Научная фантастика - Евгений Филенко

Дарю вам этот мир

                             Евгений ФИЛЕНКО

                            ДАРЮ ВАМ ЭТОТ МИР




                                 ПРОЛОГ

     На далекой, очень похожей на Землю планете в глухом  заповедном  лесу
посреди поляны стоит космический корабль. Обычный грузовик, каких  тысячи.
Время ничего не может с ним поделать, да  и  люди,  частые  гости  в  этих
местах, не оставляют его своим вниманием. Должно быть, он  простоит  очень
долго, и лучшего памятника не придумать.



                          1. НЕВЕЗУЧИЙ ДРАЙВЕР

     Гравитационные воронки - не такая уж и редкость в Галактике. И вообще
пространство-время при ближайшем знакомстве оказалось способным  на  такие
штучки, каких никто от него не ждал. По крайней мере,  до  момента  выхода
человечества на межзвездные трассы.  Обычно  штучки  эти  доставляют  мало
удовольствия тем, кто с ними сталкивается, и гравитационные воронки отнюдь
не исключение. Но с издержками подобного рода приходится мириться, раз  уж
никуда от них не деться. Хочешь в мгновение ока перелететь от одной звезды
до другой - пожалуйста!  Но  не  забудь  при  этом  повертеть  головой  по
сторонам. Не без помощи приборов, разумеется...  И  уж  в  первую  очередь
всевозможно остерегайся гравитационных воронок!


     Панин был обычным драйвером из Корпуса астронавтов, звездоходом,  как
они там себя  называли.  Никакими  личными  достоинствами  исключительного
характера от роду не блистал, хотя, пожалуй, не задумывался над  этим.  Он
просто считал себя невезучим, но, будучи человеком сдержанным и склонным к
трезвой самооценке,  находил  в  себе  достаточно  сил  с  этим  печальным
обстоятельством мириться. Не везет - ну что же теперь,  вешаться?..  Когда
перед ним  забрезжил  тусклый  лучик  надежды  вырваться  из  осточертелых
каботажных рейсов, он подумал было,  что  не  все  еще  потеряно,  хотя  и
заранее подготовил себя к худшему. Он всегда так поступал: если готовишься
к гадости и нарвешься на гадость, то, по крайней мере, она не застает тебя
врасплох. А если не нарвешься - значит, приятный сюрприз.
     В  секторе  пространства,  прилежащем  к   Ядру,   астрархи   затеяли
грандиозную реконструкцию целого шарового  скопления  и,  как  это  обычно
бывает, запросили помощи на всех  галактических  базах  в  округе.  Особых
иллюзий  питать  не  следовало:  драйверы  вроде  Панина  нужны  были  им,
естественно, для рутинных операций - где выравнять гравитационный  баланс,
где перебросить с места на место излишнюю  массу...  Правда,  корабли  для
таких работ были особо мощные: на форсаже волной искаженных метрик  от  их
генераторов можно было свободно своротить с орбиты солидное небесное  тело
вроде  нашего  Юпитера.  Так  или  иначе,  в   пустынном   коридоре   базы
сейл-командор Ван Хофтен мимоходом осведомился у Панина, в какой мере  тот
располагает временем на ближайшие месяцы, не собирается ли куда лететь, не
думает ли в отпуск... Панин в отпуск не думал, о чем  с  плохо  скрываемой
радостью тут же Ван Хофтену и сообщил.
     В следующий момент он вспомнил - одно слово, невезучий! - что  должен
на днях получить и перегнать на Меркаб новенький грузовой блимп, и, будучи
человеком прямым,  уведомил  Ван  Хофтена  и  об  этом.  Сейл-командор,  к
удовольствию Панина,  воспринял  эту  новость  без  отрицательных  эмоций.
"Работа есть работа, - сказал он. - Перегонишь - и первым рейсом назад.  У
нас теперь  каждый  звездоход  на  вес  золота".  Панин  мысленно  перевел
собственный вес в золотые монеты, вроде тех,  что  еще  имели  хождение  в
некоторых уголках мироздания, хотя  назначение  их  было  для  большинства
сторонних наблюдателей загадкой. В обмен на такое количество монет он смог
бы, например, на  Эльдорадо  получить  во  владение  небольшой  архипелаг.
Другое дело, что он слабо представлял себе, на что бы ему  этот  архипелаг
сдался.
     И в установленный срок он погнал блимп с  базы  на  Меркаб.  А  когда
экзометральная связь с базой угасла, во всей своей прелести, раздольно, во
всю ширь заработал старый недобрый закон подлости.
     С новой техникой бывает  всякое,  но  гравигенераторы  "запылили"  не
раньше и не позже, а в тот миг, когда блимп должен был на предельной  тяге
проскочить  одну  из  давно  оконтуренных  и  обследованных  -  правда,  с
почтительного  расстояния,  -  воронок.  Предельной  тяги,   понятно,   не
получилось,  и  Панин,  кляня  свою  несчастливую  звезду,  выбросился  из
экзометрии в обычное  пространство.  При  подобных  казусах  такое  иногда
помогало, но Панину не  помогло.  Он  завис  над  самым  краем  воронки  и
неотвратимо, хотя еще медленно, заскользил к ее центру. "Тварь!" - выругал
он  негодный  блимп  и  врубил  процедуры  регенерации.  Бортовой   когитр
равнодушно выдал прогноз: регенерация пройдет успешно и завершится  спустя
два часа, после чего генераторы станут как новенькие. Будто они такими  не
были! Что же до воронки, то  блимп  окажется  внутри  нее  через  тридцать
минут. "Ты хотел  сказать  -  часов?"  -  не  вытерпел  Панин.  "Минут,  -
отозвался когитр. - Я хотел сказать - минут".
     В первый момент Панин подумал о том, как сильно он подвел Меркаб,  не
доставив им ко времени необходимый там позарез грузовой  блимп.  Затем  он
подумал,  что  еще  подвел  и  Ван  Хофтена,  который  лишился   девяноста
килограммов червонного золота в лице пропавшего драйвера. А уж в последнюю
очередь он вдруг осознал, что через тридцать минут его не станет.
     Никто не знает, что происходит с материальными телами,  угодившими  в
гравитационную воронку. Наверное, ничего приятного им в ней не  светит.  В
свое время считалось хорошим тоном загонять в ненасытную пасть  начиненные
сверхмощной передающей аппаратурой корабли-автоматы, а затем искать их  по
всей доступной вселенной, ибо бытовала  гипотеза,  что  воронки  эти  суть
природная реализация идеи экзометрального перехода. Ни  один  из  кораблей
так и не сыскался.
     Панин  развернул  кресло  так,  чтобы  все  время   видеть   бортовой
хронометр, и постарался обдумать свое положение. Он мог, например, послать
зов о  помощи.  Тридцать  минут  -  срок  небольшой,  но  сохранялась-таки
вероятность того, что в радиусе  полупарсека  случайно  окажется  корабль,
который поймает сигнал бедствия и успеет преодолеть  эту  дистанцию,  дабы
попытаться  спасти  Панина.  Только  попытаться  -  потому   что   в   зев
гравитационной  воронки  могли  запросто  угодить  уже  два  корабля.  Для
патрульника еще оставался некий шанс на  успех,  для  транспортника  -  ни
единого. Тем не менее, это обстоятельство ни для какого  транспортника  не
указ. Панин и сам бы рискнул не раздумывая. А напрасно...  Нет,  гробиться
самому - личное дело каждого, а тащить за собой в  могилу  кого-то  еще  -
совсем другое. И Панин решил не звать на помощь.
     Поэтому он собрал в кулак всю свою волю - а этого добра у него было в
избытке, - и стал готовиться к смерти с достоинством. Он записал в  память
сигнального ракетного буя краткое сообщение о причинах  аварии,  сдержанно
попрощался с родными и пожелал счастья всему  человечеству.  На  это  ушло
пять минут. Затем он отдал команду на отстрел буя. Чем дьявол не  шутит  -
авось ему с его утлой массой удастся оторваться? Спустя три минуты  когитр
объявил, что буй ушел от воронки. Панин обрадовался, хотя и сам  не  знал,
чему же.
     А потом он сообразил,  что  свалял  самого  большого  дурака  за  все
неполные тридцать лет своей жизни.
     Ему  нужно  было  запрограммировать  передатчик  ракетного   буя   на
непрерывную подачу сигнала  бедствия,  затем  прицепиться  к  нему,  благо
суммарная масса невелика, и катапультироваться в вакуум.  В  скафандре  он
продержался бы часа три, а это очень большой срок для спасательных  работ.
Но крепость задним умом редко доводит до  добра,  и  до  входа  в  воронку
оставалось  уже  шесть  минут.  Это  время   Панин,   смеясь   и   бранясь
одновременно,  употребил  на  то,  чтобы  записать  свои   соображения   о
хитроумном способе спасения из всяческих гравитационных ловушек  в  память
второго буя,  отстрелить  его  и  получить  сообщение,  что  буй  поглощен
воронкой. "Жаль, -  подумал  Панин.  -  Пригодилось  бы.  Мало  ли  с  кем
приключится та же неприятность..."
     И тут блимп всосало окончательно.



                             2. ВНУТРИ ВОРОНКИ

     ...Свет  погас,  бестолково  рявкнула  аварийная  сирена  и  тут   же
заткнулась. Панин ощутил, что он весит миллиард тонн, а  затем  -  что  он
ничего не весит, и что его вообще нет, что более не существует человека по
фамилии Панин, а есть лишь панин с характеристикой Человек...  отдельно  и
независимо  от  него  здесь  же   обретаются   сто   восемьдесят   два   с
характеристикой Рост... панин Человек слышал о чем-то  похожем  от  других
однохарактеристников, при разных обстоятельствах испытавших  нестандартные
экзометральные переходы... а это означало, что есть шанс на  удачу...  или
удача на шанс?.. и вообще применимо ли понятие удачи к паниным?.. света не
было, но не было и тьмы, а с ними не было ни пространства, ни  времени,  а
было лишь средоточие характеристик в котором ни один панин  не  разобрался
бы... панин Человек и не пытался, он лишь с  любопытством  ждал,  сознавая
себя на пересечении некоторого подмножества этих  характеристик,  чем  все
кончится... должно быть,  характеристика  Любопытства  изначально  присуща
каждому такому пересечению...



                            3. ДРУГАЯ ГАЛАКТИКА

     Воронка прожевала блимп, нашла его неудобоваримым и  выплюнула  через
свой оконечный раструб в другой точке мироздания.
     Панин попытался открыть глаза и обнаружил,  что  не  закрывал  их.  В
голове слабым эхом скользнул охвосток мысли: "...та же неприятность..."  К
чему это относилось? Панин вспомнить не смог. С тонким  пением  включились
бортовые системы. Корабль оживал. "Где мы находимся?" -  спросил  Панин  у
когитра. Ответа не  последовало.  Панин  повторил  вопрос,  затем  вручную
проверил состояние кристалломозга. Тот работал,  но  информацию  извне  не
воспринимал. Проход  сквозь  гравитационную  воронку  не  минул  для  него
бесследно. Когитр спятил.  К  счастью,  его  помешательство  оказалось  не
буйным. Трудно представить, что бы он начудил,  выдавая  бредовые  команды
системам блимпа. А так он всего-навсего  зациклился  на  решении  какой-то
собственной проблемы. Вывести его из бесконечного цикла Панину было не  по
зубам. Досадно, но не смертельно. Панин оставил чокнутый когитр в покое  и
принял управление на себя.
     Нет, он уже не мог считать себя невезучим. Он прошел сквозь воронку и
при этом уцелел,  сохранил  корабль  и  отделался  лишь  потерей  когитра.
Регенерация продолжалась и, судя по показаниям  приборов,  была  близка  к
завершению. Значит, оставалась возможность спасения.
     Блимп уходил от воронки все дальше, в объятия чужого неба.
     Панин позвал на помощь. Прошло около часа, космос молчал. Тогда Панин
включил прослушивание гравидиапазона. Кабина блимпа наполнилась невнятными
шумами,  трескотней,  сквозь   которую   иногда   прорывалось   совершенно
неуместное и оттого непонятное мяуканье. Сначала Панин удивился,  а  затем
догадался, что это голосит воронка.
     Он был один в этой части мироздания. Его окружали миллионы  звезд,  и
все эти звезды были мертвы или переговаривались неведомым Панину  образом.
Или  вообще  не  являлись  звездами.  Очевидно,  его  выплюнуло  в  другой
галактике, потому что в Млечном пути уже не оставалось уголка, где не была
бы слышна  неумолчная  болтовня  в  гравиэфире.  Разве  что  в  Ядре.  Но,
во-первых, воронка не могла  вести  в  Ядро,  там  действуют  совсем  иные
физические принципы, и гравитационные силы ведут себя нетрадиционно -  как
именно, Панин не знал, но то, что воронки там абсолютно невозможны, ему  в
свое время растолковали на пальцах. А во-вторых, то место, где он болтался
в своем блимпе, вовсе на Ядро и не походило.
     Панин был человек не  очень-то  далекий,  но  смелости  ему  было  не
занимать. И еще интуиции. Он принял сумасшедшее, но очень верное  решение:
снова плюхнуться в воронку, на этот раз по своей  воле.  Терять  ему  было
нечего.
     Он так и поступил.  Только  сперва  дождался  конца  регенерации,  да
слегка перекусил.
     Состоялись уже испытанные перевертыши, после чего воронка  выхаркнула
блимп, на этот раз в нашу родную Галактику.
     Но  прежде  чем  слегка  оглушенный  Панин  пришел  в  себя  и  начал
действовать, из  ступора  вышел  когитр.  Поскольку  же  двойная  встряска
здравого смысла ему не добавила, он повел себя как неподдельный идиот.



