Однако в тот момент, когда я, прикурив и слегка затянувшись, хотел сесть
на стул, Беликов, размахнувшись, отвесил мне звонкую оплеуху. Папироса
прилипла к щеке, в ушах зазвенело. Я упал со стула, больно ударившись
затылком о паркет, и медленно пополз в сторону выхода.
- Ты куда, сынок?! - жалобно вскрикнул капитан Беликов. - Эх, что ж я
так? Прости, не сдержался!..
Он вышел из-за стола и встал надо мной.
- Ты пойми, сынок, я ведь вам как отец родной... Не могу, понимаешь,
видеть, как пацаны курют! (Он так и сказал: курют...) Не сдержался,
прости... Вставай, садись на стульчик, поговорим по душам, как мужики...
Он даже всхлипнул - так, видимо, досадовал на свою несдержанность...
Я сел обратно на стул. Руки мои тряслись мелкой дрожью.
- Ты кем хочешь стать, когда вырастешь? - продолжил разговор совестливый
капитан.
- Физиком... - всхлипнул уже я.
- Хорошее дело! - обрадовался Беликов. - Физики стране нужны, за атомом
будущее!
Он вдруг посерьезнел, лицо окаменело, а глаза покрылись ледяной пленкой.
- Только вот незадача: можешь ты физиком не стать...
- Почему? - расстроенно удивился я.
- Посодют. Или условно год дадут. А какой из тебя студент, если ты
судимая морда? Какой?..
Я мысленно согласился с ним и опять заплакал.
- Да что ты, что ты, сынок?!! - заорал Беликов. - Шучу я... Не
расстраивайся, все еще поправить можно. Лишь бы принадлежности нашлись, и
гаденыша, что их стибрил, споймать надобно. Ты-то здесь не при делах?
Я энергично замотал головой.
Беликов тем временем потянулся к сейфу за спиной, открыл дверцу, и в руке
его оказалась бутылка дешевого крепленого вина. Это было всем известное
"Волжское".
Капитан откупорил сосуд и плеснул в стакан. Затем одним махом опрокинул в
себя то, что осталось в бутылке. Крякнув и нюхнув рукав форменного кителя,
он двинул стакан по столу в мою сторону.
- Вот, выпей чуть, успокойся...
- Да не пью... - вспомнил я оплеуху.
- Я тоже не пью, нельзя. Сердце болит. За вас, между прочим, болит, за
гаденышей... Пей, не боись! Я ведь те как отец родной, забыл, что ли?
(Вино я пробовал один раз, когда устраивали "штаб" в старом бомбоубежище.
Ничего, забалдел. Только тошнило потом.)
Я потянулся к стакану. Но, как только мои пальцы коснулись стекла,
Беликов, широко размахнувшись, ударил меня открытой ладонью по лицу -
захватил даже ухо...
Мне показалось, что я совершил сальто в три оборота - так вертелся перед
глазами паркетный пол.
Приземлился я возле стены, ударившись на этот раз не затылком, а лбом, на
котором сразу же выросла ощутимая и видимая шишка. Не было никаких сил
встать или ползти.
- Что, гаденыш?!! - орал капитан Беликов. - К стаканчику тянешься,
сволочь! Сегодня к стаканчику, а завтра к ножичку, завтра к ножичку, а
послезавтра - пырь и готово! Здрасьте, тюрьмы-лагеря! Да?!!
Ответить было нечего, и я заорал благим матом, поминая дедушку и бабушку,
- чтобы они забрали меня поскорее из этого страшного места.
- Эх, сынок, - вдруг снова обмяк Беликов, - что ж ты со мной делаешь? Что
ты их, гаденышей, жалеешь? По ним тюрьма плачет, а ты физиком хочешь стать.
Да пусть их посодют, ты только скажи, где инвентарь, кто во дворец-то
шнырял?
... Наверное, если бы я знал - кто, наверняка взял бы грех на душу,
заложил бы с потрохами... Но мне ничего не было известно, и поэтому я лежал
под стеной тихо-тихо, безобидным зверьком, стараясь плакать как можно тише.
А Беликов уже стоял надо мной.
