скотина жалобно мычала, словно предчувствуя, что близится час, когда ей
придется лечь на жертвенники и погибнуть под ножами, чтобы насытить
голодных.
На заходе солнца перед войском раскрылась родная долина. Обработанные
поля приветствовали воинов.
Исток вырвался из глубоких раздумий. Надел шлем, поправил волосы,
взмахнул мечом, и конница помчалась. Кроваво-красные лучи угасающего
солнца озарили доспехи и шлемы, кони заржали. Вскоре впереди показался
укрепленный град Сваруна. Юноши придержали коней. Все с нетерпением ждали,
когда отворятся ворота и оттуда выйдет толпа нарядных девушек, впереди них
- Радован, а между ними - старейшина в белой одежде.
Первые всадники уже поднимались на холм, а все войско заполнило
долину, когда ворота отворились. Первым показался Радован с лютней, за ним
высыпала толпа девушек. Радо устремил на них свой соколиный взгляд, ищи
лицо Любиницы, ее белоснежные одежды. И вдруг брат и суженый девушки в
один голос воскликнули:
- Что случилось? О Морана!
В знак печали у девушек были распущены по плечам волосы. А лютня
Радована стонала так горько, что у Истока сжалось сердце.
- Что случилось? Неужели умер отец? Его не видно. Где Любиница? Ее
тоже нет.
Воины, ехавшие сзади, помчались что есть духу, чтобы скорей узнать,
какая беда постигла племя. А тем временем передние ряды уже смешались с
встречавшими. Рога на мгновение стихли, давории смолкли, вокруг разнесся
женский плач. Воины замерли, немо глядя на град, откуда к Истоку спускался
Радован.
Протяжно и тоскливо застонала струна и замерла. Сокрушенный и
уничтоженный, склонился Радован перед Истоком. Глаза его были заплаканы.
- Что произошло, Радован? Говори! Страх терзает меня...
- О почему, Исток, ты его не убил? О почему я не отбил ее, проклятье
на мою старую голову!
- Не болтай! Не мучь меня! О ком ты говоришь?
- О псе, о коровьем хвосте, о дьяволе, о-о-о-о, почему ты не убил
его?
- Тунюш напал на град, на отца?
- Где Любиница? - закричал Радо и скрипнул зубами.
- Любиница! - повторил Исток и стиснул рукоятку меча.
- О... о... он украл ее...
Радован зарыдал, как ребенок, и опустился в пыль посреди дороги.
Юноши, побледнев, смотрели друг на друга. Их окружили воины, печальная
весть о похищении Любиницы передавалась из уст в уста. И тогда раздался
голос старого славина:
- В погоню! На гуннов!
И словно из всех душ вырвал он эти слова, зашумели воины - будто
вихрь пронесся над градом:
- В погоню! На гуннов! Смерть им! Гибель гуннам!
Исток и Радо поехали к Сваруну. За ними тронулись старейшины Велегост
и Боян с товарищами. Двор наполнился народом. Люди с сочуственными словами
подходили к Сваруну, который сидел на колоде перед домом и утирал слезы,
катившиеся по длинной бороде.
Исток опустился на колени и взял его за руку.
- Не плачь, отец! Мы отомстим за Любиницу.
- Мы спасем ее, старейшина, если только она жива! Этот меч разрубит
пополам беса Тунюша!
Радо схватился за рукоятку, обнажая свой меч. Все снова зашумели:
- В погоню! На гуннов! На Тунюша!
Крик словно пробудил старца, он оперся на плечо Истока, простер руки
и в полной тишине произнес глухим голосом:
- Да пребудут с вами боги, как они были до сих пор! Принесем жертву в
знак благодарности!
Духом-хранителем града прошел старец, опираясь на сына и будущего
зятя, мимо рядов воинов на холм под липой.
Вспыхнул огонь на жертвеннике. В набожном благоговении смолкло и
склонило головы войско. Озаренные пламенем, поблескивали одежды девушек,
черные распущенные волосы угрожающе обвивались вокруг безмолвных жриц.
Словно сами духи мести спустились на землю и держали при свете кровавых
факелов совет, как отомстить гуннам.
К небу вздымался пахучий дым сжигаемой жертвы. Сварун простер руки,
губы его трепетали.