                               4. "ХАРАКИРИ"

     Сперва   когитр   рявкнул   дурным   голосом:    "Елзерь...    афууфф
зевимилр-р-рекко!"  Снова  коротко  ухнула  сирена.  Суматошно  заполыхали
красные  транспаранты,  уведомляя  застигнутого  врасплох  Панина  о  всех
мыслимых и немыслимых напастях, обрушившихся на  его  голову,  начиная  от
взрыва  и  разгерметизации  кабины  -   что   никак   не   соответствовало
действительности, ибо Панин как раз там  и  находился  и  чувствовал  себя
довольно-таки сносно, - до метеоритной атаки. Корабль сильно  тряхнуло,  и
что бы это могло означать, Панин узнал гораздо позже.  Сейчас  же  он  мог
только крутить головой и гадать, не то и впрямь ему перепало  от  шального
небесного камушка, не то когитр в затмении нанес  упреждающий  удар  всеми
доступными ему средствами по неопознанной цели, а вернее всего - полностью
разрядил бортовые тяжелые фограторы в пустоту - впоследствии обнаружилось,
что так и было... А затем чокнутый когитр запустил процедуру, которую  все
в Корпусе астронавтов называли попросту "харакири".
     Надо объяснить, что это за процедура. В общих словах, она сводилась к
поэтапному  разрушению   всех   систем   корабля.   Споро   и   необратимо
самовыводились    из    строя    связь,    ориентация,    гравигенераторы,
жизнеобеспечение. В самую последнюю очередь, когда отыграть назад уже было
невозможно, стиралась память когитра, и корабль, подразумевалось -  уже  с
мертвым экипажем, взрывался до молекулярного уровня. То есть  обращался  в
небольшую газопылевую туманность.
     Вот как действует эта процедура. Удар сердца - и нет  одной  системы.
Удар сердца - и нет другой. Прежде чем секундная стрелка обежит циферблат,
все будет кончено.
     В незапамятные времена  процедура  "харакири"  была  вложена  во  все
бортовые  когитры  на  случай  нежданного   столкновения   с   враждебными
человеческой цивилизации галактическими  силами.  Такого  столкновения  за
сотни лет не произошло ни разу, но процедура  все  же  сохранялась,  чисто
механически переносясь из когитра в когитр вместе с другими более  важными
и полезными вещами. Доступ  к  ней  был  строго  ограничен,  от  командира
экипажа требовалось предъявление всех его привилегий, оглашение  пароля  и
личное присутствие перед видеорецепторами когитра на предмет идентификации
внешнего облика, считывание узора сетчатки и генетического кода...
     Но сбрендивший когитр пренебрег  всеми  условностями,  преодолел  все
рогатки и препоны, и теперь блимп в  спешном  порядке  обращался  в  груду
металла, керамики и пластика, чтобы затем так же непринужденно  распасться
в прах. "Стой, подлец!" - завопил  Панин  и  заколотил  кулаками  по  всем
красным блокирующим клавишам, какие оказались в пределах его досягаемости.
Но когитр уже ничего не соображал и на сигналы с пульта чихал. Тогда Панин
в который раз за этот несуразный рейс принял верное решение. Он  откинулся
в кресле и бронированными ботинками, в полную силу, во весь  свой  рост  и
вес, врезал по пульту. Он знал куда бить. К тому же, им руководило  полное
отчаяние,  изрядно  подкрепленное  злостью.  Панин  расколол   керамитовую
панель, пробил с десяток внешних схем и контуров, разорвал несколько цепей
системы коммуникаций и уже на излете расплющил полупрозрачный стеклянистый
шар со вкраплениями металлических кристалликов - мозг когитра.
     Когитр умер. Процедура "харакири" прервалась.



                            5. НЕЧАЯННАЯ ПЛАНЕТА

     Тяжко дыша, Панин прислушался. Выпростал ноги из вязкого месива,  сел
прямо. Ткнул наугад в несколько сенсоров. Блимп ожил.
     Но теперь это был не  новенький  галактический  корабль,  а  какой-то
инвалид. Половина систем, включая связь, погибла.  Правда,  уцелели  самые
важные,  подлежавшие  уничтожению   в   последнюю   очередь:   ориентация,
жизнеобеспечение, гравигенераторы. Панин оказался глух, слеп и нем. Но  он
мог выбрать любую из звезд, найти у нее планету и посадить туда блимп.  На
большее тот не  годился.  На  прочие  приятные  вещи,  вроде  последующего
взлета, маневров, экзометральных переходов, новых  посадок  не  оставалось
ресурсов.
     Веди Панин подсчет удачам и проколам в этот день, он уже давно сбился
бы со счета. Стоило ему стереть холодный пот с  лица  и  врубить  локаторы
ближнего обзора, как на них откуда-то  из  левого  нижнего  угла  неспешно
всплыла планета. То есть даже не звезда, вокруг которой надлежало долго  и
нудно рыскать, дабы ущупать небесное тело, способное принять в  свое  лоно
изувеченный блимп, немалой все же массы и габаритов конструкцию.  А  сразу
планета, в полном и  исчерпывающем  смысле  этого  слова.  Голубой  венчик
атмосферы, пепельные пятна материков, буровато-зеленое полотно  океана.  И
уж где-то там, за ней - пронзительно сияющее светило в двурогой короне.
     Панин не мог получить точные характеристики этого подарка  судьбы  по
причине гибели когитра. Он прикинул  на  глаз.  Получалось  нижеследующее:
планета предположительно земного  типа,  предположительно  сопоставимой  с
Землей массы, вполне возможно - со  сходным  химическим  составом  газовой
оболочки, не исключено - с благоприятным температурным  режимом.  То,  что
звездоходы с нежностью и  любовью,  почтительно  понижая  голос,  называют
"голубой ряд". Тут следует присовокупить, что планеты  "голубого  ряда"  в
Галактике исключительная редкость, их знают  наперечет  поименно.  Отсюда,
Панин имел грандиознейший шанс на удачу: при посадке  могло  обнаружиться,
что на планете давно уже торчит исследовательская миссия, а то и, чем черт
не шутит, колония. Панин сильно пожалел, что нет у него  атласа  освоенных
территорий, который в два счета позволил бы ему установить, над  какой  из
оных территорий он завис, какие характеристики следует принять за исходные
при посадке и где лучше всего таковую посадку произвести. Доступ к  атласу
осуществлялся через  загубленный  когитр,  то  есть  напрочь  отсутствовал
отныне, и потому Панин  удовольствовался  сильно  приближенными  оценками,
ввел их в систему ориентации, после  чего  вручную  погнал  свой  блимп  к
планете.
     Как и все корабли на гравигенном приводе, блимп раздвигал  атмосферу,
не вредя озоновым одеялам, не оставляя рваных и  рубленых  ран,  -  просто
планировал к поверхности,  словно  перелетный  паучок  на  паутинке.  Пока
свершалось  это  нескорое  действо,  Панин  с   любопытством   разглядывал
тянущиеся под ним белесые струи облаков и  океанскую  гладь  в  просветах.
Скоро он вошел в зону сплошной облачности,  блимп  загулял,  зарыскал,  но
снижался устойчиво, с постоянной  скоростью.  Волокнистая,  будто  ватная,
мгла прорвалась, тряска прекратилась.  Внизу  расстилался  ровный,  словно
столешница, материк. Его поверхность была подернута рябью. Панин не  сразу
сообразил, что под ним область бесконечных дремучих лесов.
     Блимп шел на низкой высоте и  ревел.  Предупреждал  внешней  звуковой
сигнализацией о своем присутствии, в расчете на то,  что  услышавшие  этот
рев догадаются о каких-то неладах с кораблем и по  возможности  придут  на
помощь.  Ведомый  твердой  рукой  Панина,  он  пересек  весь  материк   по
диагонали, потом заложил вираж и сел на первой  же  достаточно  просторной
площадке.
     Панин выбросил зонд. Тот обнюхался, поразмыслил и засветился голубым.
Останься связь в порядке, можно было бы узнать  точный  химический  состав
атмосферы. А так  пришлось  удовольствоваться  сознанием  того,  что  этот
состав достаточно близок к земному,  чтобы  не  беспокоиться  об  экономии
бортовых запасов дыхательной смеси. Разумеется, это не значило, что тотчас
долой все скафандры, апчхи на средства защиты и бултых в ближайший водоем.
Анализ на биологическую активность  -  это  отдельная  проблема,  и  Панин
покуда не представлял, как он сможет ее  решить,  если  помощь  так  и  не
явится.
     Поэтому он закупорился в глухом, как склеп, скафандре высшей  защиты,
прихватил оружие - новенький, ни разу не  побывавший  в  деле  фогратор  с
полным  боекомплектом,  и  без  особой  спешки,  с  соблюдением  всех  мер
предосторожности, покинул борт.
     Оглядевшись, он признался себе, что все это до безобразия  похоже  на
матушку Землю. То есть кабы не отсутствие систем экстренного перехвата  на
орбите и незнакомые очертания материков, он  бы  всерьез  заподозрил,  что
плюхнулся где-нибудь в амазонской сельве. Впрочем, по сравнению с  сельвой
здесь стояла  глубокая,  солидная  тишина.  "Как  на  лекции  Захарова,  -
невпопад подумал Панин. - Недостает только голоса самого Захарова. Голос у
него был тихий, но отчетливый, и этим голосом  он  рассказывал  нам  такие
вещи о пространстве-времени, что мы не то что болтать -  дышать  иной  раз
забывали". Толстоствольные, под облака, деревья лениво и слаженно колыхали
сине-зелеными кронами, похожими на кочаны  капусты.  Под  ногами  хрустела
галька, сквозь которую мягкими иголками пробивалась не  то  трава,  не  то
молодая поросль. Зверье, если оно тут было, вело себя чрезвычайно скрытно.
А может быть, его и не было. Панин слыхал о таких мирах...
     Тут  что-то  весомое  врезалось  ему  в  спину,  повалило  и  катнуло
несколько раз, как набивную куклу. Прямо над ухом послышался омерзительный
скрежет, словно длинные и исключительно крепкие зубы  старались  прогрызть
металлическую манишку и добраться до панинского горла.
     Скафандр есть скафандр, и Панин,  хотя  и  оглушенный,  да  и  слегка
напуганный, не пострадал. Он завозился под накрывшей его тушей, вывернулся
на спину, будто на борцовском ковре, и потянулся за  фогратором.  Тварь  с
упорством, достойным лучшего употребления, снова взгромоздилась на него  и
принялась грызть забрало гермошлема, обильно орошая  его  слюной.  Зубы  и
впрямь  оказались  хоть  куда...  Панин  нажал  на  спуск,  перед  глазами
полыхнуло, рвущий душу скрежет прекратился.
     Панин выкарабкался из-под обугленных останков  хищника,  от  которого
уцелела передняя часть с двумя лапами да оскаленная морда. Ногой пошевелил
звериную башку.
     И тут же узнал, куда зашвырнула его судьба.



