он добрался до окна, встал, плеснул на занавески остаток драгоценной
жидкости и поднес руку с зажигалкой. Был ясно виден его сгорбленный
силуэт.
- Я облил квартиру бензином, - сказал человек отчетливо. Тут же
наступила тишина. - Если не верите, проверьте. Только что облил занавеску.
В руке у меня зажигалка, и сейчас я подожгу вас, ребята.
Через секунду кто-то пискнул:
- Точно! Бензином воняет...
- Во, псих! - кто-то выдохнул.
И тогда комната взорвалась воплями.
Чтобы в квартире никого не осталось, понадобилась еще секунда. А
впрочем, возможно, чуть больше. Массовка удирала шикарно, побросав одежду,
забыв про партнеров, разыграла перед узкой дверью безобразную сцену и
разбежалась, даже не поблагодарив хозяина - первыми, разумеется, мужчины,
за ними остальные. Какое-то время лестница содрогалась от беспорядочного
топанья. И все стихло.
Несколько мгновений Холеный мучался вопросом: где он должен
находиться? В квартире? На лестнице? Остаться в квартире - значит умереть.
Выйти на лестницу - продлить страдания. "Я должен страдать", - понял
Холеный, испытав облегчение. Он побрел к выходу, прощаясь с грудой мебели
в комнате, с загаженными обоями, разбросанными кассетами, журналами,
фотографиями. И почти уже совершил задуманное, но тревожная мысль
остановила его. "Не так, - подумал он, поморщившись. - Неправильно я
делаю."
Человек вернулся в комнату, наощупь нашел витую декоративную свечу и,
бережно держа ее, вышел на лестничную площадку. Люмпа не было, словно и не
лежал он здесь вовсе, словно не покидал эту квартиру. Очевидно, две
девочки-подружки сжалились над ним, убегая, взяли с собой. Холеный бросил
в коридор оставшуюся бутылку с бензином - она лопнула, коротко вскрикнув.
Зажег сухой фитилек. А затем, дрожа от возбуждения, воспользовался
маленьким уютным пламенем, чтобы превратить свой дом в пылающий факел.
Скатившись по лестнице, стрелой пронзив дворик, человек ворвался в
телефонную кабину:
- Пожар! - простонал он в трубку. - Пожалуйста, приезжайте скорей! -
и назвал точный адрес.
Исполнив долг возвратился во дворик - не удавалось ему вырваться из
крошечного замкнутого мирка! Он вошел в чужую парадную, располагавшуюся с
противоположной стороны от скверика, и поднялся на последний этаж, избегая
смотреть на устрашающие багровые всполохи, отблески которых проникали сюда
сквозь окна лестничной клетки.
Это место удивительным образом походило на его собственную лестницу.
Здесь было точно так же холодно и тоскливо, отличались только номера
квартир. Человек сел на ступеньку, и лишь тогда позволил себе целиком
отдаться безнадежности, преданно ходившей вместе с ним весь день,
полюбившей его в тот самый миг, когда исчезла дверь Кельи. Он заплакал.
Его лестница навсегда осталась по ту сторону дворика. Навечно.
Трудно понять этого человека.
Он не видел хаоса, не видел паники, что сотрясали дом напротив. Не
стал наблюдать и за работой пожарной команды. Он спрятал лицо в ладонях и
заставил себя думать о том, что же теперь делать, но ничего
возвышенно-светлого в голову не приходило, сохранились только вялые,
мелкие, суетные мысли, и он тихо завыл - не удержал в груди черного,
глухого отчаяния. Ему было невыносимо страшно. Он осознал, что готов на
все. На что?.. На все! "Елки-палки, зачем я психую? - произнес он, жестоко
кусая губы. - Чего я добиваюсь, в самом деле! Что мне надо?"
Мне надо домой, - вдруг понял человек. - Домой, в Келью. Пора
возвращаться.
