можно было почуять чертову тварь и определить ее контуры.
Крыса. Не обычная крыса, что живет на городских свалках и иногда
гложет детей, а крыса гигантская, достаточно большая, чтобы загородить эту
крысиную нору, но как раз настолько меньше меня, чтобы иметь место для
маневра при нападении на меня, место, которого у меня не было вовсе. Самое
большее, что я мог, - это ползти, извиваясь, вперед, держа саблю перед
собой, и стараться так все время держать острие, чтобы он (опять самец) на
него напоролся, заставить его жрать сталь. Если бы он проскочил мимо
острия, у меня не осталось бы ничего, кроме голых рук, которым не хватило
бы места. Он очутился бы у моего лица.
Я сглотнул поднявшуюся из желудка кислоту и тронулся вперед. Его
глаза, казалось, слегка опустились, как если бы он присел для прыжка.
Но броска не последовало. Огоньки стали яснее, расстояние между ними
шире, а когда я протиснулся еще на фут-другой, то, вздрагивая от
облегчения, понял, что это не крысиные глаза, а что-то другое. Что угодно,
мне было все равно, что.
Я не прекратил ползти. Не только потому, что в том направлении лежало
Яйцо. Я все еще не знал, что передо мной, и лучше было выяснить это
прежде, чем звать к себе Стар.
"Глаза" оказались двумя дырками в гобелене, закрывавшем конец этой
крысиной норы. Я смог разглядеть его расшитую ткань и обнаружить, когда
подобрался вплотную, что через одну из прорех могу глядеть на другую
сторону.
По ту сторону была большая комната с полом на пару футов ниже того
места, где был я. В дальнем ее конце, футов за пятьдесят, у скамьи, читая
какую-то книгу, стоял человек. Не успел я его разглядеть, как он поднял
глаза и посмотрел в мою сторону. Казалось, он колеблется.
Я колебаться не стал. Нора в этом месте расширилась настолько, что я
сумел подогнуть одну ногу под себя и ринулся вперед, откинув саблей
шпалеру прочь. Я споткнулся и вскочил на ноги, заняв оборонительную
стойку.
Он оказался по меньшей мере столь же быстр. Он швырнул книгу на
скамейку, вытащил свою шпагу и приблизился ко мне, пока я выскакивал из
той дыры. Он остановился - колени согнуты, запястье прямо, левая рука
позади и лезвие нацелено в меня, безукоризненно, как учитель фехтования.
Он внимательно осмотрел меня, еще не приступая к делу из-за трех-четырех
футов разделяющего нашу сталь расстояния.
Я не кинулся на него. Есть такая тактика решительной атаки, и ей учат
лучшие из мастеров клинка. Прием, который состоит из безудержного
наступления с полностью вытянутыми рукой, кистью и клинком - одна атака и
никаких попыток отражения. Но он срабатывает только в точно рассчитанный
момент, когда видишь, что противник на мгновение расслабился. В противном
случае, это самоубийство.
Самоубийством это было бы на сей раз. Он был готов не хуже кота с
выгнутой спиной. Так что, пока он меня осматривал, и я к нему приценился.
Невысокий изящный мужчина с длинными не по росту руками - то ли я мог
достать его издалека, то ли нет, особенно поскольку рапира его была
старого образца, длиннее, чем Леди Вивамус (но по этой же причине и
медленнее, если только запястье у него не намного сильнее). Одет он был
скорее в стиле Парижа эпохи Ришелье, чем Карт-Хокеша. Нет, не совсем
справедливо; в этой громадной черной Башне стилей не было, иначе я бы
точно так же выглядел не к месту в своем наряде под Робин Гуда. На тех
Игли, которых мы убили, одежды не было.
Это был дерзкий, некрасивый человек с веселой ухмылкой и самым
большим носом к западу от Дуранте - мне вспомнился нос моего старшего
сержанта, уж так он близко к сердцу принимал когда называли его
"Schnozzola". Но сходство на этом и заканчивалось; мой старший сержант
никогда не улыбался, и у него были подленькие, свинячьи глазки; у этого
человека глаза были веселые и гордые.
