Пока зверье соображало, что появился чужой, он уже бывал в недосягаемости.
Про его всесжигающее оружие вродекоты давно забыли. Забыл и лес: над
обугленной плешью поднималась упрямая трава, из пепла лезли к свету
древесные ростки. Да и сам Панин с удовольствием позабыл бы все к чертям,
если бы не рука.
А дома, на корабле, его ждали три развеселых ушастых бандита, не
знавшие иных забот, как набить брюхо, вдоволь напрыгаться и набегаться. И,
если уж очень повезет, стянуть что-нибудь из кабины и разорвать в мелкие
клочки!
12. НЕПРОСТИТЕЛЬНАЯ ОШИБКА
Эта семейная идиллия оборвалась даже раньше, чем Панину впервые
пришла в голову мысль, что же он станет делать, когда юные вродекоты
повзрослеют. А взрослели они все так же стремительно.
Однажды Панин, уходя в лес, забыл заблокировать или, как говорят в
Галактике, "заговорить" люк. С ним это произошло впервые. И означать это
могло лишь то, что как звездоход он уже никуда не годился. Звездоходы
многое прощали себе и друг дружке, космос есть космос. Но открытый люк
относился к ошибкам совершенно непростительным! Ведь соблюдение этой
простейшей предосторожности ничего не стоило, ни сил, ни трудов. Тем не
менее, Панин допустил такую оплошность.
И, как водится, поплатился сполна.
Нет, вовнутрь никто не залез. Это было бы и не так просто: люк
открывался наружу. Вот Ниф, Наф и Нуф и выбрались на волю.
Когда Панин увидел это, он оцепенел. Потом бестолково заорал: "Куда?!
А ну марш на борт!" Котята поняли его рев как приглашение поиграть в
догонялки. И рванули в противоположную сторону, под покров леса. Панин
взвыл. Одно дело - загнать вродекота в какой-нибудь корабельный закоулок и
там отшлепать по мясистой холке, и совсем другое - пытаться настичь его,
бешено несущегося не разбирая дороги, на открытой местности. Особенно
когда за тобой самим уже охотятся.
Панин огляделся. Дикие квазифелисы перекликались где-то рядом.
Разумеется, некоторое время он мог держать оборону с фогратором, пока не
разрядится последняя батарея. Потом еще сколько-то он мог отмахиваться
своим мачете. Да и скафандр был еще в порядке... А в общем-то все это было
бессмысленно.
И тогда Панин отступил на корабль.
Он стоял на пороге люка и выкрикивал имена своих детенышей в надежде
на чудо. В конце концов, с ним произошло уже столько чудес, что еще одно
никак не могло изменить баланса хорошего и дурного... И только когда
первый дикий вродекот оказался уже на расстоянии двух своих прыжков до
панинского горла, замкнул перепонку.
"Снова один", - подумал он опустошенно.
Там, на поверхности Царицы Савской, среди хищников, жрущих любого,
кто выглядит непривычно или просто слабее, его котята были обречены. Они
не умели охотиться. Они не видели врага в постороннем: скорее готовы были
с ним поиграть в догонялки или хватайки-кусайки. Они не знали, что хватать
надо исключительно за горло, а кусать - только до крови, насмерть. И
ничего, что внешне они оставались обычными вродекотами. Даже пахнуть они
должны были иначе.
Впрочем, оставался еще шанс, что они счастливо избегнут всех
опасностей, проголодаются и вернутся. Поэтому Панин весь остаток дня
просидел возле люка. А ночью перекочевал в кабину и включил инфралокаторы.
Но никто не пришел.
13. КРИЗИС
Однажды Панин поймал себя на том, что не понимает некоторых слов из
бессмертного труда У.Уолдо. Ему пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить
их значение. Прежде он испугался бы, а теперь даже не удивился. Все шло
своим чередом. Он дичал. Снова перестал разговаривать вслух: не с кем
было. Отпустил бороду, потому что показалось бессмысленным каждое утро
снимать щетину пастой "Фигаро", на производство которой уходила некоторая
доля биомассы. Перед кем форсить-то?.. Волосы уже не щекотали противно за
шиворотом, потому что давно ложились на плечи. Изрядных усилий стоило
вынудить себя регулярно принимать душ. "Скоро я умру, - безразлично думал
Панин. - Не потому, что остановится сердце. А потому, что остановится
мозг. Я стану таким же зверем, как и эти... вродекоты. Может быть, тогда
они примут меня в свою стаю?"
