл в Крым, а именно, в Феодосию. Грэй лежал в купе для
