укушенную ногу под лучевой душ, влепил себе двойную дозу блокадной
сыворотки, плеснул на рану заживляющего, проглотил пригоршню
стимуляторов... Нога горела, исходила острой, дергающей болью. Да и самого
Панина дергало. Он сидел на полу, в луже собственной крови, зажмурившись и
ругаясь черными словами. "Сдохну, - приговаривал он. - Пропаду я тут, как
гиена..." Но фармакопея понемногу делала свое дело. Кровотечение
остановилось, боль затухала, вовсю развернулась регенерация тканей, и
через час рана уже затянулась первой розовой кожицей. Панин с трудом встал
и, хромая не столько от боли, сколько из опасения почувствовать боль,
убрал следы крови и грязи. Он уже не причитал над своей горькой
судьбинушкой. Страх и растерянность отступили, а на их место пришла
ярость.
Генераторы изолирующего поля накрылись бесповоротно. Теперь придется
распроститься с мыслями о безмятежном кайфе в удобном кресле под чистым
небом. Панин был обречен на бесконечную борьбу за существование. Пока не
сядут батареи фогратора, пока не затупится и сломается мачете...
"Хорошо же, - подумал он, пробуя ступить потверже на больную ногу. -
Вы что себе думаете? Что вы здесь хозяева? Что я буду вас бояться? Ну нет,
так у нас не пойдет! Я человек, а вы - гнусные, грязные, подлые хищники! И
я заставлю вас знать ваше место, я вас в землю втопчу, разорю ваши гнезда,
сожгу ваш лес, война так война!.."
Он влез в скафандр, опустил светофильтр, пристроил на локтевом сгибе
раструб фогратора и выпрыгнул из люка.
Вродекоты накатывались на него волна за волной, казалось - они
собрались на эту поляну со всего леса, со всего материка, а то и со всей
планеты. А он выжигал их, словно заразу. Стоял спиной к блимпу и веером
палил из фогратора. Перед ним поднималась сплошная стена синего огня, дыма
и смрада.
Когда первый поток нападавших выгорел дотла, задние вродекоты,
которым тоже досталось от жара и шальных, прорезающих все до самого леса
залпов, с визгом кинулись врассыпную. Панин, в черном от копоти скафандре,
словно разъяренный бог, двинулся следом, дожигая раненых, отставших,
затаившихся.
Звери бежали от него, как от стихийного бедствия. Он и сам ощущал
себя разбушевавшейся неуправляемой стихией. Он ненавидел этот мир, как
прежде здесь ненавидели его. И теперь сводил счеты.
Панин прекратил огонь, только полностью израсходовав ресурс одной из
двух батарей фогратора. Позади него лежала черная голая равнина, впереди
еще горело. Панин повернулся и пошел, вздымая тучи пепла, к кораблю. Никто
не нападал на него, не бросался из кустов на плечи, чтобы рвать и грызть.
Нынче здесь у него не осталось живых врагов. Казалось, вся Царица Савская
оцепенела от ужаса. Он беспрепятственно дошел до блимпа, огляделся. Мирный
зеленый пейзаж был непоправимо испорчен. И плевать.
Сквозь ровный гул, все еще стоявший в ушах, Панин услыхал чье-то
поскуливанье. Он пошел на звук, вскинув парящее смертью жерло фогратора.
Возле погруженной в землю опоры блимпа лежал на брюхе некрупный
вродекот. Он был наполовину обожжен, однако еще жил. Тесно поставленные
глаза строго и печально смотрели на приближающегося Панина. Не было в них
привычного кровавого отблеска - только боль и спокойное ожидание конца.
Панин навел фогратор. И опустил.
Как, когда Грасс ухитрился увидеть в этих бешеных тварях неистребимое
ни при каких обстоятельствах достоинство, пренебрежение к врагу? Те
качества, что издревле считались присущими земным кошкам? Как случилось
это озарение? Да было ли оно? Просто поглядел на пол, потом на потолок,
пососал палец: нарекаю, мол, вродекотами... И угадал!
Панин снова поднял фогратор. И снова опустил.
Квазифелис равнодушно смотрел на него немигающим взглядом.
"Кто я перед ним?" - вдруг подумал Панин.