- Ладно, сынок, вижу, что ты здесь ни при чем. Иди домой, учись,
становись физиком. А то, вишь, как расстроил ты меня, пожилого человека!
Сердце болит за вас, гаденышей!
Он ласково пнул меня.
- Вставай, вставай, иди...
Я вскочил быстро, как раненый заяц, и схватился за ручку двери.
- А до свидания? - укорил меня капитан.
- До свидания, - шепотом произнес я и открыл дверь.
... Передо мной стоял один из тех милиционеров, что везли нас в отдел.
Круглолицый парень, светловолосый, эдакий добрый молодец, Алеша Попович...
Он широко улыбнулся и ударил... нет, не ударил, а именно тюкнул меня
кулаком по лбу. Я совершил обратный полет, на этот раз под стол Беликова.
- Вася, ты что ж это делаешь? - возмутился капитан. - Кто тебе позволил
пацана бить, он же ни при чем!
- Как ни при чем? - удивился Вася. - В соседнем кабинете его дружки уж
признались: вместе в форточку лазали, вместе инвентарь тырили...
- Да ты что? - изумился Беликов. - А я было поверил ему! Ведь ты посмотри
на него: хороший пацан, физиком хочет стать!
... Что было дальше, я запомнил смутно. Вроде я снова сидел на стуле и
отвечал... нет, всхлипывал в ответ на вопросы Беликова. Алеша Попович то
тюкал меня кулаком в разные места, то бил ладонью по лицу, а возмущенный
капитан выговаривал ему за несдержанность. То вдруг сам Беликов орал
страшным голосом, расписывая ужасы колонии, загоняя меня то под стол, то в
угол кабинета.
Спас меня мой дед, явившийся в милицию при параде полковничьей формы и
орденов. Деда знал весь район, он лет двенадцать занимал должность военкома
и направил на срочную службу, наверное, всех, кто был годен... Начальника
милиции он, конечно, знал лично, поэтому я был отпущен без лишних слов.
Беликов и Вася потеряли ко мне всякий интерес мгновенно, как будто и не они
минуту назад стояли надо мной с перекошенными лицами. На мое "до свидания"
никто не ответил.
А про то, что происходило со мной в эти два-три часа, я никому не
рассказывал, сообразил детским умишком, что это не обязательно.
Похитителей инвентаря "бронзовых фигур" так и не нашли. Видимо, следствие
пошло по неверному пути. Или кто-то оказался чересчур стойким: не выдал
товарищей. Но это был не я...
В достаточно зрелом возрасте я рассказывал этот случай как "смешной", и
сам смеялся вместе со всеми как над чем-то не имеющим ко мне никакого
отношения.
О презумпции невиновности я тогда и не слыхивал. Впрочем, о ней,
презумпции, видимо, не слыхивали и работники правоохранительных органов - по
крайней мере большинство... Признание - вот что определяло степень
виновности или невиновности подозреваемого, обвиняемого, осужденного... Но
каким-то образом все же ухитрялись органы работать и, надо отдать им
должное, работали с большим коэффициентом полезного действия: иногда даже
ловили настоящих преступников и не давали развернуться преступности во всю
ее организованную мощь.
ГЛАВНЫЕ ВРАГИ
В один из годов застойного времени мне довелось работать истопником в
угольной котельной медучилища на Чистых прудах.
Училище было знаменито тем, что в нем, как в избирательном участке,
голосовали за Леонида Ильича. И - тем, что угольные печи частенько
использовались районной милицией для уничтожения всевозможных документов,
потерявших свою актуальность.
Как-то вечером и явились два работника правоохранительных органов с тремя
огромными мешками и чуть было не приступили к сожжению. Я, однако,
заинтересовавшись содержимым, быстренько сбегал в гастроном за литром водки
и, пока старший лейтенант с сержантом уничтожали этот литр, ознакомился с
ненужными документами. Помню, были карточки на выбывших (умерших?) сексотов,
а в карточках была, между прочим, графа: в какой преступной среде может
работать (таксисты, наркоманы, молодежь, иные группы - ненужное зачеркнуть).
То есть не мудрствуя лукаво, юристыметодисты затолкали в преступную среду
сразу всю молодежь...
