свою обольстительность и свои усы.
- Нет, котик, ты ведь знаешь, что не могу. Но ведь можно
бежать от тебя, спрятаться, запереться на ключ и заставить
себя не встречаться с тобой.
- Дурочка! - Он обнял ее еще крепче.
- Боже мой! Неужели это так скверно? А иногда на меня
найдет, и мне становится все равно - хорошо это или дурно.
Мистер Хаттон растрогался. Эта девочка будила в нем
покровительственные, нежные чувства. Он прильнул щекой к ее
волосам, и оба они замолчали, прижавшись друг к другу и
покачиваясь вместе с машиной, которая, чуть кренясь на
поворотах, с жадностью вбирала в себя белую дорогу и
окаймляющую ее пыльно-зеленую изгородь.
- До свидания, до свидания!
Машина тронулась, набрала скорость, исчезла за поворотом,
а Дорис стояла одна у дорожного столба на перекрестке, все
еще чувствуя дурман и слабость во всем теле после этих
поцелуев и прикосновений этих ласковых рук, пронизывающих ее
электрическим током. Надо было вздохнуть всей грудью, силой
заставить себя очнуться, прежде чем идти домой. И за
полмили ходьбы до дому еще придумать очередную ложь.
Оставшись один в машине, мистер Хаттон вдруг
почувствовал, как его обуяла невыносимая скука.
II
Миссис Хаттон лежала на кушетке у себя в будуаре и
раскладывала пасьянс. Был теплый июльский вечер, но в
камине у нее горели дрова. Черный шпиц, разомлевший от жары
и тягот пищеварительного процесса, спал на самом пекле у
камина.
- Уф-ф! А тебе не жарко тут? - спросил мистер Хаттон,
войдя в комнату.
- Ты же знаешь, милый, как мне нужно тепло, - голос был
на грани слез. - Меня знобит.
- Как ты себя чувствуешь? Лучше?
- Да нет, не очень.
Разговор увял. Мистер Хаттон стоял, прислонившись спиной
к каминной доске. Он посмотрел на шпица, лежавшего на
ковре, перевернул его навзничь носком правого ботинка и
почесал ему брюшко и грудь с проступавшими сквозь шерсть
белыми пятнышками. Пес замер в блаженной истоме. Миссис
Хаттон продолжала раскладывать пасьянс. Он не получался.
Тогда она переложила одну карту, вторую сунула обратно в
колоду и пошла дальше. Пасьянсы у нее всегда выходили.
- Доктор Либбард говорит, что мне надо съездить на воды в
Лландриндод этим летом.
- Ну что ж, дорогая, поезжай. Конечно, поезжай. Мистер
Хаттон вспоминал, как все было сегодня: как они с Дорис
подъехали к лесу, нависшему над склоном, оставили машину
поджидать их в тени деревьев, а сами ступили в безветрие и
солнце, меловых холмов.
- Мне надо пить минеральную воду от печени, и еще он
советует массаж и курс физиотерапии.
Со шляпой в руках Дорис подкрадывалась к голубеньким
бабочкам, которые вчетвером плясали над скабиозой, голубыми
огоньками мерцая в воздухе. Голубой огонек разлетелся
четырьмя искрами и потух; она засмеялась, вскрикнула совсем
по-детски и погналась за ними.
- Я уверен, что это пойдет тебе на пользу, дорогая.
- А ты, милый, поедешь со мной?
- Но ведь я собираюсь в Шотландию в конце месяца.
Миссис Хаттон умоляюще подняла на него глаза.
- А дорога? - сказала она. - Я не могу думать об этом
без ужаса. Как я доберусь? И ты прекрасно знаешь, что в
отелях меня мучает бессонница. А багаж и все другие
хлопоты? Нет, одна я ехать не могу.
- Почему же одна? С тобой поедет горничная. - Он
начинал терять терпение. Больная женщина оттесняла
здоровую. Его насильно уводили от воспоминаний о залитых
солнцем холмах, живой, смеющейся девушке и вталкивали в
нездоровую духоту этой жарко натопленной комнаты с ее вечно
на что-то жалующейся обитательницей.
- Нет, одна я не смогу поехать.
- Но если доктор велит ехать, значит, ехать надо. Кроме
того, дорогая, перемена обстановки пойдет тебе на пользу.
- На это я и не надеюсь.
- Зато Либбард надеется, а он не станет говорить зря.
- Нет, не могу. Это мне не под силу. Я не доеду одна.
- Миссис Хаттон вынула платок из черной шелковой сумочки и
поднесла его к глазам.
