дальше будет продолжать свою болтовню, как это назвала бы тетка Иленка,
которая не преминула бы сказать: "Прекрати, Петр Ильич! Ты доводишь меня
до головной боли!"
Так оно и было.
- А что ты имел ввиду, когда говорил о том, какую выгоду можно
извлечь даже из леса? - спросил Петр. - И что ты сделал, что едва не свело
лешего с ума? Почему он сказал, что лишился выбора? Саша проглотил кусок
рыбы, совершенно не ощущая вкуса, и взглянул на Петра с таким чувством,
которое могло бы всех повергнуть в страх, если бы, не дай Бог, вырвалось
наружу. Но оно ушло в глубину его сознания, где в опасном беспорядке
метались мысли в поисках нужного ответа на вопрос, не сделал ли он какой
ошибки своим чрезмерным желаньем, которое привело в беспомощную ярость
лешего, и могло очень далеко завести и его самого...
- Я не знаю, почему, - сказал он.
- Так что же все-таки ты сделал?
- Столь мало, насколько мог! Я ошибался, когда беспокоился о
происходящем, и, это я хорошо усвоил, я беспокоился о самых незначительных
возможных последствиях, пока не смог убедиться, что таким образом
добиваюсь всего-навсего лишь того, чтобы не случилось чего-то заранее
ожидаемого. Ты понимаешь, о чем я говорю?
- Ты говоришь, что не хочешь больше беспокоиться ни о чем. А, тем
временем, мы находимся в самой чаще этого леса никак не можем отыскать
старика, и, тем не менее, ты говоришь, что не хочешь ни о чем
беспокоиться!
- Это не то, что я имел в виду!
- Мне кажется, что ты сходишь с ума. Прекрати эти занятия.
- Нет, со мной все в порядке!
Петр доел свою порцию, отправив последнюю ложку в рот, затем положил
ту в котелок и вытер рот рукой, настороженно глядя на Сашу, освещенного
отблесками костра.
- От этого мне не становится лучше... Ведь если Ууламетс находится в
этом лесу, разве этот леший не знал бы этого? Если бы он был здесь, почему
бы ему не уменьшить наше беспокойство и не сказать нам об этом?
Саша попытался было обдумать это, но даже одних воспоминаний о лешем
было вполне достаточно, чтобы его мысли ушли куда-то совсем в другую
сторону, ускользая от него.
Этот факт подсказал ему, что, на деле беспокойство по поводу
происходящего должно быть подчинено определенному порядку, если он хочет и
дальше полагаться на свои предчувствия, но полагаться в таких делах на
одну лишь память и пытаться уподоблять лешего Гвиуру было равносильно
тому, как черпать неводом воду.
- Саша, что происходит?
Он вновь потерял ускользнувшую мысль, которая только что начала
принимать законченные формы где-то в уголке его сознания...
Петр поставил котелок. От неосторожного движения звякнула ложка. Это
показалось Саше таким же существенным, как и все то, о чем только что
спрашивал Петр. Это было похоже на предвестье беды. В ситуации,
подчиненной влиянию случайностей, все в равной мере становилось важным, и
не было никакого способа уравновесить влияние вещей без глубокого
понимания. Сейчас он потерял все нити, с помощью которых намеревался
связать окружающие его вещи и явления друг с другом...
Петр встал и, обойдя слабеющий огонь, обхватил Сашу за плечо и сильно
тряхнул его.
- Саша, черт возьми!
Он скорее почувствовал это. Как он чувствовал все остальное. Петр
отошел, а он следил за тем, куда тот направился.
Не туда, куда Саша хотел. Он подумал было, что следует остановить
его, если бы он был в состоянии выделить это событие из ряда других,
которые происходили при этом, включая потрескивание костра и шелест
листьев.
Все это предвещало опасность, подумал он рассеянно.
Постепенно его мысли начинали вновь обретать форму.
Этим вечером Ивешка приобрела окраску. Видимо, леший обеспечил ей
жизненные силы, и возможно, что на несколько дней...
Сейчас она стала гораздо сильнее, чем была прошлой ночью, намного
сильнее, ярче, и крепче...