Он осмысленно огляделся по сторонам. Последний этаж, чужие
равнодушные стены. Впрочем, стены всюду одинаковы. Совершенно безумная
надежда спасла погибающий рассудок. Человек подумал: "Какую из стен
выбрать?", и после недолгих колебаний решил - ту, что выходит на улицу. Он
поднялся. Надо просто хорошо попросить, - подумал человек, и, ощущая
глупую неловкость, опустился на колени - медленно, неумело. В его
исполнении это выглядело очень забавно... На лестнице было пусто - почти
как ТАМ, над головой помаргивала тусклая лампочка - похоже на ТОТ свет.
Как просить? - он растерялся. Как?.. Как умеешь, по другому не получится.
И он начал говорить, сбиваясь, лихорадочно подыскивая слова, не думая о
том, что его может услышать посторонний, боясь лишь одного - что не
услышит Она. Человек говорил вслух, его негромкий голос тыкался в углы,
полз по ступеням, иногда неуверенно замирая, иногда оживляясь на длинных
фразах, а когда связность речи ускользала, человек наклонялся вперед и
прикасался сухими губами к штукатурке. Вероятно, так молился бы верующий в
храме. Но во что верил он - сжегший имя, сжегший дом?
Он пожаловался, всхлипывая, что не мог никого убеждать, поскольку
терялся, не знал, что сказать и как сказать. Внутри его переполняли нужные
чувства, он готов поклясться в этом! Кроме того, не встретил он заблудших
- только мерзавцев, только отвратительных червяков он встретил: да, не
повезло ему.
Человек покаялся, что бросил друга. Но ведь он сделал все возможное,
чтобы вытащить того, не правда ли? Видевший это не посмеет осудить!
Он с горечью описал, как плохо ему здесь, и как хорошо было там, и
как он соскучился по пламени свечи, и как жаждет вновь прикоснуться к
Книге.
Он признался, что любит Келью.
И еще о многом другом человек поведал лестнице, стоя перед стеной на
коленях, но все это не имеет ни малейшего значения, потому что никто ему
так и не ответил.
Человек провел ночь чуть выше - на загаженном голубями чердаке. Он
почти не спал, хотя ни о чем особенном больше не думал, и даже не плакал -
слезы иссякли. Покончить с собой так и не решился. Под утро сознание его
прояснилось, и он стал прикидывать, как организовать дальнейшее
существование в этом ненужном ему мире, а когда встающее солнце начало
робко заглядывать в чердачное окошко, он злобно сказал себе: "Чего тут
рассуждать? Надо сначала найти пожрать что-нибудь!" Единственным чувством,
смущавшим теперь его утомленную душу, был животный голод.
Человек неизбежно превращался в "бомжа", а если по-русски, то в
обычного бродягу, да и кем иным мог бы стать этот выползший из Кельи
слизняк?
Ранним утром, спускаясь с чердака в мир, он увидел знакомую дверь. Он
не поверил глазам. Не может быть! - засмеялся. - Не может быть! Продолжая
безудержно смеяться, человек подбежал, обнял упругую поверхность,
согнувшись в поясе, припал губами к железной ручке - обезумевший от
радости, бормочущий невесть какие глупости.
Келья снизошла к его мольбам!
Дверь была открыта. Впрочем, если бы она оказалась заперта, человек
сломал бы замок. И он вошел, и вновь попал в привычный полумрак, долго
стоял на пороге, блаженствуя, вдыхая чудесный воздух, здороваясь с
жилищем, так опрометчиво покинутым им день назад, и опять плакал.
Впервые он был счастлив.
ПОКОЙ
Все же я достиг его.
Да, братья неведомые, я вернулся. Точнее - Келья позволила вновь
войти сюда. Мир ослепил, оглушил меня, мир во второй раз раздавил во мне
уверенность (ранее это сделала Книга), и лишь бесконечная милость Кельи
подарила спасение. Я теперь ясно вижу дверь - вот она, рядом с ложем моим,
- но никогда я не притронусь к ней, никогда не воспользуюсь ее
предательской услугой. Я счастлив.
Увы, я вернулся один, не удалось мне привести сюда кого-либо, не
удалось вытащить друга. Друг мой исчез с лестничной площадки, и некоторое
время я тешил себя надеждой, что Келья открылась перед ним, что он вполз в
нее, и отныне живет рядом со мной - просто я его не замечаю, просто не
пришел еще миг встречи. Но это было слишком маловероятно, и я быстро
расстался с подобной иллюзией. Нужно смотреть правде в глаза: Келья не
приняла моего друга! И едва не отказалась от меня самого.