- Все это вздор, дорогая. Возьми себя в руки.
- Нет, предоставьте мне умереть здесь, в покое. - Теперь
она плакала по- настоящему.
- О, Боже! Ну нельзя же так! Подожди, послушай меня. -
Миссис Хаттон зарыдала еще громче. Ну что тут станешь
делать! Он пожал плечами и вышел из комнаты.
Мистер Хаттон чувствовал, что ему следовало бы проявить
большую выдержку, но ничего не мог с собой поделать. Еще в
молодости он обнаружил, что не только не жалеет бедных,
слабых, больных, калек, а попросту ненавидит их. В
студенческие годы ему случилось провести три дня в одном
ист-эндском пункте благотворительного общества. Он вернулся
оттуда полный глубочайшего, непреодолимого отвращения.
Вместо участия к несчастным людям в нем было одно только
чувство - чувство гадливости. Он понимал, насколько
несимпатична в человеке эта черта, и на первых порах
стыдился ее. А потом решил, что такова уж у него натура,
что себя не переборешь, и перестал испытывать угрызения
совести. Когда он женился на Эмили, она была цветущая,
красивая. Он любил ее. А теперь? Разве это его вина, что
она стала такой?
Мистер Хаттон пообедал один. Вино и кушанья настроили
его на более миролюбивый лад, чем до обеда. Решив загладить
свою недавнюю вспышку, он поднялся к жене и вызвался
почитать ей вслух. Она была тронута этим, приняла его
предложение с благодарностью, и мистер Хаттон, щеголявший
своим выговором, посоветовал что- нибудь не слишком
серьезное, по-французски.
- По-французски? Да, я люблю французский, - миссис
Хаттон отозвалась о языке Расина точно о тарелке зеленого
горошка.
Мистер Хаттон сбегал к себе в кабинет и вернулся с
желтеньким томиком. Он начал читать, выговаривая каждое
слово так старательно, что это целиком поглощало его
внимание. Какой прекрасный у него выговор! Это
обстоятельство благотворно сказывалось и на качестве романа,
который он читал.
В конце пятнадцатой страницы ему вдруг послышались звуки,
не оставляющие никаких сомнений в своей природе. Он поднял
глаза от книги: миссис Хаттон спала. Он сидел, с холодным
интересом разглядывая лицо спящей. Когда-то оно было
прекрасно; когда-то давным-давно, видя его перед собой,
вспоминая его, он испытывал такую глубину чувств, какой не
знал, быть может, ни раньше, ни потом. Теперь это лицо было
мертвенно-бледное, все в морщинках. Кожа туго обтягивала
скулы и заострившийся, точно птичий клюв, нос. Закрытые
глаза глубоко сидели в костяном ободке глазниц. Свет лампы,
падавший на это лицо сбоку, подчеркивал бликами и тенями его
выступы и впадины. Это было лицо мертвого Христа с "Pieta"
Моралеса.
La squelette etait invisible
Au temps heureux de l'artpaien (2).
Он чуть поежился и на цыпочках вышел из комнаты. На
следующий день миссис Хаттон спустилась в столовую ко
второму завтраку. Ночью у нее были неприятные перебои, но
теперь она чувствовала себя лучше. Кроме того, ей хотелось
почтить гостью. Мисс Спенс слушала ее жалобы и опасения
насчет поездки в Лландриндод, громко соболезновала ей и не
скупилась на советы. О чем бы ни говорила мисс Спенс, в ее
речах всегда чувствовался неудержимый напор. Она подавалась
вперед, как бы беря своего собеседника на прицел, и
выпаливала слово за словом. Бац! Бац! Взрывчатое вещество
в ней воспламенялось, слова вылетали из крохотного жерла ее
ротика. Она пулеметной очередью решетила миссис Хаттон
своим сочувствием. Мистеру Хаттону тоже случалось попадать
под такой обстрел, носивший большей частью литературный и
философский характер, - в него палили Метерлинком, миссис
Безант, Бергсоном, Уильямом Джеймсом. Сегодня пулемет
строчил медициной. Мисс Спенс говорила о бессоннице, она
разглагольствовала о целебных свойствах легких наркотиков и
о благодетельных специалистах. Миссис Хаттон расцвела под
этим обстрелом, как цветок на солнце.