1О. РАНЕНЫЙ ВРОДЕКОТ
Одно дело - вершить возмездие над атакующей сворой и совсем другое -
добивать живое существо, глядя ему в глаза... Панин засунул фогратор в
кобуру, сходил на корабль, разыскал там кусок прочной, нервущейся ткани -
шторку из багажного отсека. Вернулся к раненому. Подошел сбоку и
осторожно, стараясь не беспокоить ожоги, перевалил зверя на разостланную
рядом ткань. Тот следил за человеком, не делая попыток к сопротивлению.
Похоже, он уже не соображал, что творится вокруг.
Панин впрягся в импровизированную волокушу и за какой-то час по
миллиметрику, сопя и обливаясь потом, затащил вродекота на блимп. Самое
занятное, что на протяжении всей операции он даже не вдумался ни разу,
зачем он так поступает!
Вродекот был устроен в багажном отсеке, предусмотрительно
освобожденном от посылок. Панин пожертвовал во имя его удобства частью
запасов зеленой массы для пищеблока: разбросал листья и ветки по полу.
Помещение наполнилось характерными лесными запахами, и вродекот, не
открывая глаз, наморщил острую седую морду и нервно дернул ушами. Он
продолжал лежать на шторке пластом, положив голову на неповрежденные
передние лапы, отчего делался похож скорее на усталую охотничью собаку,
которой снились приятные убегально-догоняльные сны. На присутствие Панина
по-прежнему не реагировал. То ли сил не было, то ли уже навалилась кома.
Панин сходил за свежей зеленью и, вернувшись, потребовал у пищеблока
сырого мяса. Агрегат с некоторым недоумением, что выразилось в
продолжительном напряженном мигании индикаторов, принял странноватый
заказ, предварительно уточнив, какое именно мясо предпочитает клиент. Тот
остановился на говядине, и пищеблок снабдил его аккуратным бурым ломтем
прямоугольной формы, без пленок, прожилок и жировых прослоек. Панин
вывалил мясо из блюда прямо перед носом вродекота - тот даже не
пошевелился, только тревожно дернул боками.
В полной растерянности Панин слонялся по блимпу, ставшему для него не
столько убежищем, сколько узилищем. Пробовал почитать про всякие там
инбридинги с инцухтами, но скоро оставил это занятие. Отмахнувшись от
угрызений совести, вскрыл посылку, где хранилось что-то съестное.
Действительно, хранилось. Две грозди бананов и какие-то незнакомые плоды,
похожие на синие пупырчатые яблоки. сгнило. Кому понадобилось посылать все
это посылкой, когда повсюду есть пищеблоки, запросто синтезирующие любой
вообразимый фрукт и овощ?.. Панин внимательно прочел сопроводительный
лист: это оказались рекомендательные образцы новых сортов, выведенные
специально для разведения в условиях Меркаба. Что ж, некоторое время
меркабцам придется пожить без естественных фруктов. Панин спровадил
образцы в утилизатор и демонстративно заказал себе спелый банан. Пищеблок
с облегчением выдал требуемое.
Вродекот сменил позу. Теперь он лежал на боку, откинув лапы, и тяжко
дышал. Ему было погано. Панин брезгливо отодвинул уже размякший мясной
ломоть, присел на корточки и внимательно осмотрел ожог. Шкуры на боку и
холке практически не осталось: сплошная обугленная кора. Задние лапы
обгорели до костей. Любой земной зверь от такого увечья давно бы умер. Но
кто мог дать Панину справку о степени живучести обитателей Царицы
Савской?..
Панин сходил в кабину, переключил пищеблок в фармакогенный режим и
потребовал чего-нибудь болеутоляющего в сочетании с заживляющим. Блок
выплюнул ему на ладонь пластиковую капсулу с желтой маслянистой эмульсией
внутри. "Этого мало, - подумал Панин. - Тут меньше чем двумя литрами не
обойтись." Он попросил увеличить дозу, но, как видно, в блоке постоянно
срабатывали скрытые ограничители, дозировавшие эмульсию в строгом
соответствии с представлениями программы фармакогенеза о метаболизме
нормального человека. Правда, память пищеблока, старательно сохранявшая
все недельное меню во избежание повторов, на медикаменты не простиралась,
и через час Панин вытряс из агрегата нужное по его мнению количество
эмульсии.