- Петр, - начал было он, но тот был уже на берегу ручья, где Ивешка
уже повернула голову, чтобы взглянуть на него... это простое движение из
обыденной жизни, подсказывало сколь реальной стала она в этот вечер. Он
загадал желание... и эта попытка дорого обошлась ему: сердце рванулось в
груди, и он вздрогнул от толчка крови в жилах и от порыва ветра в
окружающей листве. И то и другое напоминало ему звук движущейся воды...
Огонь, который в эту ночь освещал ее, придавал особенно нежный,
тонкий цвет ее платью и деревьям вдоль ручья, отбрасывавшим на нее тень,
отчего она становилась самой реальностью, просто девушкой, и ничем больше,
беззащитной и неуверенной, что особенно выражалось в ее взгляде, который
она бросала через плечо.
- Петр, - сказала она, поворачиваясь в его сторону и широко разводя
руки.
Он остановился, а затем отступил назад, когда она сделала несколько
шагов навстречу ему и замерла, глядя на него широко открытыми испуганными
глазами.
- Что ты отняла у Саши? - резко спросил он, будто это был именно тот
вопрос, который он хотел задать. - Что имел в виду леший, когда говорил со
мной?
- Я люблю тебя, - сказала она.
Он отступил назад еще на один шаг, потому что каким-то образом ей
удалось сделать шаг вперед, которого он не заметил. Он отчетливо видел ее
глаза и щеки, резко очерченные падающей тенью.
- Чудесно, - сказал он, обливаясь потом и старясь удержать в порядке
собственные мысли. - Я польщен, но все-таки постарайся ответить мне.
- Не нужно так ненавидеть меня. - Она сделала движение вперед. Он
знал, какой опасности подвергался, знал, что должен отступить назад, но
тут же, в одно мгновенье, решил сдаться: он очень хотел, чтобы она
дотронулась до него и доказала тем самым, что она, кроме всего, была
абсолютно безобидной и никак не была виновата в приписанных ей
прегрешениях...
- Прекрати это! - раздался откуда-то сзади него голос Саши. Между
ними и костром пролегала длинная тень. - Петр!
Сейчас он был уже не рад своему спасению. То, что он сейчас
чувствовал, было гораздо сильнее, чем понятное желание жить. Но в этот
момент Ивешка отвела назад руки и сжала их под подбородком, устремив на
него глаза, полные боли и тоски.
- Отойди от нее, - сказал Саша, обращаясь с ним так, будто он был
всего лишь маленький мальчик или круглый дурак, и так крепко схватил его
за руку, что Петр почувствовал боль. Вероятно, Саша имел в виду и это,
даже в том случае, если это и казалось невозможно, он хотел заставить его
задуматься над происходящим. Но, в любом случае, ни того, ни другого
оказалось недостаточно.
- Прекрати это! - вновь очень резко произнес он, но обращался отнюдь
не к Петру.
Слезы переполнили глаза Ивешки.
- Я не причиню ему никакого зла, я ничего с ним не сделаю... Саша, не
делай этого...
- У меня нет жалости к тебе, - сказал Саша. - Тебе следовало бы это
знать.
- А я знаю, - прошептала Ивешка. - Но жалость есть у меня, и я не
допущу, чтобы с ним что-то произошло.
- Тогда не разговаривай с ним! Оставь его в покое!
- Это я подошел к ней, - сказал Петр, давая Саше повод почувствовать
собственную ошибку хотя бы в малом. - Я хочу знать, что происходит.
- Она хочет сделать все по-своему, вот что происходит, - сказал Саша.
- И ничего больше. Ничего другого нет и не было у нее в мыслях... Оставь
его в покое!
Слезы брызнули из ее глаз, когда Ивешка взглянула на Сашу, задержав
свой взгляд на мгновенье, а затем повела плечом и пошла прочь вдоль ручья.
- Ивешка, - позвал было ее Петр, но она даже не обернулась. Ее слезы
сильно задели его: он чувствовал, что дрожит, даже сознавая, что все
сашины попытки были абсолютно правильными. Он хотел, чтобы она не страдала
от боли и незаслуженных обвинений...