Мистер Хаттон слушал их молча. Дженнет Спенс неизменно
вызывала в нем любопытство. Он был не настолько романтичен,
чтобы представить себе, что каждое человеческое лицо - это
маска, за которой прячется внутренний лик, порой прекрасный,
порой загадочный, что женская болтовня - это туман,
нависающий над таинственными пучинами. Взять хотя бы его
жену или Дорис - какими они кажутся, такие они и есть. Но с
Дженнет Спенс дело обстояло иначе. Вот тут-то, за улыбкой
Джоконды и римскими бровями, наверняка что-то кроется. Весь
вопрос в том, что именно. Это всегда оставалось неясным
мистеру Хаттону.
- А может быть, вам и не придется ехать в Лландриндод, -
говорила мисс Спенс. - Если вы быстро поправитесь, доктор
Либбард смилуется над вами.
- Я только на это и надеюсь. И в самом деле, сегодня мне
гораздо лучше.
Мистеру Хаттону стало стыдно. Если бы не его черствость,
ей было бы лучше не только сегодня. Он утешил себя тем, что
ведь речь идет о самочувствии, а не о состоянии здоровья.
Одним участием не излечишь ни больной печени, ни порока
сердца.
- На твоем месте я не стал бы есть компот из красной
смородины, дорогая, - сказал он, вдруг проявляя
заботливость. - Ведь Либбард запретил тебе есть ягоды с
кожицей и зернышками.
- Но я так люблю компот из красной смородины, -
взмолилась миссис Хаттон, - а сегодня мне гораздо лучше.
- Нельзя быть таким деспотом, - сказала мисс Спенс,
взглянув сначала на него, а потом на миссис Хаттон. - Дайте
ей полакомиться, нашей бедной страдалице, вреда от этого не
будет. - Она протянула руку и ласково потрепала миссис
Хаттон по плечу.
- Благодарю вас, милочка. - Миссис Хаттон подложила себе
еще компота.
- Тогда уж лучше не вини меня, если тебе станет худее.
- Разве я тебя, милый, когда-нибудь в чем-то винила?
- Я не давал тебе повода, - игриво заметил мистер Хаттон.
- У тебя идеальный муж.
После завтрака они перешли в сад. С островка тени под
старым кипарисом виднелась широкая, ровная лужайка, где
металлически поблескивали цветы на клумбах.
Глубоко вздохнув, мистер Хаттон набрал полную грудь
душистого теплого воздуха.
- Хорошо жить на свете, - сказал он.
- Да, хорошо, - подхватила его жена, протянув на солнце
бледную руку с узловатыми пальцами.
Горничная подала кофе; серебряный кофейник, молочник и
маленькие голубые чашки поставила на складной столик возле
их стульев.
- А мое лекарство! - вдруг вспомнила миссис Хаттон. -
Клара, сбегайте за ним, пожалуйста. Белый пузырек на
буфете.
- Я схожу, - сказал мистер Хаттон. - Мне все равно надо
за сигарой.
Он поспешил к дому. И, остановившись на минутку у
порога, посмотрел назад Горничная шла по лужайке к дому.
Сидя в шезлонге, его жена раскрывала белый зонтик. Мисс
Спенс разливала кофе по чашкам, склонившись над столиком.
Он вошел в прохладный сумрак дома.
- Вам с сахаром? - спросила мисс Спенс.
- Да, будьте добры. И пожалуйста, побольше. Кофе
отобьет вкус лекарства.
Миссис Хаттон откинулась на спинку шезлонга и
загородилась зонтиком от ослепительно сияющего неба.
У нее за спиной мисс Спенс осторожно позвякивала посудой.
- Я положила вам три полные ложки. Это отобьет вкус
лекарства. А вот и он.
Мистер Хаттон вышел из дома с винным бокалом, до половины
наполненным какой-то светлой жидкостью.
- Пахнет вкусно, - сказал он, передавая бокал жене.
- Оно чем-то приправлено для запаха. - Миссис Хаттон
выпила лекарство залпом, передернулась и скорчила гримасу:
- Фу, какая гадость! Дай мне кофе.
Мисс Спенс подала ей чашку, она отхлебнула из нее.
- Получился почти сироп. Но это даже вкусно после
отвратительного лекарства.
В половине четвертого миссис Хаттон пожаловалась, что ей
стало хуже, и ушла к себе - полежать. Муж хотел было
напомнить ей про красную смородину, но вовремя удержался.
Упрек "что я тебе говорил" принес бы ему сейчас слишком
легкую победу. Вместо этого он проявил сочувствие к жене и
повел ее под руку в дом.
- Отдохнешь, и все будет хорошо, - сказал он. - Да,
кстати, я вернусь домой только после обеда.
- Как? Ты уезжаешь?