Впрочем, в семидесятые врагом номер один и была т, н, молодежь.
Рассказывают, что маршал Ворошилов в прямой (когда и не было записи)
телепередаче на вопрос бодрого телекомментатора о молодежи ответил сквозь
зубы: "Я их всех ненавижу". Что греха таить, конечно же, энергичная
советская молодежь, не сумев реализовать себя в ударных комсомольских
стройках и на плавучих льдинах Арктики, выплескивала заряды на танцплощадках
в затемненных парках культуры. Редкие танцульки обходились без потасовки;
часто потасовка перерастала в поножовщину: вытаскивались из карманов и
рукавов финочки и телескопические антенны, заточенные напильники и
велосипедные цепи. Милиция не могла сама справиться с хулиганским разгулом -
на помощь приходили дружинники БСМ, оперативные комсомольские отряды (ОКО),
а в некоторых городах - военные патрули. В разных местах рассказывали
легенды о побоищах "район на район" - с каждой стороны участвовало чуть ли
не по тысяче человек. Переворачивали милицейские машины, били витрины и
всех, кто попадался под горячую руку.
В Москве славились... ну, конечно же, Марьина Роща, а вслед за ней (или
на первом месте?) Перовский район. Не уступали им "Чикаго" (р-н завода
"Моссельмаш"), метро "Водный стадион", Коптево и Красная Пресня; то
догоняли, то отставали Измайлово и Тушино, Текстильщики и все, что касалось
завода ЗИЛ... Москва, как и положено было большому городу, развивалась по
законам мегаполиса и вступила в пик как раз к началу перестройки: появились
любера, наводившие страх на нечесаных пацифистов и бритых панков. Еще раньше
как из-под земли выросли фашисты - их было мало, но как на подбор, крутые
ребята, готовые на все. Бушевали спартаковские и иные фанаты - эти были
легализованы властью, имели право маршировать с цепями и другим железом по
Тверской (улица Горького), распугивая прохожих и отоваривая зазевавшихся
сверстников затрещинами - в честь очередной футбольной победы или в отместку
за поражение, - какая разница...
Не меньше железа было на "металлистах", но, конечно, они были менее
"круты", как и любые другие "музыкальные фанаты".
В Москве, в отличие от провинциальных городов, существовала как бы мода
увиливать от призыва на действительную воинскую службу. Прибавить студентов
многочисленных вузов - образовалась неотрадная ситуация: молодежная среда
порождала чудовищ: всевозможные движения и группировки были лишь внешне
схожи с подобными в Европе и в Америке, внутренняя суть их резко отличалась,
а проявления были гипертрофированы. Эта гипертрофия передалась по наследству
всей российской преступности - где, в какой стране каждый день убивают
бизнесмена, банкира, оптовика - и отнюдь не мелкого пошиба?..
Милиция энергично, но довольно странно противостояла этой "групповщине".
В пятидесятые-шестидесятые рвали по швам узкие стиляжьи штаны, разгоняли
любителей джаза и рок-н-ролла; в семидесятые - выстригали косматым хипарям
безысходные проплешины. Органам усиленно помогали рьяные комсомольцы -
юдээмовцы, бригадмильцы, ОКО и другие. Начинались "блаженные" щелоковские
времена, закончившиеся, как мы помним, убийством майора КГБ на станции метро
"Ждановская". Но и в самом начале милиция сразу почувствовала себя едва ли
не полностью безнаказанной. По всем дворам ходили слухи, что в опорном
пункте N4 у участкового есть специальная деревянная колодка, в которой
задержанному зажимают руки и голову - удобней бить по почкам. Зачем она была
нужна участковому, ведь он ничего серьезного не расследовал? Видимо, для
проведения профилактической работы...
Вася Малиновский с детства был определен судьбой на работу в органах. Еще
во втором классе, когда шустрые мальчишки делились на команды и подкачивали
битый футбольный мяч, Вася объявлял себя судьей, доставал из штанов большой
свисток и начинал резво бегать по полю. Он свистел, назначал штрафные удары,
пенальти, засекал время по уличным часам. Его указаний никто не выполнял,
более того, самому Васе частенько доставалось по шее за его рьяность. К