                        6. ЗЛОВРЕДНАЯ ЦАРИЦА САВСКАЯ

     Видел  он  эту  морду,  эти   просторные,   закрученные   в   подобие
граммофонной трубы уши. Эти бешеные  красные  глаза-бойницы.  Эти  желтые,
загнутые вовнутрь клыки. И эти мощные  лапы  с  невтягивающимися  стертыми
когтями, поверх которых уже нарастали новые.  В  музее  экзобиологии.  Под
табличкой с латиницей: "Квазифелис пахиподус грасси".
     Планета имела официальный индекс, с которым и вошла во все каталоги и
атласы. Но среди звездоходов она носила совершенно  особое  имя  -  Царица
Савская. И в имя это вкладывалось не менее двух смыслов.
     Согласно  одному   древнему   преданию,   Балкис,   царица   Савская,
домогавшаяся любви царя Соломона, была прекраснейшей из женщин. По крайней
мере, если смотреть издали. Так же обстояли дела и с  этой  планетой.  Но,
помимо очевидных достоинств, Балкис не лишена была  и  некоторых  изъянов.
Одним из них являлось пагубное пристрастие к черной  магии.  А  вторым  и,
по-видимому, для Соломона решающим, было то, что прекраснейшая  из  женщин
имела кривые и волосатые ноги. Ничего у царицы Савской с  царем  Соломоном
не сладилось.
     Роль скрытого изъяна в случае с планетой сыграли чертовы  квазифелисы
или, как изначально окрестил их первооткрыватель планеты Станислав  Грасс,
вродекоты. Эти твари кишмя кишели на Царице Савской. В  местном  биоценозе
они занимали подобающее им место, в чужие экологические ниши не совались и
с успехом выполняли роль "санитаров". То есть жрали все, что пало, хворало
или от роду ущербно было здоровьем.
     Непонятно только было, с чего квазифелисы решили, будто астронавты  с
Земли попадают в одну из этих категорий.
     Исследовательская миссия Станислава Грасса в мгновение  ока  потеряла
двух  человек,  которые  пренебрегли   элементарными   предосторожностями,
обманутые мнимыми прелестями Царицы  Савской.  Налетевшая  невесть  откуда
свора вродекотов осатанело рвала в клочья все, что  можно  и  нельзя  было
рвать. Бывшие на  корабле  опытные  звездоходы  прикрыли  отход  остальных
членов миссии огнем из всех видов оружия. Атака  вродекотов  захлебнулась,
но окончательно они успокоились лишь  после  того,  как  люк  корабля  был
задраен. Деморализованная зрелищем разыгравшейся трагедии ученая публика -
биологи, планетологи, астрофизики, - понацепляла на  себя  фограторы  и  с
истерическими воплями ринулась было в бой, но звездоходы живо вправили  им
мозги.
     Грасс  был  смещен  с  должности  руководителя  миссии,  посажен  под
домашний арест за преступную неосмотрительность и проторчал в своей  каюте
до  самого  отлета,  занимаясь  предварительным  моделированием   здешнего
биоценоза.  В  миссии  была  введена   железная   дисциплина   по   режиму
максимальной  опасности,  хотя  здесь,  конечно  же,  новый   руководитель
перегнул палку. Видно, ему давно уже поперек горла  стояла  разболтанность
кабинетных деятелей, вырвавшихся в космос, играть в бирюльки с  которым  -
удовольствие  весьма  дорогое.  Выходы   на   поверхность   осуществлялись
исключительно  под  прикрытием  изолирующего  поля,  в  скафандрах  высшей
защиты, с оружием наизготовку, хотя применение оного позволялось лишь  для
отражения недвусмысленной агрессии. Кто знал - вдруг эти бешеные вродекоты
окажутся разумными?..
     Не  оказались.  Исследования  останков  побитых  при  первой   сшибке
животных показали, что хищник  есть  хищник,  хорошо  приспособленный  для
охоты на любую дичь, не более того, перспективы на "вразумление"  туманны.
Корабль облетел всю планету в надежде разыскать-таки уголок, свободный  от
квазифелисов, но  безуспешно.  Было  описано  примерно  двадцать  видов  и
подвидов вродекотов, от гигантских полярных, вислоухих, в  белых  мохнатых
шубах, до мелких пустынных, которые днем скрываются от иссушающего жара  в
песчаных норах, а ночью собираются в своры, чтобы безраздельно властвовать
над барханами. Были вродекоты, способные нырять  в  море  и  охотиться  на
крупную рыбу. Были  древесные  жители,  жравшие  не  только  мясо,  но  по
необходимости листву, кору и чуть ли не самое землю.
     И все они не раздумывая - за неспособностью мыслительного аппарата на
какие бы то ни было раздумья - набрасывались на людей в скафандрах с  тем,
чтобы рвать кинжальными клыками, драть когтями броню,  керамику,  защитное
поле... На Земле и  в  прочих  местах  Галактики  зверье  как-то  избегало
чужого, что непонятно, пахнет непривычно, выглядит странно. Здесь все было
иначе.
     Между прочим, другие обитатели Царицы Савской тоже невзлюбили  людей,
но большей частью попросту сторонились их.
     Почему Грассу взбрело в голову назвать вродекотами эти  живые  машины
для убийства, что общего он усмотрел в них и в  знакомых  всем  с  детства
пушистых зверьках, полных грации, сдержанного благородства и достоинства?
     Миссия возвратилась на Землю. Последовал долгий разбор  обстоятельств
гибели двух ее членов. Грасс  принял  вину  на  себя,  и  этого  никто  не
оспаривал. Здесь же он высказал гипотезу о причинах ненависти квазифелисов
к людям. Возможно,  в  незапамятные  времена  на  Царицу  Савскую  прибыли
посланцы  некой  разумной  расы.  По  внешнему  облику   они   чрезвычайно
напоминали  людей  и   носили   похожие   скафандры.   И   эти   неведомые
предшественники оставили по себе недобрую память...  Гипотезу  оценили  по
достоинству, но охотников  проверить  ее  справедливость  нашлось  слишком
мало, и слабо прозвучали их голоса. Царица Савская была объявлена закрытой
зоной до особого решения. И хотя планета по всем параметрам принадлежала к
редкостному,  драгоценному,  желанному  "голубому  ряду",  перспективы  ее
освоения и последующего заселения по мнению большинства ученых были весьма
иллюзорны.  Кому  нужен  мир,  в  котором  человек   просто   обречен   на
нескончаемую войну  с  окружающей  средой?  Кто  без  ущерба  для  психики
выдержит зрелище зеленых лесов и теплых морей,  недоступных  для  него  за
броней скафандра и защитными полями?!
     После Грасса тут побывали еще две миссии, специально подготовленные и
потому избегнувшие нелепых жертв.  Потом  тема  Царицы  Савской  понемногу
оставила умы и языки людей. На орбите планеты  был  подвешен  маяк,  чтобы
упреждать любопытство случайно оказавшихся поблизости исследователей.
     Поскольку Панин стараниями спятившего когитра лишился  всякой  связи,
он предупреждения не получил.  Более  того:  он  не  смог  передать  маяку
заветный сигнал "Найди меня", который излучали все корабли  Галактического
Братства вне зависимости от степени их повреждения. Случись это, и  Панина
уже нашли бы. Маяк ретранслировал бы его зов о помощи в пространство,  там
его перехватил бы  какой-нибудь  патрульник,  и  спустя  час-другой  Панин
травил бы в кают-компании байку  о  своем  фантастическом  приключении  во
чреве гравитационной воронки, а ему никто бы не верил...
     Ему вдруг стало понятно странное поведение когитра незадолго  до  его
окончательной  гибели.  Тот  в  бреду  воспринял   появление   маяка   как
посягательство  космических  агрессоров  на  безопасность  вверенного  ему
корабля. И нанес удар всей мощью бортовых  фограторов.  Если  от  маяка  и
осталось что-либо материальнее тучи песка, можно  было  считать,  что  ему
повезло.
     В отличие от Панина, который теперь был накрепко  прикован  к  Царице
Савской. Стал ее узником, невольником, заложником, кем угодно.



                          7. РОБИНЗОН БЕЗ ПЯТНИЦЫ

     Прежде чем в дело встряла целая стая вродекотов, Панин ретировался на
блимп и  задраил  люк.  Там,  под  защитой  брони,  он  смог  успокоиться,
отдышаться и обдумать свое положение.
     Он кое-что знал о Царице Савской. Помнил,  как  облизывались  на  нее
специалисты по колонизации, как им  жаль  было  расставаться  с  идеей  ее
заселения. Как один за другим возникали проекты ее освоения,  несмотря  ни
на что. И рушились в прах. Либо жить, либо воевать...
     Воздух  планеты  был  чист  от  смертоносных  примесей,  не  содержал
смертельно опасных микроорганизмов.  После  некоторого  периода  адаптации
этим  воздухом  можно  было   дышать.   Растительная   биомасса   свободно
перерабатывалась в усваиваемые человеком продукты. Все складывалось просто
замечательно... если бы не вродекоты.
     В общем, Панину снова повезло, и снова примерно  наполовину.  Ему  не
угрожала  смерть  от  голода  или  удушья.  Правда,  его  передвижения  за
пределами блимпа сильно ограничивались угрозой  нападения  вродекотов  или
иного охочего до плоти зверья. Но, коли  он  попал  в  такие  условия,  то
вынужден был перевести себя на осадное положение, и шансов на успех у него
было немало. Другое дело, что шансов на  спасение,  на  возвращение  домой
практически не оставалось. Земля более не планировала экспедиций на Царицу
Савскую.
     Панин очутился в положении Робинзона, которому никак не светил  визит
Пятницы. И по океанам  здесь  не  плавали  суда.  До  времени,  когда  они
поплывут, следовало подождать лет этак с миллион.
     Он сидел перед пультом, в громоздком, тяжком скафандре, молча  глядел
на покореженные приборы, и ему впервые  за  весь  день,  после  всех  этих
сумасшедших перипетий, избегнутых смертей и счастливых избавлений, сейчас,
когда все было уже позади - захотелось завыть от страха и  тоски.  Он  был
абсолютно один на целой планете. Еще утром он видел и слышал голоса других
людей,  ощущал  их  рукопожатия  и  хлопки  по  плечу.  Он  был   частицей
беспредельной, населенной Галактики. Он находился  в  сплошном,  нигде  не
прерываемом поле разума, в естественной для себя среде обитания.  В  любую
минуту мог бросить все к чертям  и  вернуться  на  Землю.  Там  его  ждали
родители, младшая сестра, за которой уже начинали ухаживать сверстники,  и
без числа прочих, кого принято именовать "родные  и  близкие".  Где-то  на
одной из планет работала медиком девушка, которая ему  нравилась,  и  хотя
она была  к  нему  равнодушна,  для  звездохода  это  не  было  поводом  к
отступлению. Повсюду, куда бы он ни прилетал, куда бы ни пригонял все  эти
блимпы, трампы, трансгалы, ему  встречались  старые  друзья  и  появлялись
новые...
     Теперь он был в одном мире, а все это - в другом.
     Панину уже не хотелось выть. Ему хотелось умереть.
     Но вместо того, чтобы упереть раструб  фогратора  в  висок  и  плавно
нажать  клавишу  спуска  -  в  Галактике   иногда   находили   корабли   с
астронавтами,  сносившими  себе  головы  таким   способом   в   совершенно
безвыходных положениях, - он стиснул зубы, сжал кулаки, зажмурил  глаза  и
по праву командира блимпа отдал себе  приказ:  выжить.  И  по  обязанности
члена экипажа принял его к неукоснительному исполнению.
     Панинский блимп, как  и  все  корабли  Галактического  Братства,  был
снабжен генераторами изолирующего поля.  Процедура  "харакири"  не  успела
вывести их из строя. Но  ресурс  их  был  ограничен  и  восстановлению  не
подлежал. Поэтому Панин решил  пользоваться  полем  чрезвычайно  экономно.
Например, ежедневно на несколько минут накрывать  им  корабль  и  выходить
наружу без скафандра, чтобы привыкать к местному воздуху. Необходимую  для
пищеблока биомассу - к примеру, траву  или  листья,  -  он  мог  добывать,
укрывшись в скафандре высшей защиты. Вроде коты вольны были ломать о  него
зубы, если им по нраву такое занятие.
     Оставалась проблема досуга.
     Панин, как человек средних способностей, не склонен был  ни  к  каким
искусствам,  не   имел   экзотических   увлечений.   На   людей,   занятых
коллекционированием древних монет или современных букашек, смотрел как  на
безобидных   чудаков.   Никогда    не    пробовал    ни    рисовать,    ни
сочинительствовать, ни творить объемные иллюзии. Единственное, что он умел
- это водить корабли. Да и здесь он, следовало признать, не блистал.
     Сейчас он лишился последнего приложения своих способностей.
     Это обстоятельство слегка обеспокоило Панина. Он помнил еще из  курса
психологии,   пройденного   в   молодости   вкупе    с    астронавигацией,
гравитационной физикой  и  прочими  премудростями,  что  безделие  чревато
душевными расстройствами. А сходить с ума, подобно бедолаге  когитру,  ему
вовсе  не  улыбалось.  Но  возникшая  проблема  не  относилась  к  разряду
первостепенных, и Панин отложил ее решение на потом.  В  конце  концов,  у
него была прорва времени впереди, чтобы выдумать себе хобби.
     Разобравшись с делами и поставив перед собой вполне конкретную задачу
на все обозримое будущее, Панин... Как вы думаете, что он  сделал?  Улегся
спать!
     Спал он крепко, без снов. Кошмары его отродясь не мучили, так с какой
же стати ему изменять привычкам?
     Любопытно, что вписаться в двадцативосьмичасовой суточный цикл Царицы
Савской ему не составило труда: он даже не задумался над этим.
     Наутро Панин влез в скафандр и совершил первую дальнюю вылазку  -  до
ближайших деревьев. Вродекоты его не атаковали, и он  подумал  даже,  что,
вполне  возможно,  их  пресловутая  агрессивность   сильно   преувеличена.
Добравшись до  края  поляны,  куда  уже  подступали  молодые  деревца,  он
остановился, откинул забрало и сделал несколько быстрых неглубоких вдохов.
Под шлем ворвались крутые, резкие запахи - разило падалью, взрытой землей,
еще чем-то непонятным... Слегка закружилась голова, и Панин прервал  сеанс
адаптации. Придя в себя, достал из-за пояса мачете и нарубил  целый  ворох
зеленой массы для пищеблока.
     А на обратном пути на него налетели вродекоты.
     Панин растерял всю зелень, растерялся и сам. Звери бестолково  катали
и валяли его по траве, кусая куда ни попадя и норовя ухватить за горло. На
четвереньках, волоча повисшего на плечах вродекота, Панин подобрал  мачете
и стал  отмахиваться.  Здоровущий  пучеглазый  квазифелис,  исходя  злобой
пополам с пеной, хрипел и грыз голубоватое лезвие,  мигом  располосовавшее
пасть,  захлебывался  собственной  кровью,  густой,  темно-бурой...  Потом
завертелся волчком, мотая изувеченной мордой. Остальные на  миг  забыли  о
Панине и набросились на истекающего кровью собрата. Пока они рвали того на
куски, Панин сгреб сколько успел зелени и рванул на блимп во все  лопатки.
Едва только перепонка люка  сомкнулась  за  ним,  как  грязно-серая  живая
торпеда врезалась в нее, бешено рыча и лязгая клыками...
     Не снимая скафандра, Панин прошел под  лучевой  душ,  смыл  с  брони,
исцарапанной алмазными когтищами,  слюну,  кровь  и  лохмы  шерсти.  Потом
вернулся  в  тамбур  за  зеленью,  молча,  как  автомат,  пустил   ее   на
обеззараживание, прополоскал и загрузил в пищеблок. Тот слопал ее за милую
душу. В меню этого своего второго  на  Царице  Савской  дня  Панин  увидел
харчо, бастурму и бахмаро. Унылым голосом затребовал чаю  и  получил  чай,
тоже  отчего-то  грузинский.  Все   предложенное   съел,   но   настроение
исправляться отказывалось. Скинул с себя все  к  дьяволу,  уселся  в  позу
лотоса и только так успокоился.
     В багажном  отделении,  куда  со  скуки  заглянул  Панин  под  вечер,
обнаружились две посылки на Меркаб. В одной, судя  по  индексу,  хранилось
нечто экзотическое, но съедобное. Другая содержала кристаллограммы книг по
биологии. Панин пробежал глазами по оглавлениям: "Проблемы  футурогенетики
и   прикладной    евгеники"...    "Двухсотлетие    Всемирного    конгресса
биобихевиористов. Изложение докладов..."  "Популярная  ксенопсихология"...
Ничего   развлекательного,   разгоняющего   уныние,    не    обнаружилось.
Поразмыслив, Панин вскрыл посылку и добыл оттуда наугад один кристаллик  в
керамитовой оправе. Вернувшись в кабину,  устроился  поудобнее  в  кресле,
надел "диадему" - аппарат для считывания  кристаллограмм,  и  приступил  к
познавательному отдыху.
     Через пару минут его потянуло в сон, хотя ему была продемонстрирована
популярная брошюра некоего У.Уолдо "Брат драконам, спутник совам", про то,
как упомянутый У.Уолдо приручал гиен. Судя по вступительному слову,  гиены
и впрямь оказались покладистыми созданиями, несмотря на мерзкую  внешность
и дурную репутацию. Тщанием У.Уолдо они были готовы  танцевать  на  задних
лапах, лизать в розовые чушки детишек автора брошюры и чуть  ли  не  жрать
морковку заместо падали в знак любви ко всему человеческому  роду.  "Ну  и
бодяга", - подумал Панин, однако же дочитал до конца.
     Ночью он сидел без света перед экраном внешнего обзора и  вглядывался
в черные  силуэты  деревьев  на  фоне  густо-синего  неба.  Там,  в  лесу,
перекликались странными мяукающими голосами ночные птицы,  изредка  кто-то
хрипел удавленником, хрустел  галечник  под  чьими-то  тяжелыми  лапами  и
прыгали светящиеся красным и зеленым точки - не то светляки, не  то  глаза
неугомонных, не оставляющих надежды задрать Панина вродекотов...