- Вы христианин? - осведомился он.
- Какое вам дело?
- Никакого. Кровь все равно кровь. Коли вы христианин, покайтесь.
Коли язычник, призовите своих ложных богов. Я отведу вам не больше трех
строф. Но я сентиментален, мне хочется знать, кого я убиваю.
- Я американец.
- Это страна? Или болезнь? Что вы делаете в Хоуксе?
- "Хоуксе"? Хокеше?
Он пожал плечами, это было видно только по взгляду, острие даже не
шелохнулось.
- Хоукс или Хокеш - вопрос не в географии, а в произношении; некогда
этот замок стоял в Карпатах, так пусть он будет Хокешем, если вам от этого
будет веселее умирать. А теперь вперед, давайте споем.
Он приблизился так плавно и быстро, что, казалось, делал аппорт, и
наши клинки зазвенели, когда я отразил его атаку в шестой позиции и нанес
ответный удар, который был отбит, - ремиз, реприза, удар и атака. Фраза
текла так плавно, так долго и с таким разнообразием, что зрителю могло бы
показаться, что мы отдаем друг другу высшую честь.
Но я-то знал! Тот первый рывок был нацелен на то, чтобы убить меня,
как и каждое его движение на протяжении всей схватки. В то же время он
прощупывал меня, проверял крепость руки, искал слабинку; боюсь ли я
низкого боя и всегда возвращаюсь к высокому или, может, у меня легко
выбить оружие. Я не атаковал ни разу, не было ни единой возможности;
каждая деталь схватки была мне навязана, я только отбирался, стараясь
сохранить жизнь.
Трех секунд не прошло, как я понял, что столкнулся с фехтовальщиком
лучше себя, с запястьем, равным по крепости стали и в то же время гибким,
как жалящая змея. Он оказался единственным из всех встречавшихся мне
фехтовальщиков, который применял приму и октаву - то есть пользовался ими
так же мягко, как сикстэ и картэ. Изучает-то их всякий, и мои собственный
учитель заставлял меня отрабатывать их так же тщательно, как и остальные
шесть - только большинство шпажистов ими не пользуется. Фехтовальщиков
можно вынудить к их применению, они это делают с неловкостью и только из
боязни потерять очко.
Я явно проигрывал, и не очко, а жизнь.
Я знал задолго до конца этой тягучей первой схватки, что именно моя
жизнь и была тем, что мне, по всей вероятности, предстояло проиграть.
А этот идиот при первом же ударе начал петь!
Меня вам, друг мой, не сразить:
Зачем вы приняли мой вызов?
Так что ж от вас мне отхватить,
Прелестнейший из всех маркизов?
Бедро? Иль крылышка кусок?
Что подцепить на кончик вилки?
Так, решено: сюда вот, в бок
Я попаду в конце посылки.
Вы отступаете... Вот как!
[Э. Ростан "Сирано де Бержерак".
Перевод с французского Т. Щепкиной-Куперник]
Пока он все это пел, ему хватило времени чуть не на тридцать почти
успешных попыток лишить меня жизни, а при последнем слове он вышел из боя
так же гладко и неожиданно, как начал.
- Давайте, давайте, юноша! - сказал он. - Подхватывайте! Хотите,
чтобы я пел в одиночку? Хотите умереть, как шут, когда на вас смотрят
дамы? Пойте! И прощайтесь достойно с жизнью, чтобы последний ваш стих
глушил предсмертный хрип. - Он громко топнул правой ногой, как будто
танцуя фламенко. - Попробуйте! Цена от этого все равно не изменится.
Я не опустил глаз от его топота; это старый прием, некоторые
фехтовальщики топают при каждой атаке, каждом обманном движении,
рассчитывая, что резкий звук собьет противника с ритма или заставит его
отшатнуться и поможет выиграть очко. В последний раз я на такое попался
еще до того, как начал бриться.
Однако его слова подали мне определенную мысль. Выпады его были
коротки - вытягиваться до конца годится, когда выделываешься на рапирах.