С охапкой капсул он явился в багажный отсек и принялся выдавливать их
содержимое на пораженные участки тела вродекота. Скоро задняя часть
туловища зверя покрылась лоснящейся пленкой. И лишь выбросив в угол
последнюю пустую капсулу, Панин вдруг подумал, что живительное для любого
обитателя Земли средство свободно может оказаться отравой для квазифелиса.
Пока он в раздумье чесал затылок, эмульсия начала оказывать свое действие.
И это, по всей видимости, не доставило и без того уже оглохшему от боли
вродекоту никакого облегчения. Тот наморщил морду, ощерился, заскрежетал
клыками. А потом тихо, совсем по-собачьи, заскулил.
Панин отпрянул. "Ну, что ты... - пробормотал он растерянно. -
Держись, парень. Это только поначалу больно, а потом пройдет, я знаю. Меня
вон давеча хватанули твои приятели... может, ты и хватанул... а я уже как
огурчик, плясать могу. Потерпи немного, эта штука хорошо помогает, быстро
лечит..."
Вродекот плакал всю ночь. Не выдержав, Панин ушел, но скулеж и лязг
клыков преследовали его повсюду. Он мотался по тесным корабельным
помещениям, иной раз устраивался в кресле, чтобы уснуть, натягивал
"диадему" с осточертевшим У.Уолдо и его гиенами - все без пользы. За эту
ночь, показавшуюся вечной, Панин от скуки и тоски трижды поел безо всякого
аппетита - даже творожное суфле не лезло в горло! - выпил без малого литр
рекомендуемого для здорового сна теплого молока. Но сон, ни здоровый, ни
больной, не шел.
По ту сторону брони, вокруг корабля, остывало пожарище. Вдоль его
границ, где уцелел живой лес, сновали невидимые во тьме хищники, светились
чьи-то глаза, кто-то кого-то скрадывал, приканчивал и жрал...
Так и не сомкнув глаз, Панин встретил утро. Вродекот все еще стонал,
но уже тише, с большими перерывами. "Не пойду к нему, пока не уймется, -
подумал Панин малодушно. - Либо он сдохнет, либо выздоровеет. Что только я
стану с ним делать во втором случае?"
Перед ним стояла весьма непростая и малоприятная задача: ежедневный
сбор биомассы. При защитном поле можно было бы обойтись и травой. А так
придется каждый раз облачаться в скафандр и с фогратором в одной руке и
мачете в другой добираться до деревьев. Все едино травы в радиусе
полукилометра после вчерашнего побоища не сыскать. Да и энергоресурс
фогратора не беспределен. Когда сядет последняя батарея, Панин вынужден
будет отбиваться от врагов мачете. А потом у него останется последнее
оружие - руки да ноги. И польза от них, пока цел скафандр. Но и у того
броня не вечна. Если ежедневно и кропотливо грызть ее острыми зубами...
Как в древней притче про алмазную гору, на которую раз в столетие
прилетает воробей почистить свой клюв.
Этим утром на Панина никто не нападал. Он собрал биомассы сколько
смог унести, вернулся и нарубил еще столько же впрок. Потому что знал:
скоро страх перед ним забудется, растворится в крохотных звериных мозгах,
да и, в конце концов, на место перепуганных придут другие, ничего не
ведающие о двуногом карателе с огненным мечом.
Когда Панин снял скафандр, умылся и зашел в кабину, он не сразу
почувствовал, какая на корабле установилась тишина. И только после
завтрака понял вдруг, что из багажного отсека не доносится ни звука.
Свалив посуду в утилизатор - пусть разбирается! - Панин чуть ли не
бегом поспешил к своему подопечному. Открыл двери, переступил порог...
Вродекот лежал посреди пола, поджав искалеченные лапы под себя и
вытянув шею. Он не дышал. За ним тянулся грязный кровавый след. Глаза были
закрыты, пасть сомкнута в смертном спазме. "Вот и все", - подумал Панин.
Он приблизился к недвижному зверю, опустился на колени. Протянул руку