                         8. НЕ ОШИБСЯ ЛИ ГРАСС?

     Дни были похожи один на другой,  как  бесконечная  череда  близнецов.
Панин  просыпался,  приводил  себя  в  порядок,   потреблял   предложенный
пищеблоком завтрак - к счастью, меню не  страдало  однообразием  благодаря
встроенному в агрегат генератору случайных  чисел.  Сырьем  для  пищеблока
служила свежая зелень снаружи, а концентраты из неприкосновенного  запаса,
прихваченные с  галактической  базы,  как  им  и  положено,  оставались  в
неприкосновенности: Панин берег их на какой ни то  непредвиденный  случай.
Во всяком случае, ресурсов для системы  жизнеобеспечения  у  него  было  в
достатке - вода и воздух исправно регенерировались. Но и здесь  необходима
была страховка, поэтому следующим пунктом распорядка дня был  обязательный
выход на поверхность Царицы Савской, сеанс адаптации к ее воздуху и заодно
сбор биомассы. С каждым сеансом голова  у  Панина  кружилась  все  меньше,
запахи уже не так оскорбляли его обоняние,  и  он  мало-помалу  становился
"двоякодышащим", то есть равно способным обитать  в  газовых  средах  двух
планет. Первое  время  он  бдительно  контролировал  самочувствие,  но  на
здоровье  адаптация   не  отражалась  ничем,   кроме  некоторого  учащения
пульса... Затем следовали обед и проверка систем корабля.  Панин надеялся,
что ему удастся наладить связь, но  "харакири" отработало на совесть,  все
межэлементные коммуникации были разрушены, дабы восстановить их никогда не
смогли бы и самые изощренные специалисты зловредных галактических сил,  не
то что заурядный драйвер. Ближе к вечеру Панин накрывал  блимп  и  участок
полянки площадью приблизительно в  гектар  изолирующим  полем,  вытаскивал
наружу  раскладное   кресло,   усаживался   поудобнее   и   со   злорадным
любопытством,  будто  зритель  в  театре,  наблюдал,  как  разъяренные  до
предела, взъерошенные,  с  налитыми  кровью  глазами  и  мордами  в  пене,
вродекоты бросаются на невидимую преграду, во что бы  то  ни  стало  желая
достать ненавистного врага.
     Как-то ему повезло, хотя это  и  не  очень  подходящее  слово,  стать
свидетелем охоты  вродекотов  на  крупную  дичь.  Из  леса  понуро  выбрел
чудовищный, с панинский блимп,  лохматый  с  проплешинами  зверь,  весь  в
каких-то мясистых наростах, буграх, рогах и беспорядочно  разбросанных  по
бокам панцирных пластинах, жуя на ходу охапку листьев  капустного  дерева.
Уперся тяжелой башкой  в  изолирующее  поле,  ни  черта  не  разобрал,  но
сворачивать не захотел. Приналег -  Панин  кожей  почувствовал,  как  поле
прогнулось, схватился за  притороченный  к  поясу  фогратор,  но  поле  не
подвело. Пока зверь трудно соображал, как поступить далее,  из-за  стволов
серым потоком нахлынули квазифелисы  и  молча,  без  подготовки,  деловито
стали резать его в лоскуты своими  жуткими  клыками.  Гигант,  как  Панину
показалось, даже и не заметил, как умер, потому что и головой не  повел  в
сторону нападавших. Вот только что стояла, уперевшись  лбищем  в  незримый
барьер, гора мяса и шерсти - и нет ее, а на ее месте лишь костяк  в  бурых
ошметках да  лужа  крови...  Разделав  тушу,  вродекоты  поплясали  вокруг
Панина, ничего не добились и неожиданно брызнули врассыпную, а  на  падаль
откуда-то, чуть ли не из-под земли, стали собираться  мелкие,  похожие  на
крыс могильщики.
     Случались и совершенно противоположные сцены. Однажды  под  вечер  на
поляну выскочил взмыленный, ободранный и смертельно перепуганный вродекот.
С разбегу взлетел на покатый контур поля, окончательно растерялся и  сполз
в траву. И тогда из темноты леса на него туго  упало  серое  в  подпалинах
одеяло, окаймленное бахромой  из  когтей,  прихотливо  украшенное  круглой
многозубой пастью посередине и, что самое-то мерзкое, без каких бы  то  ни
было намеков на глаза...
     После ужина Панин копался в раскуроченной  посылке,  наугад  извлекал
очередной кристаллик  и  предавался  самообразованию.  Проблемы  генетики,
евгеники и прочая муть действовали на него убаюкивающе. Сон был  крепок  и
пуст.
     Панин   потихоньку   погружался   в    бессмысленное,    размеренное,
растительное существование. Он все меньше задумывался над тем,  ради  чего
он все это делает. Забросил попытки восстановить связь. Реже  вспоминал  о
том, что в нескольких сотнях километров над его головой  кипит  насыщенная
событиями, делами и заботами жизнь Галактики. Где-то там,  среди  звезд  и
туманностей, астрархи проворачивали запланированную реконструкцию шарового
скопления, чтобы там можно  было  жить  -  без  него.  Ксенологи  наводили
контакты между  цивилизациями,  гилурги  обращали  межзвездное  рассеянное
вещество в планеты и дайсоновы сферы, тектоны  строили  хрупкое,  эфирное,
прекрасное  здание  Единого  Разума  Галактики...  Но  драйвер  Панин  был
исключен  из  этого  процесса.  Он  ел,  пил,  дышал,  спал.  И  почти  не
разговаривал. О чем можно разговаривать с самим собой?
     Все чаще Панин  совершал  вечерний  моцион  без  скафандра.  Сидел  в
кресле, свесив руки  через  подлокотники  и  бездумно  шевеля  пальцами  в
жесткой, по-земному зеленой траве. Какие-то неведомые букашки всползали по
ботинкам на брючины, подолгу копошились  там,  иногда  застывая  и  шевеля
усиками, а затем вдруг вспархивали и уносились прочь. И даже вродекоты уже
не бросались на прозрачный пузырь изолирующего поля,  а  только  пробовали
его лапами и бесшумно скользили по периметру, мимо - по  своим  непонятным
Панину делам.
     "Грасс ошибался, - лениво думал  Панин,  нежась  в  кресле  и  полной
грудью вбирая вязкий лесной воздух. - Здесь можно было жить. И выжить.  Он
поспешил. И все поспешили следом за ним. Зря..."
     Это благорастворение кончилось внезапно и навсегда.



                           9. ВОЙНА ТАК ВОЙНА

     Был тридцать второй полусонный вечер Панина под открытым небом Царицы
Савской подле разверстого люка. Как и обычно, Панин равнодушно  глазел  на
маневры вродекотов вокруг себя и думал медленные свои  думы.  Например,  о
том, что было бы славно к ужину получить в подарок от пищеблока  творожное
суфле.  Можно,  конечно,  и  затребовать,  но  сюрпризы  всегда  приятнее.
Слабость к творожным блюдам, да и ко  всему  молочному,  была  приобретена
Паниным уже здесь...
     И совсем случайно, краем  глаза,  Панин  уловил  непонятное  движение
слева от себя. Он даже  не  отреагировал  на  него  должным  образом,  как
подобает звездоходу в условиях чужой планеты - расслабился, распустился за
эти  дни.  Прошло  несколько  секунд,  прежде  чем   он   подобрал   ноги,
переключился с гастрономических размышлений на полную боеготовность.
     А серые живые снаряды пронизывали изолирующее поле насквозь и сновали
уже где-то рядом. Да и не было  поля  вовсе.  Было  да  сплыло.  Растаяло.
Видно, перепало и его генераторам  от  проклятого  "харакири",  только  не
сразу это сказалось.
     И лишь когда Панин увидел оскаленную морду с отлегшими ушами в  метре
от своих ног - только тогда он окончательно пришел в себя.
     Нет, он не блистал никакими личными достоинствами. Среди  звездоходов
был  зауряден.  Не  мог  читать  мысли,  чувствовать  присутствие   врага,
двигаться быстрее молнии, не способен был на всякие чудеса,  как,  скажем,
его сверстники Лгана, братья Кратовы, Жайворонок или совсем уж легендарные
Михеев,  Энграф  или  Бразинский.  Но  кое-что  он  умел,  ибо  без  этого
"кое-чего" не видать бы ему дальних звезд, как своих ушей.
     Поэтому он успел увернуться от нацеленной на его ничем не  защищенное
горло  акульей  пасти.  Успел  наподдать  перекатившемуся   через   голову
вродекоту под ребра кованым ботинком. Успел добежать до люка...
     Челюсти квазифелиса  сомкнулись  вокруг  его  ноги,  но  прежде,  чем
сжались окончательно, Панин вырвался, потеряв полштанины вместе с кожей  и
мясом. Взревев от боли, с разбегу нырнул в люк, приземлился на ладони и  с
облегчением услышал чмоканье перепонки.  Осатаневшие  от  нежданной  удачи
звери бились в люк, в борт корабля, трепали и крушили  в  щепу  раскладное
кресло.
     Панин на одной ноге допрыгал  до  кабины.  Скуля  и  подвывая,  сунул
укушенную ногу  под  лучевой  душ,  влепил  себе  двойную  дозу  блокадной
сыворотки,    плеснул   на   рану   заживляющего,    проглотил   пригоршню
стимуляторов... Нога горела, исходила острой, дергающей болью. Да и самого
Панина дергало. Он сидел на полу, в луже собственной крови, зажмурившись и
ругаясь черными словами. "Сдохну, - приговаривал он. - Пропаду я тут,  как
гиена..."  Но  фармакопея  понемногу  делала   свое   дело.   Кровотечение
остановилось, боль затухала,  вовсю  развернулась  регенерация  тканей,  и
через час рана уже затянулась первой розовой кожицей. Панин с трудом встал
и, хромая не столько от боли,  сколько  из  опасения  почувствовать  боль,
убрал  следы  крови  и  грязи.  Он  уже  не  причитал  над  своей  горькой
судьбинушкой. Страх и  растерянность  отступили,  а  на  их  место  пришла
ярость.
     Генераторы изолирующего поля накрылись бесповоротно. Теперь  придется
распроститься с мыслями о безмятежном кайфе в удобном  кресле  под  чистым
небом. Панин был обречен на бесконечную борьбу за существование.  Пока  не
сядут батареи фогратора, пока не затупится и сломается мачете...
     "Хорошо же, - подумал он, пробуя ступить потверже на больную ногу.  -
Вы что себе думаете? Что вы здесь хозяева? Что я буду вас бояться? Ну нет,
так у нас не пойдет! Я человек, а вы - гнусные, грязные, подлые хищники! И
я заставлю вас знать ваше место, я вас в землю втопчу, разорю ваши гнезда,
сожгу ваш лес, война так война!.."
     Он влез в скафандр, опустил светофильтр, пристроил на локтевом  сгибе
раструб фогратора и выпрыгнул из люка.
     Вродекоты накатывались на  него  волна  за  волной,  казалось  -  они
собрались на эту поляну со всего леса, со всего материка, а то и  со  всей
планеты. А он выжигал их, словно заразу. Стоял спиной к  блимпу  и  веером
палил из фогратора. Перед ним поднималась сплошная стена синего огня, дыма
и смрада.
     Когда  первый  поток  нападавших  выгорел  дотла,  задние  вродекоты,
которым тоже досталось от жара и шальных, прорезающих все до  самого  леса
залпов, с визгом кинулись врассыпную. Панин, в черном от копоти скафандре,
словно разъяренный  бог,  двинулся  следом,  дожигая  раненых,  отставших,
затаившихся.
     Звери бежали от него, как от стихийного бедствия.  Он  и  сам  ощущал
себя разбушевавшейся неуправляемой стихией. Он  ненавидел  этот  мир,  как
прежде здесь ненавидели его. И теперь сводил счеты.
     Панин прекратил огонь, только полностью израсходовав ресурс одной  из
двух батарей фогратора. Позади него лежала черная голая  равнина,  впереди
еще горело. Панин повернулся и пошел, вздымая тучи пепла, к кораблю. Никто
не нападал на него, не бросался из кустов на плечи, чтобы рвать и  грызть.
Нынче здесь у него не осталось живых врагов. Казалось, вся Царица  Савская
оцепенела от ужаса. Он беспрепятственно дошел до блимпа, огляделся. Мирный
зеленый пейзаж был непоправимо испорчен. И плевать.
     Сквозь ровный гул, все еще стоявший  в  ушах,  Панин  услыхал  чье-то
поскуливанье. Он пошел на звук, вскинув парящее смертью жерло фогратора.
     Возле погруженной в землю  опоры  блимпа  лежал  на  брюхе  некрупный
вродекот. Он был наполовину обожжен, однако еще  жил.  Тесно  поставленные
глаза строго и печально смотрели на приближающегося Панина. Не было в  них
привычного кровавого отблеска - только боль и спокойное ожидание конца.
     Панин навел фогратор. И опустил.
     Как, когда Грасс ухитрился увидеть в этих бешеных тварях неистребимое
ни при  каких  обстоятельствах  достоинство,  пренебрежение  к  врагу?  Те
качества, что издревле считались присущими земным  кошкам?  Как  случилось
это озарение? Да было ли оно? Просто поглядел на пол,  потом  на  потолок,
пососал палец: нарекаю, мол, вродекотами... И угадал!
     Панин снова поднял фогратор. И снова опустил.
     Квазифелис равнодушно смотрел на него немигающим взглядом.
     "Кто я перед ним?" - вдруг подумал Панин.