Когда обряд завершился, Сварун отпил из раковины несколько глотков
жертвенной медовины и обратился к старейшинам:
- Возрадуйтесь, люди! Боги вернули мне сына, они вернут мне и дочь,
вернут солнце прошлых дней! Радуйтесь, люди, радуйтесь!
Старик возвратился в град, по долине побежали крохотные огоньки;
разгораясь, они становились больше и больше, превращаясь в огромные
костры. Люди ожили, понеслась песня, зазвучал гонг, в победном торжестве
потонула печаль.
Лишь в доме Сваруна не было шумного веселья. Старейшина притулился в
углу на овечьей шкуре, голова его склонилась низко на грудь. Радо и Исток,
Велегост и Боян сидели на колодах вокруг огня. Жареная ягнятина не шла им
в горло, рог с медовиной не переходил из рук в руки. Снаружи веселился
народ, который совсем недавно готов был плакать, отчаиваться, проклинать,
а сейчас - одно слово, чаша хмельного вина - и в заплаканных глазах
засверкала радость, плач перешел в смех, стон - в веселую песнь.
Долго молчали люди вокруг Сваруна, погруженные в тяжкие раздумья.
Ds одержали славную победу, сын! У Мораны было много дел. Перун вам
сопутствовал.
- Жатва Мораны не была обильной. Мы щадим братскую кровь, отец!
Сварун поднял косматые брови и взглядом одобрил слова Истока.
- Горе народу, который собственной кровью удобряет землю. Не пасти
ему свои стада на лугах. Нагрянет враг, и чужие стада вытопчут их. Сын,
если даже ты позабудешь своего отца, не вспомнишь о его могиле, куда
вскоре опустишь его прах, если подашься на юг, если народ ринется вслед за
солнцем на запад - не забудь моих слов. Только согласие принесет нам
славу, мирную жизнь и упитанные стада, только тогда солнце свободы
воссияет над нашей головой. Не будет согласия - нагрянет чужеземец, всем
согнет шею, и свободный превратится в раба.
Наступило молчание. Лишь тихое потрескивание поленьев нарушало
тишину. Искры взметались вверх, исчезали в длинных языках пламени,
уходившего под самый закопченный потолок. Благоговение - словно люди
слушали пророка - охватило взволнованно бьющиеся сердца.
Тихо и сокрушенно, с виноватым видом вошел Радован. Никто не повернул
головы в его сторону. Он почувствовал, что пришел не вовремя, нарушил
торжественность минуты. Старик пробрался в угол, прижав руки к обнаженной
груди.
Сварун посмотрел на него, и в его взгляде не было злобы.
- Расскажи о разбойнике, Радован. Печаль давит мне грудь, душит. Не
могу в одиночестве!
Исток укоризненно взглянул на певца.
- Почему ты не уберег ее, не защитил?
Старик продвинулся к огню. Лицо его при свете костра выглядело
сморщенным и худым. А когда он заговорил, голос его звучал так робко и так
сокрушенно, что Исток в удивлении повернулся к нему.
- О, я знаю, вы осуждаете меня. Осуждают ваши лица, ваши взгляды,
потому что украдена голубка, потому что исчез со двора свет, потому что
умолкли ее песни и дом теперь - сжатая нива. Вы осуждаете меня, но боги -
нет. Кто из вас не кормил голубей, не бросал им зерна посреди двора,
спрашиваю я? И что сделал бы он, если бы в ту минуту, когда он наслаждался
видом воркующей стаи, с неба вдруг как стрела налетел тать, схватил
голубку и унес? Он закричать бы не успел, даже подумать о луке, потому что
уж высоко в небе плыл ястреб с прекрасной голубкой в изогнутых когтях. Так
же случилось и тут. Сварун мне свидетель. Тунюш выскочил из засады,
вспыхнул его багряный плащ, вопль замер у нас в груди, а ястреб-разбойник,
оседлавший коня и тысячу бесов, исчез. О Морана!
Бледный как смерть Радо слушал рассказ Радована, кусая губы, в
которых не было ни кровинки, пальцы его дрожали и сжимались в кулак, на
руках перекатывались могучие мускулы.
- Вы осуждаете меня, а что бы вы сделали на моем месте?
- В погоню! - зарычал Радо.
- В погоню, в погоню! Ты бы помчался за ним, легкомысленный юноша,
верю. И обрек бы себя на верную гибель. Где конь, способный догнать
Тунюша? Где у тебя товарищи, ведь у него-то они были? Или ты топнул бы
ногой, чтоб они вышли из земли, как осы из гнезда, когда постучишь по
нему! О, юноши с горячей кровью, жаждущие любви, - недолог ваш разум,
короче он русой косы прекрасной девушки. Радован тоже помчался бы за ним,
если б вспыхнула хотя бы крохотная искорка надежды догнать его, искорка,
какую рождает слабый кремень, когда ударишь по нему кресалом. Но даже ее
не было. Поэтому я остался и плакал в тихой и горькой тоске, и думал своей
старой головой, что предпринять. Видят боги, я не виновен, хоть вы и
казните меня своими взглядами!
- Не печалься, Радован! Говори, что ты придумал! А сначала опустоши
рог, который тебе предлагает твой сын.
Исток налил доверху сосуд и протянул его музыканту.
- Не буду! Клянусь богами, лучше я погибну от жажды, чем омочу губы,
сидя среди судей неправедных. Но после твоих слов я вижу, что вы не
осуждаете меня!
Он залпом выпил медовину, лицо его порозовело. Он поднялся с колоды,
выпрямил свое старое тело и торжественным напевным голосом произнес:
- А что я придумал, не твоя забота. Об этом никто не узнает, пока не
исполнится. Скажу только, что трижды всякий день и трижды всякую ночь я
приношу клятву Святовиту всевидящему, Перуну всемогущему, и Весне, и
Деване: Радован спасет Любиницу или попадет в объятия Мораны во вражеской
земле. Как я поклялся, так и будет.
В старце пробуждалась жизнь, глаза его засверкали, из широкой груди
исходила сила, в сжатых кулаках таилась решимость, он был сейчас
воплощением храбрости и вдохновения. Все оживились, лица засветились
радостной надеждой, даже Сварун поднял тяжелую голову, с лица его исчезла
горечь, и он протянул Радовану правую руку, словно благословляя его.
Певец, помедлив мгновение, решительно повторил:
- Будет так, как я поклялся! - Потом быстро повернулся и исчез во
тьме.
Утром первые солнечные лучи озарили спящее войско. Повсюду вокруг
града, где накануне вечером горели костры, теперь чернели круги выжженной
земли. А рядом, словно подрубленный лес, спали воины. Радость, медовина,
утомление сморили их, и они погрузились в крепкий сон - даже заря не
разбудила их.
А на валу уже собрались на совет старейшины. Споров не было. Одна
мысль владела всеми: на гуннов!
Большинство считало, что войску следует отдохнуть один день, а потом
ударить всеми силами на Тунюша.
Возражал только Исток. Воин до мозга костей, знавший порядки
палатинской гвардии, он приходил в ужас, глядя на долину:
"Это стадо, - думал он, - а не воины".
В конце концов старейшины вняли его совету. Истоку разрешили отобрать
лучших воинов, а остальных распустить по домам.
Когда совет закончился и решение было принято, в круг старейшин
неожиданно въехал на тощем гуннском коне старый гунн.
Ненависть и злоба охватили всех. Гунна встретили грозные взгляды,
нахмуренные брови, недобрые лица.
- Как я поклялся, так и будет! - прокричал всадник.
Вопль удивления вызвал эти слова.
А всадник уже повернул коня, взвился рыжий чуб, мелькнули штаны из
козьей шкуры, и гунн галопом выскочил из града.
Старейшины, подняв руки, громко приветствовали его, желая удачи. Они
узнали во всаднике Радована. Но тот даже не оглянулся. Он лишь взмахнул
лютней, склонился к конской шее и помчался по долине.
- Вот так придумал, вот так придумал! - переходило из уст в уста. -
Разве его узнаешь теперь? Боги да помогут ему! Храни его Святовит!
Лишь около полудня зашевелился людской муравейник вокруг града.
Драгоценными камнями сверкали в серо-бурой толпе шлемы Истока и славинов
из Константинополя. Вскоре толпа разделилась. Воздух потрясли воинственные