Саша повернулся, и огонь костра осветил его лицо, на котором
отчетливо проступали резкие складки вокруг сжатого рта, выражавшие гнев,
который обижал Петра до глубины души.
- Оставь ее, - сказал он Саше. - Она ни в чем не виновата.
- Но она хочет, чтобы ты почувствовал жалость к ней. И я сказал ей,
чтобы она оставила тебя в покое.
- Тебе нет никакого, черт возьми... - Дела, вертелось у него на
языке, но это был чертовски глупый разговор, и даже пятнадцатилетний
подросток хорошо понимал это. Дурак пошел бы следом за девушкой, пошел бы
против всего, что Саша пытался сделать, чтобы отдалить их друг от друга, и
даже позволил бы убить себя, с тем, чтобы она смогла в следующий раз
добраться и до Саши.
Разумеется, он так и поступил бы.
Он постоянно ощущал ее попытки околдовать его, чтобы вернуть назад и
увести с собой. Но на этом пути стоял Саша. Она неожиданно оказалась
слишком реальной, чтобы тронуть его воображение: волшебные чары постепенно
исчезли, и она была вынуждена пользоваться только тем, что являла собой, а
именно, шестнадцатилетнюю девочку, убежденную в том, вероятно - так ей
удалось сладить даже с Ууламетсом, настолько очаровательным ребенком она
была - что всего лишь несколько слез могут непременно предоставить ей то,
что она хотела.
Но он очень хорошо знал эту песню, и строку и даже стих: он выучил
все это еще в Воджводе, при одном удачном случае, и сейчас чувствовал себя
слишком старым, чтобы играть в эти наскучившие девичьи игры. Проси что
угодно, подумал он, у легкомысленной девицы, которая только и ждет, чтобы
кто-то очередной сделал ее счастливой, но только не пытайся вручить ей
свое сердце и ожидать бережного обращения с ним.
Казалось, что волшебные чары пытались вернуться. Но что-то
отталкивало их. Может быть, это было его собственное стремление, а может
быть, это делал Саша. Он взглянул в сторону Ивешки, и почувствовал боль в
руке при малейшей попытке сжать ее... То же самое было с ней, как он
теперь припомнил, во время ужина, когда он начал спорить с Сашей, и это
обстоятельство обеспокоило его.
Может быть, подумал он, Саша делал это с целью напомнить ему что-то,
но потом понял, что не все в его действиях идет гладко.
- Прекрати это! - вслух произнес он, но услышал совсем неожиданный
ответ.
- Это не я, - сказала Ивешка, поворачивая в их сторону обезумевшее
лицо. - Я не делаю этого, разве ты не чувствуешь?
Саша схватил его за руку и торопливо потащил к костру, пока Ивешка,
как заметил Петр, бросив взгляд через плечо, продолжала стоять около
ручья, глядя вдоль него в темноту.
- Что происходит? - требовательно спросил он, готовый сопротивляться
неожиданному безумию, но несколько неуверенный, где следовало искать его.
- Что случилось?
- Кое-что вырвалось наружу, - сказал Саша, пока они шли к костру.
Ивешка по-прежнему стояла там, совсем беззащитная. Ощущения, которые
он воспринимал через свою руку, подсказывали ему что это могло быть, но он
не собирался тут же выразить их словами, потому что очень многие знали это
не хуже него, а он думал только о том, что кто-то должен был бы
присматривать за Ивешкой, которая, черт бы их всех побрал, больше всех
подвергалась опасности.
- Давай соберем наши вещи, - сказал Саша, когда они подошли к огню. -
Мы уходим отсюда.
- Прямо сейчас, ночью? Вместе с этим? Это так похоже на то, что
происходит с ней, так похоже!
- Мы знаем об этом, и именно поэтому уходим. Поторопись.
- Но куда? - проворчал Петр. Это было уже слишком. Никто не мог бы
понять людей, которые останавливались бы в самом разгаре спора, чтобы
начать бег в темноту, где их поджидал водяной, готовый приготовить из них
ужин.
Но Саша не обращал на него никакого внимания. Поэтому он
