- Не верь, светлейшая! Асбад - обманщик!
- А дядя Рустик?
- Дядя Рустик... - повторила рабыня.
- Он в восторге от Константинополя. Что, если он снова отправит меня
во дворец? О, Кирила, как страшно отомстит мне Феодора!
- Не бойся, светлейшая! Христос, наш повелитель, спас тебя в
Константинополе, спасет и в Топере, если Асбад не врет и тебе угрожает
опасность. Но он врет. Он подстроил какую-то ловушку. Дядя любит тебя и не
отдаст дворцу.
- Если б можно было верить твоим словам! Сердце мое чует беду!
Кирила молитвенно сложила руки. Надежда сверкала в ее глазах.
Дрожащим голосом произнесла она слова праведников: "Живущий под кровом
Всевышнего, под сенью Всемогущего покоится... Он избавит тебя от сети
ловца... На аспиде и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона".
Ирина коснулась первой печати на письме: хрустнул воск, сломала
вторую, шелковый шнурок соскользнул со свитка, пальцы дрожали, вся душа ее
ушла в чтение четких строк, выведенных уверенной рукой Эпафродита.
Рабыня смолкла; губы ее шевелились, глаза со страхом и надеждой были
устремлены на лицо Ирины.
"Светлейшая госпожа, возлюбленная дочь Ирина!
Я умер, утонул в водах топерских со своей любимой - прекрасной
ладьей. На дне морском стоит она как памятник мне, и я вижу надпись на
нем: "Epaphroditus requiescet in pace et in Christo! [Да почиет в мире и
во Христе торговец Эпафродит!] Да здравствует отец Ирины и Истока! Я умер
для Константинополя, умер для двора, чтобы жить лишь для тебя и твоего
героя, которому я обязан жизнью. Не будь его, мои кости давно бы уже гнили
у подножья студеного Гема. Ирина, дочь моя - так я буду теперь тебя
называть, - щедро благословил меня господь, и я отблагодарю его, охраняя
тех, кого преследует огненный змей, восседающий на престоле византийском.
Я принял бой и доведу его до конца.
О, сколько слез видел я в провинциях, где с благословения деспота
сосут кровь из бедных подданных. По стенам храма святой Софии текут потоки
крови народной, в жемчуге сверкают слезы. Мудрость божья не радуется таким
дарам. Пройдут века, и проклятие ляжет на строение, которое гордыня
возводит для себя, но не для бога. Позор сего дома божьего превзойдет
позор храма Иерусалимского.
Я чувствую душою, как ты читаешь эти строки и как трепещешь от ужаса
и отчаяния. Не бойся! Возле меня нет предателей. Мои друзья в Афинах не
страшатся вслух проклинать Византию - наши проклятия не достигают
Пропонтиды. Это письмо я вручаю верному Нумиде, который скорее позволит
вырвать у себя сердце, чем даст непосвященному бросить хоть один взгляд на
письмо. Завтра он отправится на торговом корабле одного из моих друзей в
Фессалонику. Там живет Спиридион, евнух, теперь купец. Ты удивлена!
Удивляйся, но пусть тебя это не пугает. Можешь довериться ему. Он купил на
мои деньги дом и открыл торговлю. Измены не бойся. Страх пыток и страх
смерти держат его за горло. Без его помощи мне было бы трудно спасти
Истока, и об этом знают во дворце, так как он исчез в ту же ночь. А его
ненасытную жажду денег утолят мои сундуки, полные золотых. Я и велел ему
жить в Фессалонике, чтоб он был ближе к тебе. Если ты почувствуешь
малейшую опасность, беги из Топера и укройся у Спиридиона. Однако я
надеюсь на дядю, который тебя, несомненно, любит. Да и как можно не любить
тебя, мой ангел? И все-таки на душе у меня неспокойно. Купцы утверждают,
что твой дядя крут и жесток, что ради деспота он пойдет на костер, что он
честолюбив, а это небезопасно. Будь осторожна!
Я сейчас живу возле Акрополя. Мудрецы ареопага сетуют на Юстиниана,
закрывшего древние философские школы. Тем, кто его ослушается, он
пригрозил тяжким наказанием. Платон и Аристотель заскучали бы, в нашу
эпоху у них нет учеников. Все - и крестьяне, и ученые - чувствуют тяжкую
руку деспота. Небо должно бичом покарать такого государя. И знаешь, дочь
моя, душа моя полна предчувствий. Днем и ночью странный пророк твердит,
что Христос призвал варвара Истока покарать тех, кто осквернил Евангелие
делами и жизнью своей.
Такой герой, как он, способен поднять народы по ту сторону Дуная и
нагрянуть на столицу, чтоб отомстить за неправду. Верь: Близятся дни,
когда ты будешь страдать и бояться за него. Но надейся! Эпафродит не уйдет
в могилу до тех пор, пока не соединит двух людей, которых судьба отдала
под его защиту.
Чтоб сделать это, я как можно скорее приеду в Фессалонику. Ваша
любовь отогрела мое старое сердце. Я бесконечно тоскую по тебе. Будь
счастлива, будь здорова. Верь в того, кто достоин твоей любви. Исток
никогда не позабудет тебя! Если б он знал, где ты, он бы уже примчался за
тобой! В ту ночь, когда я вырвал его из пасти леопарда, я поклялся ему,
что буду оберегать тебя и вручу тебя ему.
Перешел ли он уже Дунай? Слышала ли ты что-нибудь об этом? Надеюсь,
ты уже знаешь. До меня вести пока не дошли. Но я твердо убежден, что он
спасся. Ведь я ему дал самых резвых в мире коней.
Кончаю. Больше писать не буду. Увидимся в Топере или в Фессалонике. И
тогда радость наша будет безмерна. Приветствует тебя отец твой Эпафродит.
Прочтешь письмо и немедля сожги его. Ни одного мгновения оно не
должно оставаться у тебя".
Когда Ирина прочла эти строки, ее прекрасные глаза увлажнились. Лицо
пылало, грудь вздымалась в радостном волнении; она крепко обняла Кирилу.
Рабыня вырвалась из ее объятий, разрыдалась от счастья и, бросившись на
колени перед иконой богородицы, дала обет выдержать пять строгих постов в
благодарность за доставленную ее госпоже радость.
Ирина зажгла от светильника ароматических факел и уничтожила письмо.
Потом тщательно собрала пепел, уложила его в золотую ладанку и повесила на
золотой цепочке на шею, чтобы хранить как святыню.
Следующие три дня у Ирины с Кирилой только и было разговоров что об
Эпафродите и об Истоке. В саду под деревьями они шепотом произносили их
имена, а вечером падали ниц перед иконой богородицы и читали псалмы.
Правда, изредка в их душах рождался страх перед Рустиком. Но он был как
мимолетный туман, таявший под солнцем счастья.
Вечером третьего дня стража возвестила о возвращении префекта. Ирина
поспешила навстречу дяде в атриум и велела зажечь все светильники.
Лицо Рустика было недовольным и утомленным. Ночи напролет он кутил в
Константинополе, спустил уйму денег, да и дорога утомила его. Ирина
испугалась его хмурого взгляда. Он неласково встретил ее, не обнял и не
поцеловал в лоб, как обычно.
- Ступай за мной! - грубо произнес он.
Испуганной голубкой беззвучно последовала за ним девушка.
Войдя в дом, Рустик повернулся к Ирине.
- Лгунья!
Девушка затрепетала, по щекам ее покатились две слезинки.
- Почему ты так жесток, дядя?
- Лгунья! - повторил он еще резче. - Дома ползаешь на коленях,
богомолка, а в Константинополе путалась с варваром, язычником! Позор!
Гордость пробудилась в душе Ирины. Она выпрямилась, устремила взгляд
на дядю, слезы ее мгновенно высохли.
- Тот, кто сказал это, бесстыдный лжец! Моя совесть чиста! - твердо
произнесла она.
- Молчи, не вызывай моего гнева! Ты осквернила честь дворца, отвергла
любовь начальника конницы Асбада и спуталась с язычником.
- Асбада я никогда не полюблю, он мне противен!
- А все-таки ты будешь его женой! Такова воля священной августы,
таково желание Асбада, таков мой приказ!
- Никогда! Скорее умру!
- Завтра же возвратишься во дворец, откуда ты убежала. Лгунья! И
больше не убежишь, потому что тебя будет сторожить префект Рустик.