                            1О. РАНЕНЫЙ ВРОДЕКОТ

     Одно дело - вершить возмездие над атакующей сворой и совсем другое  -
добивать живое существо, глядя ему в глаза...  Панин  засунул  фогратор  в
кобуру, сходил на корабль, разыскал там кусок прочной, нервущейся ткани  -
шторку  из  багажного  отсека.  Вернулся  к  раненому.  Подошел  сбоку   и
осторожно, стараясь не беспокоить ожоги, перевалил зверя  на  разостланную
рядом ткань. Тот следил за человеком, не делая  попыток  к  сопротивлению.
Похоже, он уже не соображал, что творится вокруг.
     Панин впрягся в импровизированную  волокушу  и  за  какой-то  час  по
миллиметрику, сопя и обливаясь потом, затащил вродекота  на  блимп.  Самое
занятное, что на протяжении всей операции он даже  не  вдумался  ни  разу,
зачем он так поступает!
     Вродекот   был   устроен   в   багажном   отсеке,   предусмотрительно
освобожденном от посылок. Панин пожертвовал во  имя  его  удобства  частью
запасов зеленой массы для пищеблока: разбросал листья  и  ветки  по  полу.
Помещение  наполнилось  характерными  лесными  запахами,  и  вродекот,  не
открывая глаз, наморщил острую седую  морду  и  нервно  дернул  ушами.  Он
продолжал лежать на  шторке  пластом,  положив  голову  на  неповрежденные
передние лапы, отчего делался похож скорее на  усталую  охотничью  собаку,
которой снились приятные убегально-догоняльные сны. На присутствие  Панина
по-прежнему не реагировал. То ли сил не было, то ли уже навалилась кома.
     Панин сходил за свежей зеленью и, вернувшись, потребовал у  пищеблока
сырого  мяса.  Агрегат  с  некоторым   недоумением,   что   выразилось   в
продолжительном  напряженном  мигании  индикаторов,  принял   странноватый
заказ, предварительно уточнив, какое именно мясо предпочитает клиент.  Тот
остановился на говядине, и пищеблок снабдил его  аккуратным  бурым  ломтем
прямоугольной формы,  без  пленок,  прожилок  и  жировых  прослоек.  Панин
вывалил  мясо  из  блюда  прямо  перед  носом  вродекота  -  тот  даже  не
пошевелился, только тревожно дернул боками.
     В полной растерянности Панин слонялся по блимпу, ставшему для него не
столько убежищем, сколько  узилищем.  Пробовал  почитать  про  всякие  там
инбридинги с инцухтами, но скоро  оставил  это  занятие.  Отмахнувшись  от
угрызений  совести,  вскрыл  посылку,  где  хранилось   что-то   съестное.
Действительно, хранилось. Две грозди бананов и какие-то незнакомые  плоды,
похожие на синие пупырчатые яблоки. сгнило. Кому понадобилось посылать все
это посылкой, когда повсюду есть пищеблоки, запросто  синтезирующие  любой
вообразимый фрукт и  овощ?..  Панин  внимательно  прочел  сопроводительный
лист: это оказались  рекомендательные  образцы  новых  сортов,  выведенные
специально для разведения в  условиях  Меркаба.  Что  ж,  некоторое  время
меркабцам  придется  пожить  без  естественных  фруктов.  Панин  спровадил
образцы в утилизатор и демонстративно заказал себе спелый банан.  Пищеблок
с облегчением выдал требуемое.
     Вродекот сменил позу. Теперь он лежал на боку, откинув лапы, и  тяжко
дышал. Ему было погано. Панин брезгливо  отодвинул  уже  размякший  мясной
ломоть, присел на корточки и внимательно осмотрел ожог. Шкуры  на  боку  и
холке практически не  осталось:  сплошная  обугленная  кора.  Задние  лапы
обгорели до костей. Любой земной зверь от такого увечья давно бы умер.  Но
кто  мог  дать  Панину  справку  о  степени  живучести  обитателей  Царицы
Савской?..
     Панин сходил в кабину, переключил пищеблок в  фармакогенный  режим  и
потребовал чего-нибудь болеутоляющего  в  сочетании  с  заживляющим.  Блок
выплюнул ему на ладонь пластиковую капсулу с желтой маслянистой  эмульсией
внутри. "Этого мало, - подумал Панин. - Тут меньше чем  двумя  литрами  не
обойтись." Он попросил увеличить дозу, но, как видно,  в  блоке  постоянно
срабатывали  скрытые  ограничители,  дозировавшие   эмульсию   в   строгом
соответствии  с  представлениями  программы  фармакогенеза  о  метаболизме
нормального человека. Правда, память  пищеблока,  старательно  сохранявшая
все недельное меню во избежание повторов, на медикаменты не  простиралась,
и через час Панин вытряс из  агрегата  нужное  по  его  мнению  количество
эмульсии.
     С охапкой капсул он явился в багажный отсек и принялся выдавливать их
содержимое на  пораженные  участки  тела  вродекота.  Скоро  задняя  часть
туловища зверя покрылась  лоснящейся  пленкой.  И  лишь  выбросив  в  угол
последнюю пустую капсулу, Панин вдруг подумал, что живительное для  любого
обитателя Земли средство свободно может оказаться отравой для квазифелиса.
Пока он в раздумье чесал затылок, эмульсия начала оказывать свое действие.
И это, по всей видимости, не доставило и без того уже  оглохшему  от  боли
вродекоту никакого облегчения. Тот наморщил морду,  ощерился,  заскрежетал
клыками. А потом тихо, совсем по-собачьи, заскулил.
     Панин отпрянул.  "Ну,  что  ты...  -  пробормотал  он  растерянно.  -
Держись, парень. Это только поначалу больно, а потом пройдет, я знаю. Меня
вон давеча хватанули твои приятели... может, ты и хватанул... а я уже  как
огурчик, плясать могу. Потерпи немного, эта штука хорошо помогает,  быстро
лечит..."
     Вродекот плакал всю ночь. Не выдержав, Панин ушел, но скулеж  и  лязг
клыков  преследовали  его  повсюду.  Он  мотался  по  тесным   корабельным
помещениям,  иной  раз  устраивался  в  кресле,  чтобы  уснуть,  натягивал
"диадему" с осточертевшим У.Уолдо и его гиенами - все без пользы.  За  эту
ночь, показавшуюся вечной, Панин от скуки и тоски трижды поел безо всякого
аппетита - даже творожное суфле не лезло в горло! - выпил без малого  литр
рекомендуемого для здорового сна теплого молока. Но сон, ни  здоровый,  ни
больной, не шел.
     По ту сторону брони, вокруг корабля,  остывало  пожарище.  Вдоль  его
границ, где уцелел живой лес, сновали невидимые во тьме хищники, светились
чьи-то глаза, кто-то кого-то скрадывал, приканчивал и жрал...
     Так и не сомкнув глаз, Панин встретил утро. Вродекот все еще  стонал,
но уже тише, с большими перерывами. "Не пойду к нему, пока не  уймется,  -
подумал Панин малодушно. - Либо он сдохнет, либо выздоровеет. Что только я
стану с ним делать во втором случае?"
     Перед ним стояла весьма непростая и малоприятная  задача:  ежедневный
сбор биомассы. При защитном поле можно было бы обойтись и  травой.  А  так
придется каждый раз облачаться в скафандр и с фогратором в  одной  руке  и
мачете в  другой  добираться  до  деревьев.  Все  едино  травы  в  радиусе
полукилометра после вчерашнего  побоища  не  сыскать.  Да  и  энергоресурс
фогратора не беспределен. Когда сядет последняя  батарея,  Панин  вынужден
будет отбиваться от врагов мачете. А  потом  у  него  останется  последнее
оружие - руки да ноги. И польза от них, пока цел скафандр.  Но  и  у  того
броня не вечна. Если ежедневно и кропотливо грызть  ее  острыми  зубами...
Как в древней  притче  про  алмазную  гору,  на  которую  раз  в  столетие
прилетает воробей почистить свой клюв.
     Этим утром на Панина никто не нападал.  Он  собрал  биомассы  сколько
смог унести, вернулся и нарубил еще столько же  впрок.  Потому  что  знал:
скоро страх перед ним забудется, растворится в крохотных звериных  мозгах,
да и, в конце концов, на  место  перепуганных  придут  другие,  ничего  не
ведающие о двуногом карателе с огненным мечом.
     Когда Панин снял скафандр, умылся и  зашел  в  кабину,  он  не  сразу
почувствовал,  какая  на  корабле  установилась  тишина.  И  только  после
завтрака понял вдруг, что из багажного отсека не доносится ни звука.
     Свалив посуду в утилизатор - пусть разбирается! - Панин  чуть  ли  не
бегом поспешил к своему подопечному. Открыл двери, переступил порог...
     Вродекот лежал посреди пола, поджав  искалеченные  лапы  под  себя  и
вытянув шею. Он не дышал. За ним тянулся грязный кровавый след. Глаза были
закрыты, пасть сомкнута в смертном спазме. "Вот и все", - подумал Панин.
     Он приблизился к недвижному зверю, опустился на колени. Протянул руку
и коснулся жесткой вздыбленной шерсти на загривке. "Вот и все, -  мысленно
повторил он. - Как был  один,  так  один  и  остался.  Думал  хоть  как-то
оправдаться за... то, что  было  вчера.  Перед  кем?  Перед  собой?  Перед
Царицей Савской? Что тут  оправдываться...  Он  хотел  убить  меня,  но  я
оказался  сильнее.  Уж  он-то  меня  не  пожалел  бы.  А  я на что-то  еще
надеялся... чего-то ждал...  хоть ненадолго избавиться от одиночества. Без
Пятницы что за Робинзон? Тут бы в Айртоны не угодить..."
     Вродекот открыл глаза. Потускневшие, уже потусторонние, но все те  же
кроваво-красные глаза машины для убийства.
     Собрал воедино последние клочья своих сил. Напряг цепенеющие мускулы.
Прижал уши. С лязгом расцепил ятаганные клыки...
     Панин с криком откинулся назад, отдергивая руку.
     Страшно, непозволительно медленно выполняя это  в  общем-то  нехитрое
движение. Потому что вродекот успевал раньше.
     Звериная пасть плавно, как во сне, оделась на его правую  кисть,  что
мгновение  назад  еще  лежала  на  голове   квазифелиса.   Как   перчатка,
отороченная булатными клинками. Клыки сомкнулись, хрустко перерубая жилы и
кости. Холодная тупая боль прокатилась по руке  и  врезалась  куда-то  под
сердце.
     И только после этого вродекот по-настоящему умер.
     Панин, зажмурившись, потянул руку из капкана - это ему  на  удивление
удалось. Приблизил к лицу. Приоткрыл один глаз. И снова закрыл.
     Кисти не было. Только неровный костяной спил в ошметках кожи и  мышц.
Кровь фонтаном лупила из раны и барабанила по голому металлическому полу.
     Царица Савская отомстила за свою честь.