Для настоящего Дела это слишком опасно. Все же я понемногу отступал, а
позади меня была стена. Вскоре, когда он вступит в бой снова, я или буду,
как бабочка, пришпилен к этой стене, или споткнусь о что-нибудь невидимое
позади, полечу вверх тормашками и буду наколот, как обрывок газеты в
парке. Я не мог позволить себе оставаться со стеной позади.
Хуже всего то, что сейчас в любую секунду из этой крысиной норы
позади меня могла вылезти Стар и ее могло убить на самом выходе, даже если
бы я сумел в это же время убить его. Если бы мне удалось развернуть его...
Моя любимая была женщиной с практическим складом ума; никакое "рыцарство"
не спасло бы его спину от ее стального жала. Однако счастливой контридеей
было то, что если я стану поддерживать его сумасшествие, попытаюсь слагать
стихи и петь, он, возможно, мне подыграет, из желания послушать, на что я
способен, прежде чем убить меня.
Но я не мог позволить себе долго тянуть такое. Он нанес мне укол в
предплечье, которого я даже не почувствовал. Просто царапина до крови,
которую Стар залечила бы, но она быстро ослабит мою кисть, да и в низком
бою я оказывался в проигрыше: от крови рукоять становится скользкой.
- Строфа первая, - объявил я, наступая на него и завязывая легкий бой
на кончиках клинков. Он уважил меня, не атакуя, поигрывая с острием моего
лезвия, слегка отбивая и, как перышко, парируя.
Этого я и хотел. Я начал круговое движение направо, как только стал
читать стихи - и он не помешал мне:
Твиддлдам и Твиддлди
Сговорились скот украсть.
Сказал Твиддлдаму Твиддлди
"С седла мне как бы не упасть".
- Стойте, стойте, мой хороший! - сказал он с упреком. - Без
воровства. Честь нам навеки превыше всего. Да и рифма со скандированием
хромают. Кэрролл должен свободно слетать с языка.
- Попробую, - согласился я, продолжая двигаться вправо. - Строфа
вторая.
Пою о двух девах из Дэлони,
Как попали, увы, да в скандал они..
...И я внезапно атаковал его.
Вышло не очень-то. Он, как я и надеялся, самую малость расслабился,
очевидно ожидая, что, декламируя, я продолжу имитацию боя самыми кончиками
клинков.
Это его слегка застало врасплох, но отступать он не стал, а только
сильно спарировал, и мы вдруг оказались в невозможном для обороны
положении, телом к телу, клинком к клинку, почти сор-а-cops [Лицом к лицу
(фр.)].
Он рассмеялся мне в лицо и отскочил назад, как и я, мы возвратились
en gavde [В оборонительном положении (фр )]. Но я кое-что добавил. До
этого мы сражались только в расчете на острия. Острие сильнее лезвия, но у
моего-то оружия было и то и другое, а человек, привыкший сражаться
острием, иногда легко уступает в рубке. Когда мы разделились, я круговым
движением направил клинок ему в голову.
Намеревался-то я раскроить ему череп. Времени не хватило, да и силы в
ударе не было, однако лоб ему справа рассекло почти до брови.
- Тоuche! [Задет (фр.)] - прокричал он. - Хороший удар, и спето
неплохо. Давайте все до конца.
- Ладно, - согласился я, фехтуя осторожно и дожидаясь, пока кровь
попадет ему в глаза. Из всех поверхностных ран ранение кожи черепа
вызывает больше всего крови, и я на эту его рану сильно надеялся. К тому
же фехтование весьма своеобразно: мозг в нем не сильно участвует, оно для
этого слишком быстро. Думает кисть руки и, помимо мозга, отдает приказы
ногам и телу - все, что вы думаете, это на потом, на запас сведений, как
запрограммированный компьютер.
Я продолжил:
Они уже в тюрьме
За кражу...
Я достал его в предплечье, так же, как и он меня, только хуже. Мне
показалось, что он у меня в руках, и я пошел вперед. Но тут он сделал то,
о чем я только слышал, но чего никогда не видел: он очень быстро отступил,