Ирина в ужасе отшатнулась, колени ее подогнулись, и она повалилась на
пол.
- Дядя... не губи меня! Смилуйся надо мной, Христе боже! - вырвалось
из скорбящей груди.
Губы ее сомкнулись, по телу прошла судорога.
Подбежала Кирила. Два раба подняли потерявшую сознание девушку и
отнесли ее в спальню.
14
Одолев антов, славинское войско с победой возвращалось в град
Сваруна, чтобы там, под липой, принести богам обещанные жертвы.
Дикие вопли сотрясали воздух, из охрипших глоток неслись боевые
песни; упиваясь радостью победы, люди затевали кровавые потасовки. Целые
вереницы пляшущих на ходу юношей тянулись по лугам и безбрежным степям.
Зрелые мужи густыми толпами шли по полям, размахивая над головами
окровавленными топорами и славя Перуна. Посередине пастухи гнали
захваченные стада мычащих коров и блеющих овец. Вслед за скотиной тащились
полумертвые от жары анты, которых славины полонили в бою. Связанные,
опозоренные, униженные, шагали братья среди братьев, рабы среди свободных.
Исток вместе с Радо и конницей ехали далеко позади главного войска. Исток
не различал отдельных криков. Он слышал только победный рев
разбушевавшегося людского моря, гул земли, шум лесов и свист ветра.
Исток понимал, что победа одержана только благодаря ему. Это он
обратил вспять гуннов, разогнал атланов, союзников антов, сразил предателя
Волка. Войско уважало и чтило его, но в сердце юноши не было радости.
Печально смотрел он на окровавленные копья и почерневшие от братской крови
топоры. Рука его дрожала, когда он вытирал меч о росистую траву. Рука его
дрожала, когда он вытирал меч о росистую траву. Ведь следы крови на мече
вопияли о том, что ему пришлось замахнуться на Волка - предателя, но
брата! Пагубная мысль родилась не в голове Волка. Ее посеял враг Тунюш.
Молча, задумчиво повесив голову, ехал Исток. Длинные волосы его упали
на лоб, подбородок касался холодного доспеха. И конь, словно чувствуя
печаль Истока, тоже повесил голову. Все думы юноши сходились в одной,
главной мысли: как объединить поссорившихся братьев, как собрать их в
могучее войско и вернуть порабощенные земли на том берегу Дуная; а потом
можно будет ударить еще дальше, за Гем, пригрозить Византии и разыскать
Ирину. Он поклялся небом, всеми богами, белыми костями своих павших
братьев и Христом, которому молилась Ирина, что не успокоится до тех пор,
пока славин снова с любовью не обнимет анта.
Чем ближе подходило войско к граду, тем сильнее становился шум:
воинов вышли встречать женщины и девушки. Все, кто мог, оставляли дом,
хватали овцу или козленка, наливали медовины в тыкву и спешили к войску
громогласно праздновать победу.
Радо, ехавший возле Истока, тоже молчал. Но его голова не падала на
грудь. На его челе не было теней, глаза не омрачали горькие мысли. И шлем
свой он не снял с головы. С гордостью посматривал Радо на закрывавший
широкую грудь сверкающий доспех, от которого отражались ослепительные
солнечные лучи. Жарко горело сердце Радо. Улыбка играла у него на губах,
когда он представлял себе, как девушки в венках с песнями спешат им
навстречу. Впереди он видел Любиницу, дочь славного Сваруна, которая
краснеет, словно ранняя зорька, подавая венок брату Истоку и ему, Радо,
своему возлюбленному. Он считал дни, оставшиеся до той счастливой минуты,
когда он введет ее в свой дом, покажет ей овец и загон своего отца Бояна,
которые станут его собственностью. Занятый этими сладкими мыслями, он
невольно натянул повод, жеребец под ним заржал и весело ударил копытом по
сухим веткам, что трещали и ломались под ногами.
На четвертый день, после того как войско оставило поле боя, оно
подошло к граду Сваруна. Юноши помчались по долинам, поспешили через горы,
чтобы возвестить о его возвращении. Кипела радость, хриплые голоса
затягивали давории, трубачи заглушали песни своей громогласной музыкой, а