                              11. ПАНИН И КОТЯТА

     Разумеется, Панин не умер. Звездоходы от такого  не  умирают.  Вообще
лишить звездохода жизни -  дело  непростое...  Кровотечение  он  остановил
почти рефлекторно, еще не выходя, точнее - не выползая из  отсека,  потому
что ноги его не держали. Действуя скорее автоматически,  чем  сознательно,
снова  запустил  фармакогенез.  Наглотался   стимуляторов,   компенсировал
кровопотерю.  Перед  глазами  все  плыло,  временами  откуда-то  возникала
разверстая пасть квазифелиса, а следом за ней накатывал очередной  приступ
тягучей боли... Потом боль отступила, свернулась в  клубочек  и  затаилась
где-то на самых кончиках пальцев... которых не было. А на ее место  пришла
слабость. Как телесная, так и душевная.
     Отныне он был инвалид,  калека.  Сидя  подле  тревожно  помигивающего
пищеблока, Панин примерял к себе эти древние, никому на Земле не  знакомые
иначе, нежели по историческим романам, понятия, и  ему  хотелось  плакать.
Кисть руки - ерунда, пустяк! Главное - жив, горло не подставил, все видит,
все слышит... Это на Земле пустяк. На галактической базе пустяк. Там любой
медик в промежутке между анекдотами запустит тебе остеорегенерацию:  "Рука
- это что!  Я  тут  одному  давеча  голову  заново  восстановил.  А  потом
выяснилось, что ему не  надо...  Вот  цвет  лица  мне  твой  почему-то  не
нравится. Нервишки не шалят?" Шалят, ой шалят! Никогда он уже не будет тем
человеком, каким появился на свет, что бы там ни говорили о  периодическом
обновлении клеток  организма.  Отныне  и  навсегда,  до  самой  смерти  он
ущербен, неполноценен, он - калека...
     Рана заросла полностью на третий день, скрылась под лоскутом  молодой
чистой кожи. Как будто и не было ничего, как будто Панин так и  родился  с
пятью пальцами на левой руке и без единого на правой.
     Кое-как отлежавшись, отойдя от шока и вдоволь себя нажалевшись, Панин
еще раз побывал в багажном отсеке. Нужно было навести порядок,  уничтожить
труп.  Спихал  в  ворох  пожухлую  листву,  спрыснул   дезинтегрантом   из
ядовито-желтого с черными полосами баллона - над листвой  закурился  серый
дымок без запаха, куча стала проседать, проваливаться сама в себя и  прямо
на глазах истаяла, словно кусочек сахара в стакане чая... Панин повернулся
к мертвому зверю. На миг заколебался: он стоял над могилой частицы  самого
себя.
     Превозмогая  отвращение,  Панин  склонился  над  мордой  квазифелиса.
Наступив ногой ему на бороду  и  ухватившись  пальцами  здоровой  руки  за
верхнюю губу, попытался расцепить пасть. Тщетно. Обливаясь холодным потом,
Панин переждал, когда проснувшаяся боль  снова  отступила.  Толкнул  серую
тушу носком ботинка.
     И  тогда  из  густого  меха  на  брюхе  вродекота  показалась  чья-то
маленькая,  с  ноготок,  слепая  мордаха.  Наморщила  влажный  заостренный
носишко, подергала им воздух. И тихонько, жалко запикала, зовя  на  помощь
хоть кого-нибудь.
     Крохотный новорожденный вродекотенок. А рядом с ним еще двое -  таких
же.
     Панин смертельно ранил их мать. Умирая, она  свела  с  ним  счеты.  А
может быть, просто обороняла будущее потомство  до  исхода  сил,  и  тупая
ненависть к чужаку на сей раз вовсе ни при чем?..
     Теперь Панин был волен распорядиться судьбой детей  своего  заклятого
врага.
     Мысль о мести, этакой межрасовой  вендетте,  даже  в  голову  ему  не
пришла. Он бережно препроводил детенышей по одному к себе за пазуху и унес
в  кабину.  Там  он  устроил  их  в  пустом  ящике  из-под  посылки,  куда
предварительно навалил все той же  листвы,  а  сверху  бросил  собственный
шерстяной свитер. Потом сходил в багажный отсек и распылил  дезинтегрантом
труп квазифелиса.
     Котята  бестолково  копошились   в   ящике,   попискивали,   тыкались
мордочками в стенки. Они хотели есть.
     Панин сгоряча затребовал от пищеблока порцию теплого кошачьего молока
и не сразу сообразил, почему его  заказ  был  немедленно  и  категорически
отвергнут. Тогда он хлопнул себя по лбу, застонал от боли и,  честя  ни  в
чем не повинный пищеблок во все корки, добился от него обычного коровьего.
Обмакнув в чашку палец, сунул его под нос одному из  котят.  Тот  уткнулся
носом в молочную каплю и, помедлив, старательно слизал  ее  узким  красным
язычком. Это было для Панина полной  неожиданностью,  потому  что  он,  по
правде говоря, в успех своей благотворительности не верил.
     Котята лопали молоко, как ненормальные. Лакать они по младенчеству не
умели, видеть ничего не видели, меры не знали и к вечеру  нализались  так,
что могли лежать лишь кверху пузами. Но молоко  в  них  не  задерживалось.
Прекрасный панинский свитер, совсем как новый, только слегка  раздерганный
на локтях, превратился в грязную тряпку. Едва только желудки  у  детенышей
освобождались, как те немедленно поднимали истошный писк, требуя пищи...
     У Панина не то от лекарств, не то от нервов, не то  от  новых  хлопот
поднялась температура. Голова шла кругом. Лишь очередная доза стимуляторов
привела его в порядок. За делами он как-то подзабыл о своих  переживаниях.
Теперь, после смерти вродекота, перед  ним  стояла  одна  задача:  уберечь
котят. Выходить, приучить к незнакомой пище, лишь бы не оставаться  совсем
одному!
     Он экспериментировал, заменив коровье молоко сперва на  козье,  потом
на овечье. Но лишь под утро, когда пищеблок выдал ему чашку молока  канны,
ему удалось достичь некоторого успеха. Котята почувствовали  себя  сытыми,
прекратили писк и возню, дружно свернулись  в  серые  клубочки  и  уснули.
Уснул и Панин - прямо в кресле, не отходя от ящика.
     Разбудил его все тот же писк и отчаянное шебуршание. Так прошел день,
другой...
     Гордые земные красавицы канны и не подозревали о поистине  вселенской
пользе своего молока.  Разумеется,  в  распоряжении  пищеблока  была  лишь
точная химическая формула, на основании которой он воспроизводил его, да и
все прочие продукты, для чего использовал местную  биомассу.  Но  так  или
иначе, котята стали спокойнее, больше спали, чем двигались. И  росли,  как
на дрожжах. Вполне возможно, для Царицы Савской это было обычным делом, но
Панин весьма удивился, когда к исходу четвертого дня малыши разом прозрели
и довольно твердо встали на четыре лапы.  Они  нервно  подергивали  куцыми
хвостиками и требовали еды. Привычно подставив им палец с густыми  каплями
молока, Панин ощутил отчетливое покусывание. "Ну уж нет, - пробормотал он.
- Последнее я вам отдавать не намерен..." Он плеснул немного на дно блюдца
и поставил в ящик. Котята жадно уткнулись мордочками в молоко,  зафыркали,
зачихали. Однако сообразительность вродекотов отмечал еще  Грасс  в  своем
отчете  -  и  детеныши  до  исхода  дня  приноровились  к  новому  способу
кормления.
     Жизнь Панина резко переменилась.
     Отныне он не принадлежал себе. Три неуклюжие, вечно голодные тварюшки
не особенно нуждались во внимании - была бы еда! - но все же получали  его
заботу в избытке. Панин жил по некому довольно плотному графику: кормление
зверят, сбор биомассы, кормление, чистка ящика, кормление,  сон.  Лишь  бы
поменьше времени для рефлексий. Земля, Галактика - все  это  Панину  давно
уже не снилось. Все это было где-то в незапамятном прошлом,  за  тридевять
земель. Может быть, даже и не с ним... Зато теперь он  много  разговаривал
со своими питомцами. Чаще, понятно, ругал за перевернутое  блюдце  или  за
обгаженный ящик. Но тема значения не имела.
     Однажды он проснулся оттого, что теплый  мохнатый  клубок  угнездился
подле его щеки. Сильно выросшие за последние дни  котята  опрокинули  свое
убежище, выбрались на свободу - и скорей-скорей  вскарабкались  на  своего
кормильца  в  поисках  тепла  и  защиты  от  каких-то  примерещившихся  им
опасностей. Может быть, они считали Панина своей матерью?
     "Импринтинг" - кажется, так называлось это явление в  книге  славного
У.Уолдо.  Первый  образ,  который  отпечатывается  в  пустой  еще   памяти
прозревших  детенышей,  для  них  становится  образом   матери...   Откуда
детенышам знать, что этот огромный, теплый, вкусно и  по-родному  пахнущий
зверь некогда убил их настоящую мать, хотя и сам не избежал наказания?  Да
и к чему это знание?
     Скорее похожие на лопоухих крысят, чем на котят, они  повсюду  ходили
за Паниным, путались под ногами, наскакивали на него из-за угла и повисали
на штанинах, вонзив  в  плотную  ткань  кривые  гвоздики  зубов.  Отчаянно
протестовали, когда он запирал их, уходя за биомассой.  Бурно  радовались,
когда возвращался. С молока  понемногу  перешли  на  мясо  -  хотя  и  тут
поначалу не обошлось без желудочных расстройств. И росли, росли...
     Когда перед Паниным встала проблема наречения имен, он не ломал долго
головы. Гордые уроженцы Царицы Савской стали тезками  старых  добрых  трех
поросят. А впоследствии из соображений экономии времени имена  укоротились
вдвое: просто Ниф, Наф и Нуф.
     Через  какой-то  месяц  котята  превратились  в  настоящих  маленьких
вродекотов. Они жрали все, что плохо лежало, а то, что не могли сожрать, с
удовольствием рвали в клочья. Так было покончено с "Проблемами генетики" -
опрометчиво позабытая на видном месте кристаллограмма  была  проглочена  в
единый миг и пропала для Панина навсегда. Опус У.Уолдо  удалось  отвоевать
чудом, правда - ценой глубокой царапины  на  запястье,  которую  в  запале
пробороздил ему клыками один из братьев-разбойников, не то Ниф, не то Наф.
В качестве наказания Панин определил им  двухчасовую  отсидку  в  багажном
отсеке. Когда  срок  заключения  истек,  котята  отказались  покидать  это
просторное помещение, где когти так замечательно гремят по  металлическому
полу, а на обитые поропластом стены  так  весело  бросаться  с  разбегу  и
повисать чуть ли не под самым потолком. Панин не возражал. Теперь он  хотя
бы мог спокойно выспаться без того,  чтобы  горячая,  щетинистая,  разящая
сырым мясом подушка внезапно укладывалась ему прямо на лицо...
     Выходы на поверхность за биомассой  становились  все  короче.  И  это
несмотря на то, что Панин полностью перешел  на  дыхание  воздухом  Царицы
Савской. Перебежками он достигал края  леса,  торопливо  срубал  несколько
молодых деревьев и так же торопливо отступал под защиту корабельной брони.
Пока зверье соображало, что появился чужой, он уже бывал в недосягаемости.
Про его всесжигающее оружие вродекоты  давно  забыли.  Забыл  и  лес:  над
обугленной плешью поднималась  упрямая  трава,  из  пепла  лезли  к  свету
древесные ростки. Да и сам Панин с удовольствием позабыл бы все к  чертям,
если бы не рука.
     А дома, на корабле, его ждали  три  развеселых  ушастых  бандита,  не
знавшие иных забот, как набить брюхо, вдоволь напрыгаться и набегаться. И,
если уж очень повезет, стянуть что-нибудь из кабины и разорвать  в  мелкие
клочки!



                          12. НЕПРОСТИТЕЛЬНАЯ ОШИБКА

     Эта семейная идиллия  оборвалась  даже  раньше,  чем  Панину  впервые
пришла в голову мысль, что же  он  станет  делать,  когда  юные  вродекоты
повзрослеют. А взрослели они все так же стремительно.
     Однажды Панин, уходя в лес, забыл заблокировать или,  как  говорят  в
Галактике, "заговорить" люк. С ним это произошло впервые. И  означать  это
могло лишь то, что как звездоход он  уже  никуда  не  годился.  Звездоходы
многое прощали себе и друг дружке, космос есть  космос.  Но  открытый  люк
относился к  ошибкам  совершенно  непростительным!  Ведь  соблюдение  этой
простейшей предосторожности ничего не стоило, ни сил, ни  трудов.  Тем  не
менее, Панин допустил такую оплошность.
     И, как водится, поплатился сполна.
     Нет, вовнутрь никто не залез. Это  было  бы  и  не  так  просто:  люк
открывался наружу. Вот Ниф, Наф и Нуф и выбрались на волю.
     Когда Панин увидел это, он оцепенел. Потом бестолково заорал: "Куда?!
А ну марш на борт!" Котята поняли  его  рев  как  приглашение  поиграть  в
догонялки. И рванули в противоположную сторону,  под  покров  леса.  Панин
взвыл. Одно дело - загнать вродекота в какой-нибудь корабельный закоулок и
там отшлепать по мясистой холке, и совсем другое - пытаться  настичь  его,
бешено несущегося не разбирая  дороги,  на  открытой  местности.  Особенно
когда за тобой самим уже охотятся.
     Панин  огляделся.  Дикие  квазифелисы  перекликались  где-то   рядом.
Разумеется, некоторое время он мог держать оборону с фогратором,  пока  не
разрядится последняя батарея. Потом еще  сколько-то  он  мог  отмахиваться
своим мачете. Да и скафандр был еще в порядке... А в общем-то все это было
бессмысленно.
     И тогда Панин отступил на корабль.
     Он стоял на пороге люка и выкрикивал имена своих детенышей в  надежде
на чудо. В конце концов, с ним произошло уже столько чудес, что  еще  одно
никак не могло изменить баланса  хорошего  и  дурного...  И  только  когда
первый дикий вродекот оказался уже на расстоянии  двух  своих  прыжков  до
панинского горла, замкнул перепонку.
     "Снова один", - подумал он опустошенно.
     Там, на поверхности Царицы Савской, среди  хищников,  жрущих  любого,
кто выглядит непривычно или просто слабее, его котята были  обречены.  Они
не умели охотиться. Они не видели врага в постороннем: скорее готовы  были
с ним поиграть в догонялки или хватайки-кусайки. Они не знали, что хватать
надо исключительно за горло, а кусать  -  только  до  крови,  насмерть.  И
ничего, что внешне они оставались обычными вродекотами. Даже  пахнуть  они
должны были иначе.
     Впрочем,  оставался  еще  шанс,  что  они  счастливо  избегнут   всех
опасностей, проголодаются и  вернутся.  Поэтому  Панин  весь  остаток  дня
просидел возле люка. А ночью перекочевал в кабину и включил инфралокаторы.
Но никто не пришел.



