себя месть пустыни!
Проповедник опустил голову, словно молясь.
Алия узнала - и ее пробрало дрожью. Великие боги! Этот голос! Он
подсел за годы, проведенные в жгучих песках, но он вполне мог быть голосом
Пола.
Опять Проповедник поднял голову. Голос его громоподобно прокатился по
площади, где собиралось все больше людей, привлеченных этой диковинкой из
прошлого.
- Истинно говорю вам! - вскричал Проповедник. - Молящиеся о росе на
краю пустыни призовут потоп! Не избегнут они своей судьбы через силу
разума! Разум - дитя гордости, которую может и не постичь в себе
сотворивший зло! - Он понизил голос. - Говорили, будто Муад Диб умер от
предвидения, что знание будущего убило его, и он ушел из мироздания
реальности в алам ал-митал. Говорю вам - это заблуждение Майи. Такие мысли
независимой реальности не имеют. Они не могут изойти из вас и сделать
что-нибудь реальное. Говорил о себе Муад Диб, что не обладает он никакой
магией Рихани для расшифровки мироздания: Не сомневайтесь в нем.
Проповедник опять воздел руки, а голос вновь возвысил до
громоподобного рева:
- Я предостерегаю жречество Муад Диба! Огонь над пропастью вас
спалит! Слишком хорошо усвоившие урок самообмана от этого обмана и
погибнут. Кровь брата счистить нельзя!
Он опустил руки, нашел своего юного проводника и покинул площадь
прежде, чем Алия сумела справиться с одолевшей ее трепещущей
неподвижностью. Какая бесстрашная ересь! Это наверняка Пол. Она должна
была предостеречь стражей. Они не осмеливаются открыто схватить
Проповедника. Происходившее на площади внизу служило этому лишним
подтверждением.
Ведь, несмотря на ересь, никто не шевельнулся, чтобы остановиться
уходившего Проповедника Ни один храмовый страж не кинулся его
преследовать. Ни один пилигрим не попытался его задержать. Завораживающий
слепец! Всякий, слышавший или видевший его, чувствовал его силу, отражение
божественного дарования.
Несмотря на дневную жару, Алии внезапно стало холодно. Она физически
ощутила, как тонка та кромка, за которую она держит Империю в своей
хватке. Она вцепилась в край своего смотрового окошка, словно пытаясь
удержать свою власть, думая о ее хрупкости. Сила власти была заключена в
Ландсрааде, КХОАМ и вооруженных формированиях Свободных, в то время как
Космический Союз и Бене Джессерит вершили свои дела втихую, оставаясь в
тени. Запрещенное просачивание развитых технологий, проистекавшее от самых
дальних рубежей расселения человечества, подтачивало центральную власть.
Разрешенное к производству на фабриках Иксиана и Тлейлакса отнюдь не
снижало давления. И вечно на кулисами - стоял Фарадин из Дома Коррино,
наследник титулов и притязаний Шаддама IV.
Без Свободных, без монополии Дома Атридесов на гериатрический спайс,
Алии власти не удержать. Вся власть развеется. Она ощущала, как власть
выскальзывает у нее прямо сейчас. Народ проявлял внимание к Проповеднику.
Опасным будет заставить его замолчать - не менее опасным, чем позволить
ему и дальше произносить такие же проповеди, как сегодня на площади. Ей
были видны первые знамения ее поражения, и ум ее со всей определенностью
различил очертания стоящей перед ней проблемы. Проблема эта была
систематизирована Бене Джессерит:
"Большое население, сдерживаемое небольшой, но могущественной силой -
самое заурядное явление в нашем мире. И мы знаем главные условия, при
которых это большое население может обратиться против своих сдерживателей:
Первое - когда они находят вождя. Это самая неуловимая угроза дня
властвующих; и они должны не ослаблять контроля над вождями.
Второе - когда население осознает свои цели. Держите население в
слепоте и в незнании сомнений.
Третье - когда население обретает надежду избавиться от уз. Оно
никогда даже и поверить не должно, будто избавление возможно!"
Алия тряхнула головой, почувствовав, как от этого движения дрогнули
ее щеки. В ее населении все признаки были налицо. Каждый доклад,
получаемый ей от шпионов со всей Империи, укреплял ее и без того
достоверное знание. Непрекращающиеся боевые действия джихада Свободных
повсюду оставляли свои отметины. Куда ни дотронься "экуменизмом меча",
народ не преминет занять позу покоренного населения: оборонительную,
скрытную, уклончивую. Всякая демонстрация авторитета - что означало прежде
всего и по сути РЕЛИГИОЗНЫЙ авторитет - стала провоцировать негодование. О
да, пилигримы до сих пор стекались миллионными толпами, и были среди них,
вероятно, истинно набожные. Но, по большей части, ими руководила не
набожность, а другие мотивы. Чаще всем, это была хитренькая забота об
обеспечении будущего. И покорность подчеркивалась, и приобреталась та
форма власти, которая легко обращалась в богатство. По возвращении из
Арракиса, хаджжи обретали дома новый авторитет, новый социальный статус.
Они могли выносить выгодные им экономические приговоры, которым их родной
мир, привязанный к своей планете, не осмеливался перечить.
Алия знала народную загадку "Что ты видишь внутри пустого кошелька,
принесенного домой из Дюны?" И ответ: "Глаза Муад Диба (огненные алмазы)".
В сознании Алии прошествовали традиционные пути подавления
возрастающего брожения: народ должен усвоить, что оппозиция всегда
карается, а помощь правителю - награждается. Силы Империи должны быть
перетасованы наугад. Главные придатки имперской власти должны быть скрыты.
Всякое движение, при помощи которого Регентство нанесет встречный удар на
возможное нападение, должно быть тщательно выверено во времени, чтобы
выбить противостоящих из равновесия.
"Не потеряла ли я свое хронометрическое чутье?" - задалась она
вопросом.
"Что это за бесцельные размышления?" - осведомился голос внутри нее.
Она почувствовала себя поспокойней. Да, план Барона был хорош. Мы
уничтожим угрозу со стороны леди Джессики, и заодно опозорим Дом Коррино.
Да.
С Проповедником можно будет разобраться попозже. Она понимала, что он
из себя строит. Символика была ясной. Он был древним духом неутаиваемых
мыслей, живым и действующим духом ереси в ее пустыне ортодоксии. В этом
была его сила. И неважно, Пол ли это... до тех пор, пока в ней есть место
сомнениям. Но знание Бене Джессерит говорило, что в его силе содержится и
его слабость.
"У Проповедника есть изъян, который мы найдем. За ним будут следить
по моему приказу, каждый миг он будет под наблюдением. И, если
предоставится возможность, он будет дискредитирован".
17
Я не буду оспаривать утверждений Свободных, что они,
по божественному вдохновлению, передают религиозное
откровение. Нет, это их сопутствующая претензия на
идеологическое откровение побуждает меня облить их
презрением. Конечно, они предъявляют эту двойную претензию
в надежде, что она укрепит их владычество и поможет их
долгосрочному утверждению в мире, находящим их гнет все
возрастающим. И предостерегаю я фрименов от имени всех
этих притесняемых народов: краткосрочная выгода всегда
оборачивается убытком по прошествии времени.
Проповедник в Арракине.
Ночью Лито взошел вместе со Стилгаром на узкий уступ гребня низкой
скалы в съетче Табр, называвшейся Спутником. В ущербном свете Второй луны
со скалы им открывалась вся панорама - к северу защитная Стена и Гора
Айдахо, Великая Равнина к югу и - к востоку, по направлению к скалам
Хаббания - перекатывавшиеся дюны. С юга горизонт прятался в клубящейся
пыли, отголосках шторма. Абрис Защитной стены морозно серебрился в лунном
свете.