Он определил то место в кабине, где чаще всего задерживался его
взгляд. На этом участке белой стены он старательно, большими буквами
начертал программу своих последних разумных действий - на тот случай, если
распад личности зайдет далеко, но не настолько, чтобы не выполнить эти
простые действия. Правда, не очень-то он верил в такую возможность...
Программа гласила: "Взять фогратор. Поднести раструб к голове. Нажать
пальцем на спуск."
Закончив свой труд, Панин сел в кресло и прикинул, как все
произойдет. "А чего я медлю? - вдруг подумал он. - Чего жду? Разве что-то
еще может измениться?.."
Он уставился на плывущие перед глазами слабопонятные символы, никак
не складывающиеся в слова, не выстраивающиеся во фразы. Заставил себя
прочесть все от начала до конца. Еще и еще раз.
Фогратор лежал на пульте. Как раз под рукой. Под левой - потому что
искалеченная правая годилась теперь только на то, чтобы поддерживать
раструб на локтевом сгибе. "Взять фогратор, - бормотал Панин, как молитву.
- Поднести..."
Он ощутил прикосновение холодного металла к щеке. Ни страха, ни даже
напряжения мышц от этого он не испытал. Видимо, инстинкт самосохранения
уже заглох... Спусковая клавиша мягко утопилась в рукояти.
"Все", - подумал Панин.
Он отнял раструб от виска, тупо заглянул в него. Нажал на спуск еще
раз. "Вот гадина!.." - выругался он растерянно. Батарея разрядилась до
предела. Вчера ему пришлось отбиваться от приблудных вродекотов, которые
взялись неведомо откуда, совершенно неожиданно и никак не желали отстать.
Последний залп он сделал уже не глядя, из люка. Тут-то батарея и сдохла, а
он даже не обратил на это внимания.
Вчера ему повезло. А как расценивать то, что случилось сегодня? Тоже
как везение или наоборот?
Панин засмеялся. Даже слезы проступили. Судьба все никак не могла
угомониться и продолжала вести счет панинских удач и неудач. Да, ему не
довелось красиво умереть, и теперь неясно, как закончатся его дни,
окажется ли он способен достойно встретить свой жизненный финиш. Но он
обнаружил то, что фогратор стал бесполезной игрушкой, на борту корабля, а
не снаружи, в окружении вродекотов!
"В чем дело? - думал он, вертя в руках оружие. - Что происходит с
нами, людьми? Если верить Дефо, то обычный, средних способностей и неясных
душевных качеств, англичанин Робинзон Крузо почти вечность, десятилетиями,
поддерживал в себе силы и разум вдали от цивилизации. А я, тертый и битый
звездоход, специально подготовленный к выживанию в нечеловеческих
условиях, и года не прожил в изоляции, а уже готов опрокинуться на спину
лапками кверху. Или год уже прошел? А может, два?.. За моими плечами сотни
лет спокойного в общем-то прогресса человечества, меня воспитывали в
уверенности в своем будущем, в самоуважении и душевном равновесии - и я
так опустился. Почти озверел. Может быть, это и плохо, что меня так
воспитывали, что все мы с детства привыкли ощущать за своими и без того
далеко не узенькими плечами надежную мощь Земли и Галактики? Стоит только
оборваться этой пуповине, и все пойдет вразнос?!"
Панин зафутболил фогратор куда подальше. Покосился на настенную
программу. "Стереть бы это позорище... Нет, пусть висит, пусть глаза тебе
ест, звездоход ты дерьмовый!" Он подошел к пищеблоку и заказал целый тюбик
пасты "Фигаро".
"Не раздет, не разут, - продолжал он бичевать себя. - В тепле и
неге... С голоду не подыхаешь. Воды хоть залейся! Что же тебя на
четвереньки так тянет, человек? Я тебе покажу четвереньки! Ты у меня с
сегодняшнего дня дневник вести начнешь. А потом опубликуешь, как всякий
уважающий себя Робинзон! Какая разница, где тебе быть? Дом звездохода -
Галактика... Запомни раз и навсегда, заруби себе на носу при посредстве
мачете: ты здесь на работе. А на Земле тебя ждут. Мать, отец, сестра. Куча
друзей. И все они верят, что при любых поворотах событий ты останешься
человеком!"
Он с любовью похлопал пищеблок по зеркальному боку. "Техника
надежная. Если "харакири" пережила, то уж не подведет..."
И он вдруг с ужасом подумал, что бы с ним сталось, если бы мрачной
памяти когитр имел власть над пищеблоком.
14. ВСТРЕЧА
Панин стоял по колено в белой крупе, которая была здесь вместо снега.
От него до корабля тянулась цепочка глубоких следов. Искалеченной рукой
держал охапку побитой морозом листвы, в здоровой сжимал мачете,
зазубренный и исцарапанный многочисленными заточками. Холод понемногу
проникал в его скафандр, потому что неделю назад вспрыгнувший на плечи из
засады вродекот выдрал напрочь трубчатую магистраль подогрева. Как будто
точно знал, без чего человеку теперь будет труднее всего! Крупа сыпалась с
пасмурного неба на Панина и не таяла. "Наверное, здесь здорово было бы
кататься на лыжах, - думал Панин, переводя дух. - Скольжение такое, что
никакой мази не требуется. Разогнаться как следует и ухнуть вниз вон с той
горки! Интересно, что там, за этой самой горкой? По-прежнему пепелище, или
уже все заросло? Должно быть, заросло... На этой планете все раны
заживают, как на собаке".
Мелко перебирая ногами, чтобы не упасть, он побрел к кораблю. Там его
должны были по укоренившейся традиции дожидаться вродекоты. А он в
соответствии с той же традицией должен был от них отбиваться. Да при том
еще не растерять свою добычу. Так происходило из дня в день, и никаких
изменений не предвиделось.
"У, сколько вас нынче", - сказал Панин, останавливаясь. Поплотнее
перехватил охапку, опустил забрало шлема - как рыцарь на турнире. Выставил
перед собой мачете. "Ну, что медлите?"
Вродекоты уже наползали на него серой лавиной. Они не торопились:
видно, тоже привыкли. Знали, что он отобьется, что сегодня больше ничего
не выйдет, и что завтра все повторится сызнова. И что все едино, раньше
или позже, эта добыча достанется им.
"Много вас, - бормотал Панин, с пригнутой головой идя им навстречу. -
Уж сколько я ни жег, ни рубил, а вас все прибывает..."
Тот, что бежал первым, видно - опытный уже боец, не одну рану
зализавший от этих каждодневных сшибок, с ходу вцепился в руку, что
держала мачете. Заскрежетал зубами по металлическим манжетам, но хватки не
ослабил. Панин беспомощно закрутился на месте, пытаясь сбросить с себя
этот живой капкан. Но уже подоспели остальные, опрокинули, выбили из рук и
раскидали биомассу, залязгали клыками в поисках уязвимого места. У Панина
сбилось дыхание, он барахтался, пытаясь выпрямиться, но на этот раз ничего
путного у него не получалось, а проклятый зверь по-прежнему висел на руке,
не давая освободиться, и упрямо вгрызался в металл... Мачете выпал из
разжавшихся пальцев, исчез в снегу.
"Встать... - хрипел Панин. - Надо встать... Иначе смерть..."
Сил уже не было.
И вдруг оголтелое зверье разом отхлынуло. Панин не сразу понял, что в
его положении произошли перемены. Он приподнял голову, смахнул снег с
забрала. Квазифелисы широкой дугой отходили от него, пятились, припадая на
холки, ощерив пенящиеся морды, прижав уши-граммофоны. И смотрели не на
Панина, а куда-то поверх него, в сторону леса. Казалось, они не то
растерялись, не то были напуганы до крайности.
Панин, лежа в снегу, обернулся.
Из-за недалеких деревьев, высоко вскидывая тяжелые лапы, на них