                                 13. КРИЗИС

     Однажды Панин поймал себя на том, что не понимает некоторых  слов  из
бессмертного труда У.Уолдо. Ему пришлось сосредоточиться, чтобы  вспомнить
их значение. Прежде он испугался бы, а теперь даже не  удивился.  Все  шло
своим чередом. Он дичал. Снова перестал  разговаривать  вслух:  не  с  кем
было. Отпустил бороду, потому что  показалось  бессмысленным  каждое  утро
снимать щетину пастой "Фигаро", на производство которой уходила  некоторая
доля биомассы. Перед кем форсить-то?.. Волосы уже не щекотали противно  за
шиворотом, потому что давно ложились  на  плечи.  Изрядных  усилий  стоило
вынудить себя регулярно принимать душ. "Скоро я умру, - безразлично  думал
Панин. - Не потому, что остановится  сердце.  А  потому,  что  остановится
мозг. Я стану таким же зверем, как и эти... вродекоты. Может  быть,  тогда
они примут меня в свою стаю?"
     Он определил то место в  кабине,  где  чаще  всего  задерживался  его
взгляд. На этом участке  белой  стены  он  старательно,  большими  буквами
начертал программу своих последних разумных действий - на тот случай, если
распад личности зайдет далеко, но не настолько,  чтобы  не  выполнить  эти
простые действия. Правда, не очень-то  он  верил  в  такую  возможность...
Программа гласила: "Взять фогратор.  Поднести  раструб  к  голове.  Нажать
пальцем на спуск."
     Закончив  свой  труд,  Панин  сел  в  кресло  и  прикинул,  как   все
произойдет. "А чего я медлю? - вдруг подумал он. - Чего жду? Разве  что-то
еще может измениться?.."
     Он уставился на плывущие перед глазами слабопонятные  символы,  никак
не складывающиеся в слова, не  выстраивающиеся  во  фразы.  Заставил  себя
прочесть все от начала до конца. Еще и еще раз.
     Фогратор лежал на пульте. Как раз под рукой. Под левой -  потому  что
искалеченная правая годилась  теперь  только  на  то,  чтобы  поддерживать
раструб на локтевом сгибе. "Взять фогратор, - бормотал Панин, как молитву.
- Поднести..."
     Он ощутил прикосновение холодного металла к щеке. Ни страха, ни  даже
напряжения мышц от этого он не испытал.  Видимо,  инстинкт  самосохранения
уже заглох... Спусковая клавиша мягко утопилась в рукояти.
     "Все", - подумал Панин.
     Он отнял раструб от виска, тупо заглянул в него. Нажал на  спуск  еще
раз. "Вот гадина!.." - выругался он  растерянно.  Батарея  разрядилась  до
предела. Вчера ему пришлось отбиваться от приблудных  вродекотов,  которые
взялись неведомо откуда, совершенно неожиданно и никак не желали  отстать.
Последний залп он сделал уже не глядя, из люка. Тут-то батарея и сдохла, а
он даже не обратил на это внимания.
     Вчера ему повезло. А как расценивать то, что случилось сегодня?  Тоже
как везение или наоборот?
     Панин засмеялся. Даже слезы проступили. Судьба  все  никак  не  могла
угомониться и продолжала вести счет панинских удач и неудач.  Да,  ему  не
довелось красиво  умереть,  и  теперь  неясно,  как  закончатся  его  дни,
окажется ли он способен достойно встретить свой  жизненный  финиш.  Но  он
обнаружил то, что фогратор стал бесполезной игрушкой, на борту корабля,  а
не снаружи, в окружении вродекотов!
     "В чем дело? - думал он, вертя в руках оружие.  -  Что  происходит  с
нами, людьми? Если верить Дефо, то обычный, средних способностей и неясных
душевных качеств, англичанин Робинзон Крузо почти вечность, десятилетиями,
поддерживал в себе силы и разум вдали от цивилизации. А я, тертый и  битый
звездоход,  специально  подготовленный  к   выживанию   в   нечеловеческих
условиях, и года не прожил в изоляции, а уже готов опрокинуться  на  спину
лапками кверху. Или год уже прошел? А может, два?.. За моими плечами сотни
лет спокойного в  общем-то  прогресса  человечества,  меня  воспитывали  в
уверенности в своем будущем, в самоуважении и душевном равновесии  -  и  я
так опустился. Почти озверел. Может  быть,  это  и  плохо,  что  меня  так
воспитывали, что все мы с детства привыкли ощущать за своими  и  без  того
далеко не узенькими плечами надежную мощь Земли и Галактики? Стоит  только
оборваться этой пуповине, и все пойдет вразнос?!"
     Панин зафутболил  фогратор  куда  подальше.  Покосился  на  настенную
программу. "Стереть бы это позорище... Нет, пусть висит, пусть глаза  тебе
ест, звездоход ты дерьмовый!" Он подошел к пищеблоку и заказал целый тюбик
пасты "Фигаро".
     "Не раздет,  не разут,  -  продолжал он бичевать себя.  -  В тепле  и
неге...  С  голоду  не  подыхаешь.  Воды  хоть  залейся!  Что  же  тебя на
четвереньки  так тянет,  человек?  Я тебе покажу четвереньки!  Ты у меня с
сегодняшнего  дня дневник вести начнешь.  А потом опубликуешь,  как всякий
уважающий себя Робинзон!  Какая разница,  где тебе быть?  Дом звездохода -
Галактика...  Запомни  раз и навсегда,  заруби себе на носу при посредстве
мачете: ты здесь на работе. А на Земле тебя ждут. Мать, отец, сестра. Куча
друзей.  И все они верят,  что при любых  поворотах событий  ты останешься
человеком!"
     Он  с  любовью  похлопал  пищеблок  по  зеркальному  боку.   "Техника
надежная. Если "харакири" пережила, то уж не подведет..."
     И он вдруг с ужасом подумал, что бы с ним сталось,  если  бы  мрачной
памяти когитр имел власть над пищеблоком.



                                14. ВСТРЕЧА

     Панин стоял по колено в белой крупе, которая была здесь вместо снега.
От него до корабля тянулась цепочка глубоких  следов.  Искалеченной  рукой
держал  охапку  побитой  морозом  листвы,  в   здоровой   сжимал   мачете,
зазубренный и  исцарапанный  многочисленными  заточками.  Холод  понемногу
проникал в его скафандр, потому что неделю назад вспрыгнувший на плечи  из
засады вродекот выдрал напрочь трубчатую магистраль подогрева.  Как  будто
точно знал, без чего человеку теперь будет труднее всего! Крупа сыпалась с
пасмурного неба на Панина и не таяла. "Наверное,  здесь  здорово  было  бы
кататься на лыжах, - думал Панин, переводя дух. -  Скольжение  такое,  что
никакой мази не требуется. Разогнаться как следует и ухнуть вниз вон с той
горки! Интересно, что там, за этой самой горкой? По-прежнему пепелище, или
уже все  заросло?  Должно  быть,  заросло...  На  этой  планете  все  раны
заживают, как на собаке".
     Мелко перебирая ногами, чтобы не упасть, он побрел к кораблю. Там его
должны были  по  укоренившейся  традиции  дожидаться  вродекоты.  А  он  в
соответствии с той же традицией должен был от них отбиваться. Да  при  том
еще не растерять свою добычу. Так происходило из дня  в  день,  и  никаких
изменений не предвиделось.
     "У, сколько вас нынче", -  сказал  Панин,  останавливаясь.  Поплотнее
перехватил охапку, опустил забрало шлема - как рыцарь на турнире. Выставил
перед собой мачете. "Ну, что медлите?"
     Вродекоты уже наползали на него серой  лавиной.  Они  не  торопились:
видно, тоже привыкли. Знали, что он отобьется, что сегодня  больше  ничего
не выйдет, и что завтра все повторится сызнова. И что  все  едино,  раньше
или позже, эта добыча достанется им.
     "Много вас, - бормотал Панин, с пригнутой головой идя им навстречу. -
Уж сколько я ни жег, ни рубил, а вас все прибывает..."
     Тот, что бежал первым,  видно  -  опытный  уже  боец,  не  одну  рану
зализавший от этих каждодневных  сшибок,  с  ходу  вцепился  в  руку,  что
держала мачете. Заскрежетал зубами по металлическим манжетам, но хватки не
ослабил. Панин беспомощно закрутился на месте,  пытаясь  сбросить  с  себя
этот живой капкан. Но уже подоспели остальные, опрокинули, выбили из рук и
раскидали биомассу, залязгали клыками в поисках уязвимого места. У  Панина
сбилось дыхание, он барахтался, пытаясь выпрямиться, но на этот раз ничего
путного у него не получалось, а проклятый зверь по-прежнему висел на руке,
не давая освободиться, и упрямо вгрызался  в  металл...  Мачете  выпал  из
разжавшихся пальцев, исчез в снегу.
     "Встать... - хрипел Панин. - Надо встать... Иначе смерть..."
     Сил уже не было.
     И вдруг оголтелое зверье разом отхлынуло. Панин не сразу понял, что в
его положении произошли перемены. Он  приподнял  голову,  смахнул  снег  с
забрала. Квазифелисы широкой дугой отходили от него, пятились, припадая на
холки, ощерив пенящиеся морды, прижав уши-граммофоны.  И  смотрели  не  на
Панина, а куда-то поверх  него,  в  сторону  леса.  Казалось,  они  не  то
растерялись, не то были напуганы до крайности.
     Панин, лежа в снегу, обернулся.
     Из-за недалеких деревьев,  высоко  вскидывая  тяжелые  лапы,  на  них
надвигалась целая орда здоровущих вродекотов. Просто огромных по сравнению
с теми, что чуть не прикончили сейчас Панина.  В  тусклых  лучах  местного
светила их густая серая шерсть отливала голубым.
     Панин не знал, что и подумать. Если честно, то ему трудно было вообще
о чем-либо думать в такую минуту. Но вот что напомнила  ему  эта  донельзя
странная  картина:  атаку  конницы   Чапая   из   одной   старой-престарой
видеоленты.
     Он не ошибся, хотя и сам того не знал.  Как  не  знал  еще,  что  эти
невиданные квазифелисы, чье появление по логике вряд ли сулило ему  что-то
хорошее, на самом деле никакие не квазифелисы, а паниксы.
     А покуда он валялся без сил и ждал, чем все  кончится.  Только  когда
паниксы  оказались  совсем  рядом,  пригнулся.  Он  их   не   интересовал:
гигантские звери бесшумно проносились над ним, ни на шаг не отклоняясь  от
истинной цели своего набега.
     И началась резня.
     Панин в полной растерянности  подобрал  мачете,  сгреб  разбросанную,
втоптанную в снег биомассу и побрел к кораблю. А вокруг  него  осатаневшие
паниксы   рвали   квазифелисов,   оказавшихся   необычайно,    непристойно
беспомощными. Налетали по двое, по трое сразу на одного, валили на бок  и,
не обращая внимания  на  трепыхание  жертвы  и  случайные  укусы,  тараном
пробивались к горлу... Чистая белизна покрылась красными брызгами.
     Отделившись от схватки, к Панину прыжками приближался мощный, похожий
на собаку Баскервилей, только голубую и ушастую, паникс. Увидев  солнечные
блики на лезвии мачете, остановился в нескольких шагах.  Присел  с  глухим
ворчанием. "Что тебе? - спросил Панин устало. - Уходи, пожалуйста.  Мне  с
тобой не совладать". При звуках его голоса зверь припал на передние лапы и
завыл. "Ты... что? - опешил Панин. - Кто... кто  ты?.."  Паникс  стонал  и
молотил хвостом по бокам. "Кто ты?! - заорал Панин, роняя все  из  рук.  -
Ниф? Или Наф?.." Утратив  всякую  осторожность,  откинул  забрало,  открыл
лицо.
     Паникс, обляпанный кровью с ног до головы, полз к  нему  на  брюхе  и
плакал почти человеческим голосом и совершенно нечеловеческими слезами.