Стилгар пошел против своей воли, присоединясь к секретной вылазке
лишь потому, что Лито растревожил в конце концов его любопытство. Что за
нужда пересекать пески посреди ночи? Парнишка грозился ускользнуть и
отправиться в этот поход в одиночку, если Стилгар откажется. И Стилгара
безмерно беспокоило проделанное ими. Две такие важные мишени - одни, в
ночи!
Лито присел на корточки на уступе, лицом к югу, к равнине. Время от
времени он, словно бы разочарованно, хлопал себя по колену.
Стилгар ждал. Искушенный в умении молчаливо ждать, он стоял в двух
шагах от своего подопечного, скрестив руки на груди, его роба мягко
колыхалась под ночным ветерком.
Для Лито переход через пески представлялся откликом на его внутреннее
смятение, необходимостью отыскать новую направляющую поддержку в жизни,
объятой тем внутренним противоборством, на которое Ганима уже несмела
отваживаться. Он выманил Стилгара в эту совместную вылазку, потому что
есть вещи, которые Стилгару должно знать, ради того, чтобы быть готовому к
дням грядущим.
Лито опять стукнул себя по колену. Как же обременительно знать
начало! Он порой ощупал себя продолжением бессчетных других жизней, таких
же непосредственно реальных, как и его собственная. В потоке этих жизней
не было конца, не было завершенности - только вечное начало. Представали
они и шумно осаждающей его толпой, словно он был единственным окошком, в
которое каждый жаждал заглянуть. И здесь таилась опасность, погубившая
Алию.
Лито поглядел вперед, на лунный свет, серебривший перенесшие бурю
равнины. По равнинам растекались набегавшие друг на друга складки дюн;
волнистыми насыпями громоздилась кварцевая крупка, словно по мерке
рассыпанная ветрами - тускло-желтый песок, кварцевый песок, гравий. Он
почувствовал, что обрел один из приходящих перед самой зарей моментов
уравновешенности. Время поджимало. Уже стоял месяц аккад, и позади - все,
что оставалось от этого бесконечного времени ожидания: длинные горячие дни
и горячие суховеи, ночи, подобно этой терзаемые шквалами ветра,
нескончаемые порывы от раскаленных, как топки, стран Хаукбледа. Он глянул
через плечо на Защитную стену, изломанную линию в свете звезд. Там, за
стеной, в Северной впадине, и обитала его главная проблема.
Опять он посмотрел на пустыню. Пока он вглядывался в горячую тьму,
забрезжил день, из-за пыльных склонов всходило солнце, лимонными оттенками
трогая красные столпы бури. Он закрыл глаза, желая представить, как день
взойдет над Арракином, увидеть в своем сознании город, разбросанными
коробочками лежащий между светом и новыми тенями. Пустыня... коробочки....
пустыня... коробочки.
Когда он открыл глаза, пустыня оставалась - разлегшееся
шафранно-коричневое пространство взбитого ветром песка. Маслянистые тени
вдоль основания каждой дюны вытягивались словно лучи только что минувшей
ночи. Они связывали одно время с Другим. Лито подумал о ночи, сидя на
корточках, недремлющий Стилгар рядом с ним, старший по возрасту,
тревожимый молчанием и необъясненными причинами их приходов в это место.
Наверняка у Стилгара много воспоминаний о том, как он проходил этой
дорогой со своим обожаемым Муад Дибом. Даже сейчас Стилгар двигался,
обшаривал взглядом все вокруг, будучи начеку против любой опасности.
Стилгар не любил оказываться на открытом месте при дневном свете. В этом
он был чистой воды Свободным прежних времен.
Ум Лито неохотно расставался с ночью и с ясностью всего том, чем была
она напряжена и чревата на песчаном распутье. Здесь, в скалах, ночь сразу
обретала черную неподвижность. Лито сочувствовал страхам Стилгара,