Тогда я назвал друга своего падшим. Я употребляю это слово в значении
"безнадежно болен". Не знаю, в чем его истинный смысл, но в данном случае
оно показалось мне наиболее точным.
Зачем я перебиваю самого себя?
Итак, мое предназначение... Я оказался недостоин его. Но почему?
Трудно... Трудно признаться. И все-таки заставлю себя сказать. Главной
моей ошибкой стало то, что я уверился, будто бы очистился. Самообман,
жалкий самообман! Я грязен. Был таким, есть, и вряд ли смогу быть иным. Я
грязен, низок, мерзок. Поэтому и не далось мне назначенное, поэтому и не
получится впредь задуманное. Грязен, низок, мерзок - это не пустое
самобичевание. Лишь почувствовав и запомнив эту горькую истину можно
рассчитывать на что-то большее, нежели милость Кельи. Я грязен, низок,
мерзок - вот она, формула покоя.
Все указанные выше ощущения и мысли вошли в меня в первый же день
после возвращения. Это произошло естественно и безболезненно, и вообще,
это явилось неизбежным итогом пережитых страданий: слишком долго я терзал
себя вопросом - кто я и зачем я. Формула покоя позволила забыть страшные
вопросы. Знали бы вы, братья неведомые, как сладостно было повторять
найденную фразу! Я твердил ее весь день, мысленно и вслух, испытывая
удивительное умиротворение, я мгновенно влюбился в ее завораживающую
музыку, без колебаний покорился ее колдовской мощи. Я был счастлив. Потому
что стал, наконец, спокоен.
Впрочем, от того состояния души, которое я называю "Покоем", меня
отделяли ночь и еще один день. Ночью мне приснился сон! Никогда в Келье
мне не снились сны, только видения испытывали мой рассудок, а тут...
Огромный дом, размеры которого просто необозримы - ни ввысь, ни в ширину.
Все имеющиеся в нем квартиры - это Кельи. Неисчислимое множество комнат,
очень похожих на ту, что приютила меня! Люди, входящие в дом и выходящие
из него, четко разделялись на три потока - одни неторопливо вступают сюда
обычным образом, другие выбегают из дверей, радостные и взволнованные,
третьи ползут к дому на коленях. Последовательность действий, происходящих
здесь с людьми, однообразна и сурова. Сначала приход в какую-нибудь из
комнат, затем торжественный процесс выхода, и в итоге - жалкое зрелище
возвращения обратно. Происходит это в бешеном темпе, поэтому подробности
рассмотреть не удается, только фрагменты ловит мой взгляд: лицо, полное
недоумения... лицо, освещенное Пониманием... лицо, искаженное тоской...
воздетые вверх руки, шепчущие губы, слезы, слезы, слезы... Бессмысленно
долго длилась описанная фантасмагория. Измученный мельканием тягостных
картин, я закрывал глаза, но все равно продолжал ясно видеть непрерывную
смену чувств человеческих - удивление, радость, страдание. Между тем, чуть
поодаль к дому тянулись вереницы каких-то очень странных существ, вовсе не
похожих на людей, но организованных подобно людским потокам. Точно так же
вползали они в дом, затем живо выползали обратно, чтобы немедленно занять
место среди возвращающихся. А совсем далеко, в туманной дымке, была видна
похожая суета тварей и вовсе невообразимой наружности... Такой сон
наполнил мою первую ночь обретенного счастья - сон поистине Вселенского
масштаба.
Проснулся я оттого, что кто-то тыкал мне в лицо холодным пальцем.
Конечно, это было всего-навсего иллюзией, на самом деле меня разбудили
срывавшиеся с потолка капли воды. Взбудораженный сновидением, спросонья
туго соображающий, я привстал и подумал в испуге: "Дождь?" Действительно,
это явление походило именно на дождь - капли падали равномерно по всей
Келье, и довольно-таки интенсивно. Я вскочил, сорвал с себя куртку и