                          15. ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА

     Командор Роксен выслушал доклад инженер-навигатора, скривившись,  как
от зубной боли. Доклад ему не понравился, но тут уже  ничего  нельзя  было
поделать.
     - Это что же вы мне предлагаете? - спросил он строго.
     - Найти какую-нибудь твердь, - охотно сказал инженер. - Я думаю,  это
нетрудно...
     - Напрасно вы так думаете, - вставил Роксен.
     - Посадить корабль, - продолжал тот. - А уж там одно из двух: либо  я
за сутки устраню неприятность, либо позовем на помощь.
     - Не лучше ли на базу?
     - Одно из двух: либо вы мне  не  доверяете,  либо  не  осознаете  всю
опасность происходящего.
     - Разумеется, доверяю, - буркнул Роксен. - Я просто  хотел  облегчить
вам задачу. О какой опасности вы говорите?
     - Одно из двух... - начал инженер.
     - Понятно, - остановил его Роксен. Отвернул лицо и неожиданно гаркнул
в микрофон на пружинистом стебельке: - Субнавигатора в рубку!
     Дверь бесшумно откатилась, субнавигатор Лескина переступила порог.
     - Вызывали, кэп? - спросила она слишком звонким для тесного помещения
голосом.
     Роксен едва заметно улыбнулся, а инженер проворно  отошел  в  дальний
угол, к светящейся стереокарте Галактики. Как и большинство экипажа, он не
доставал субнавигатору Лескиной даже до уха, что не могло не ущемлять  его
мужского достоинства. Роксену же, напротив, нравилась эта крупная, сильная
женщина с короткими платиновыми волосами и чистоголубым взглядом, особенно
когда командор был  в  хорошем  настроении.  Впрочем,  здесь  нельзя  было
исключить  и  обратную  связь:  именно  Лескина  приводила  его  в  доброе
расположение духа. С его-то ростом и телосложением ничто на этом свете  не
могло задеть его самолюбия.
     - Вы только что с  вахты,  -  сказал  Роксен.  Лескина  утвердительно
кивнула. - Коллега Мактигг сообщил мне пренеприятное  известие.  Двигатель
запылил...
     - Этого давно следовало ожидать, - проворчал из своего угла  инженер.
- Женщина на борту.
     Роксен подумал, следует ли одернуть его, но заметил, что Лескина едва
сдержалась, чтобы не прыснуть в ладошку.
     -  В  качестве  эффективной  меры  предлагается  немедленно  посадить
корабль на какую-нибудь планету и там провести осмотр двигателя. Что тут у
нас поблизости?
     - Не знаю, как и сказать.
     - С предельной откровенностью. На любом из живых языков Земли.
     - Планета есть. "Голубой ряд"...
     - Вот и отлично. Составьте программу для экстренной посадки.
     - Это Царица Савская, - сказала Лескина и прикусила губку.
     - О, черт, - промолвил Роксен. - Извините, коллега... Откуда она  тут
взялась, эта ведьма?
     - От начала времен, - сказала Лескина. - Последняя коррекция курса...
     - Вот и не верь после этого приметам, - снова ввернул Мактигг.
     - Ну и что, собственно? - Лескина пожала плечами. - У нас изолирующее
поле. У нас оружие. Мы же не дети!
     - И то верно,  -  согласился  Роксен.  -  Что  мы,  в  самом  деле?..
Приступайте, коллеги.
     Огромная живая планета наплывала  на  крохотный  в  сравнении  с  ней
кораблик, доверчиво подставляя  ему  свой  крутой  бок  в  светлых  пятнах
материков.
     - Облетим разок? - предложила Лескина. - Что-то мало сходства с нашей
картой. Даже и не знаю, куда сажать.
     - Здесь целую вечность не было картографов, - сказал второй навигатор
Крозе. - И потом, смена времен года. Грасс посещал ее летом, а сейчас там,
где он был, зима. И наоборот. - Облетим, -  проговорил  Роксен,  игнорируя
протестующий взгляд Мактигга. - Не вредно будет.
     - Звон, - вдруг коротко сказал третий навигатор Брюс, который  обычно
молчал, а уж если подавал голос, то слышали все.
     - Какой звон? - не поняла Лескина.
     - Ты не ошибся? - осторожно спросил Роксен.
     Третий навигатор смущенно улыбнулся и ничего не ответил.
     - Что за звон? - не унималась Лескина.
     - О, юность, наивность, - мстительно сказал Мактигг. -  Слышат  звон,
да не знают, где он... Да будет вам известно,  коллега,  что  все  корабли
Галактического Братства  снабжены  встроенным  маломощным  маяком.  Он  не
зависит  ни  от  каких  источников  энергии,  практически   не   подвержен
разрушениям и, несмотря на ограниченный радиус действия, прекрасно  служит
для обнаружения разбитых, поврежденных и просто покинутых кораблей.
     -  Это  я  знаю,  -  сказала  Лескина  и  покраснела.  -  Только   не
подозревала, что сигнал "Найди меня" здесь принято называть звоном.
     - Сленг, Оленька, - пояснил Крозе. - Полетай с нами подольше,  такого
наслушаешься!
     - Странно, - сказал третий навигатор. - Что  такое?  -  насторожилась
Лескина.
     - Брюс, что там у тебя? - спросил Роксен. - Маяк, - промолвил тот.
     - Гм, - командор нахмурился. - Действительно. Маяк должен был уловить
звон и вызвать патруль.
     - Нет здесь никакого маяка, - сказал Мактигг  растерянно.  -  Видите,
пеленгаторы молчат.
     - Быть может, он развалился, - предположил Крозе. - От времени.
     - Не говорите ерунды, - проворчал Роксен. - От времени... Тут  что-то
не так. Координаты засек? - спросил он у третьего навигатора.
     Брюс снова молча улыбнулся.
     - Ясно. На следующем витке садимся рядом с этим бедолагой. И как  его
только угораздило...
     - Вы думаете, они там погибли? - тихо спросила Лескина.  Командор  не
ответил.
     - Царица Савская, - просто сказал второй навигатор.
     Спустя  полтора  часа,  которые  прошли  в  полной  тишине,   изредка
прерываемой строгими, краткими командами, Роксен посадил корабль на поляну
неподалеку от источника сигнала. За бортом была кромешная  темень,  и  это
осложняло дело, но медлить было нельзя: незнакомец мог нуждаться в срочной
помощи.
     - Прожектор, - приказал Роксен.
     Мощный луч света медленно пополз по кругу.
     - Видели? - возбужденно спросила Лескина. - Там что-то блеснуло!
     - То самое и блеснуло, чем славятся здешние края, - произнес Мактигг.
- Сюда уже собрались квазифелисы со всего леса, и один  из  них  подмигнул
вам левым глазком.
     - А  может,  у  них  зубы  светятся,  -  подхватил  Крозе.  -  Как  у
глубоководных рыб.
     - Р-разговоры! - рявкнул командор. - Забыли,  где  находитесь  и  что
там, снаружи?
     - Блимп, - вдруг сказал Брюс. - Грузовик.
     - Не похоже, - усомнился Крозе. - Скорее, разведчик.
     Третий навигатор пожал плечами и уставился туда, где оканчивался сноп
пронзительного света.
     - Точно, блимп, - сказал Крозе. - Теперь и я вижу.
     - Помню я эту серию, - проворчал Роксен. - А ты, Брюс?
     - Ее всю сплавили на Меркаб, - кивнул третий.  -  Кроме  одного.  Вот
этого. Он пропал в воронке.
     - Ну да, и я про это слышал! - обрадовался второй. - А было это... От
него только буй остался.
     - И память, - строго сказал Роксен. - Когда от звездохода  ничего  не
остается, от него остается память.
     - Он дважды прошел через гравитационную воронку, - произнес Брюс.
     - Почему дважды? - не понял Крозе.
     - Туда и обратно, - сказал Роксен сердито. - Воронки соединяют нас  с
другими галактиками. Сейчас мы научились в них нырять, но это  по-прежнему
остается опасным  занятием.  Техника  не  выдерживает.  Особенно  когитры.
Человек - другое дело, он, как правило, выдерживает. Этот  блимп  вернулся
из воронки неуправляемой  рухлядью,  и  человек  посадил  его  на  планету
вручную.
     - Он  первый  прошел  через  воронку  и  вернулся,  -  сказал  третий
навигатор.
     - Вы знаете, как его звали? - неровным голосом спросила Лескина.
     - Нет, - ответил Роксен. - И это ничего не значит. Все  равно  кто-то
помнит о нем.
     - Панин, - сказал Брюс. И все замолчали.
     - Надо выйти, - сказал наконец Роксен без особенного энтузиазма.
     - Накроемся полем? - деловито спросил Мактигг.
     - Лишнее. Возьмем оружие. Тут сто метров по прямой. - Но квазифелисы!
     - Заодно и поквитаемся, - холодно произнес Роксен. - Впрочем, вы  как
раз останетесь на борту.
     - Что ж я, по-вашему, трус? - насупился инженер-навигатор.
     - Голуба ты наша, - ласково сказал Крозе. -  Что  ты  себе  придумал?
Просто ты единственный, кто способен отремонтировать наше корыто. Разве мы
можем позволить каким-то вродекотам хотя бы укусить тебя?!
     Четверо в тяжелых скафандрах высшей защиты шагнули в снег и  темноту.
Каждый  следил  за  своим  сектором.  С  минуты  на  минуту  должна   была
последовать  атака,  красочно  описанная  в  мемуарах  Станислава  Грасса.
Раструбы фограторов сторожко покачивались на локтевых сгибах.
     - Ну, где же они? -  не  утерпел  Крозе.  -  Соскучился,  -  буркнула
Лескина.
     - Спокойнее, ребята, - неожиданно ласково промолвил Роксен. - Они уже
здесь.
     - И я вижу, - тотчас подтвердил Крозе. - Брюс, как там у тебя?
     Третий навигатор, замыкавший шествие, что-то неопределенно хрюкнул.
     - Здоровущие-е! - протянула Лескина. - Никогда бы не подумала!  Какие
же это вродекоты? Скорее, вродепсы.
     - И пора бы им напасть, - нервно сказал второй. - Как там у Грасса...
     - Они не нападут, - вдруг проговорил Брюс. - Им интересно.
     Второй навигатор неожиданно хихикнул.
     Роксен уже стоял у самого блимпа,  закрываясь  ладонью  от  слепящего
луча прожектора.
     - Кэп, опустите фильтр, - сказала Лескина.
     - И то верно, - смутился Роксен. - Из головы вылетело.
     - Люк, конечно, заклинило, - мрачно сказал Крозе. - А  эти-то...  все
чего-то ждут!
     Третий навигатор, подошедший последним, молча толкнул рукой  насквозь
промороженную перепонку люка. Та с готовностью разошлась, будто давно была
готова к приему гостей.
     - Кто вперед? - оживился Крозе.
     - Ольга, - медленно сказал Роксен. - Я думаю, вам  следует  подождать
здесь. Если, разумеется, не нападут квазифелисы.
     - Я один, - коротко произнес Брюс. - Три ствола - не два ствола.
     - Ну как с этим не согласиться! - воскликнул Крозе,  прицеливаясь  из
фогратора в непроглядную тьму.
     - Угомонись, - жестко сказала Лескина. -  Помолчи.  Думаешь,  мне  не
страшно?
     Трое в тяжелых бронированных доспехах стояли,  прижавшись  спинами  к
ледяной обшивке блимпа. А вокруг ровными рядами неподвижно лежали огромные
голубые  звери  и  ловили   каждое   их   движение   в   свои   светящиеся
кроваво-красные глаза.
     В провале люка неслышно  возник  третий  навигатор.  Шумно  вздохнув,
спрыгнул в  хрустящий  сугроб  и  тоже  привалился  спиной  к  борту.  Все
напряженно ждали, что же он скажет на этот раз.
     - Панина нет, - наконец проронил Брюс.
     - Где же он? - усмехнулся Крозе. - Отлучился по своим делам?
     - Его нет уже давно.
     - Что еще, Брюс? - тихо спросил Роксен.
     - Последние годы он вел дневник. В конце там написано: "Дарю вам этот
мир".
     - Он дарит нам мир? - изумилась Лескина. - Что это значит?
     Не отвечая, третий навигатор поднял руку и  разжал  пальцы.  Фогратор
нырнул  стволом  в  кобуру,  снаружи  осталась  лишь  рукоятка.  Брюс  уже
приближался к рядам квазифелисов, которые с каждым его  шагом  волновались
все сильнее. Подвывали, приседали на задние лапы,  вскидывались  и  нервно
хватали падающую снежную крупу разверстыми пастями.
     - Оружие к бою! - скомандовал Роксен.
     - Подождите, кэп, - сказала Лескина. -  Я,  кажется,  поняла,  в  чем
дело.
     - И я тоже, - объявил Крозе.
     - Зато я ничего не понимаю, - с досадой  произнес  командор,  опуская
оружие.
     Третий навигатор плавным движением откинул светофильтр, сощурился  от
бьющего по глазам прожектора. Присел на корточки.
     - Ну, иди сюда, - позвал он ближайшего к нему  вродекота.  -  Иди,  я
тебя поглажу, хорошая ты зверюга...



                                   ЭПИЛОГ

     На далекой, очень похожей на Землю планете в дремучем заповедном лесу
все еще стоит грузовой блимп. Время нипочем его броне,  вот  только  опоры
глубоко вросли в землю, и летом трава поднимается до  самого  порожка  под
намертво сомкнутой перепонкой люка.
     Панина там нет. Что произошло с ним, куда он исчез после того, как  в
общем-то мирно прожил в одиночестве почти десять лет? Просто устал и решил
сдаться на  милость  Царицы  Савской,  не  зная,  что  победил  ее,  и  не
дождавшись спасения каких-нибудь пару лет? Не похоже на него. Может  быть,
отправился искать приключений, оставив на корабле единственное свое оружие
- изувеченный бесчисленными заточками мачете, и единственную свою защиту -
изодранный в клочья скафандр, и погиб нелепо? Тоже верится с трудом.  Хотя
одиночество  и  обреченность  способны  лепить  из  даже   очень   стойкой
человеческой натуры самые причудливые формы... Разгадки  не  знает  никто.
Следы замело снегом, смыло дождями, выжгло солнцем, укрыло травами.  Панин
растворился среди бесконечных пространств перекроенной им планеты, стал ее
частичкой.
     Поэтому блимп стоит пустой.
     Вокруг него охотятся могучие и красивые звери паниксы. Прямые потомки
тех троих, что родились на его  борту,  выросли  в  посылочном  ящике,  на
панинском свитере, ели из рук Панина и по-собачьи  верно  его  любили.  Их
прежнее название забыто: на кошек они походят еще меньше, нежели настоящие
вродекоты, которые влачат жалкое  существование  и  по-прежнему  ненавидят
чужаков. Паниксов здесь целые стаи. Они ходят  за  всяким,  кто  прилетает
сюда по делам или просто поселиться, охраняют его от малейшей опасности  и
по  любому  пустяку  требуют  награды:  внимательного  взгляда,  ласкового
касания, доброго слова.
     Раз в год, в самый разгар местного  лета,  какая-то  неодолимая  сила
тянет их в эти места,  они  собираются  здесь  со  всего  леса,  со  всего
материка, и по нескольку ночей поют свои  заунывные  звериные  песни.  Они
пока не понимают, что с ними такое творится.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: