желает ему зла. Солдат обернулся и спросил гиганта на переднем сиденьи,
стоит ли ему повиноваться. Громадная слоновья голова повернулась,
взглянула на Улисса и что-то проговорила. Солдат открыл свой рот пошире,
Улисс заглянул внутрь и пробежал пальцем по зубам. Зубов мудрости не было
и в помине.
Улисс поблагодарил. Нешгай вынул тетрадку и что-то записал своей
авторучкой размером с большой фонарик.
Путешествие продолжалось до поздней ночи. Они меняли экипажи пять
раз. Под конец они миновали гряду холмов и выехали на плоскогорье,
возвышающееся утесом над морем. Город все еще освещался факелами и
электрическими лампочками или чем-то похожим на лампочки, подумал Улисс,
хотя они могли быть и живыми организмами. Они крепились на твердые
коричневые ящички с живыми растительными батареями или топливными
элементами.
Город был окружен стеной и больше всего напоминал изображение Багдада
в книге "Арабские ночи". Кавалькада проехала ворота, которые закрылись за
ними и двинулась по улицам к центру города. Здесь они вылезли, вошли в
высокое здание и поднялись по его ступенькам в громадную комнату, где за
ними замкнулись тяжелые двери. Но там ждала пища и, поев, они отправились
спать по нарам.
Авина взобралась на верхнюю полку и в середине ночи он проснулся,
обнаружив, что она, вцепившись в него, трясется и тихо всхлипывает. Он
немного ошалел, но сумел совладать с собой и спросил тихим голосом, что
она здесь делает.
- Я видела страшный сон, - сказала она. - Он был так ужасен, что
разбудил меня. И теперь я боюсь заснуть. И даже оставаться одной в
постели. Поэтому я пришла сюда найти у тебя силы и поддержки. Ты осуждаешь
меня, Повелитель?
Он почесал ей между ушами, а потом нежно погладил и поласкал ее
шелковистую кожицу.
- Нет, - сказал Улисс. Он слишком долго общался с кошачьими, так что
они успели получить представление о его божественных качествах. Безвредное
суеверие, которое психологически даже шло им на пользу.
Он огляделся. Лампочки, висевшие гроздьями на стенах, казались теперь
не такими яркими, как когда они пришли в комнату. Однако они давали
достаточно света, чтобы ясно видеть лица лежащих поблизости. Все они
крепко спали. Казалось, никто не видел в его постели Авину. Не то чтобы
кто-то стал возражать. Он знал, что теперь имеет над ними столько власти,
что может делать все что угодно и они даже не возмутятся. Он был их Богом,
пусть даже маленьким, но Богом.
- Что за сон? - спросил он, продолжая гладить. Теперь его пальцы
двигались вдоль ее скул вверх, над закругленным влажным носом.
Она вздрогнула и проговорила:
- Мне снилось, что я сплю здесь. И вдруг входят два серокожих,
поднимают меня с моей постели и выносят. Они несут меня через множество
комнат, залов, множество лестниц в глубокую темницу под городом. Затем они
приковывают меня к стене и начинают ужасно пытать. Они вбивают в меня свои
бивни, стараются оторвать мне ноги своими хоботами и, наконец,
расковывают, бросают на пол и начинают топтать меня своими гигантскими
ногами. В этот момент дверь распахивается и я вижу в соседней комнате
тебя. Ты стоишь там, обняв руками человеческую самку. Она целует тебя, а
когда я закричала, прося помощи, ты оборачиваешься и смеешься мне в лицо.
А потом дверь захлопывается и нешгаи принимаются топтать меня вновь, а
один говорит: "Этой ночью Повелитель взял себе в жены человеческую самку!"
И я сказала: "Тогда позвольте мне умереть". Но по-настоящему я не хотела
умирать без тебя, мой Повелитель.
Улисс задумался над ее сном. У него накопилось достаточно собственных
снов, чтобы понять, в чем подсознание старается убедить его, хотя
сознательно он чувствовал то же самое. А интерпретировать ее сон довольно
трудно. Если следовать теории Фрейда, что сон выражает неосознанное
желание, то она хочет иметь его как супруга. И жаждала наказания. Но за
что? Она ни в чем не виновата. Культура вуфеа имела множество вещей и
поступков, за которые люди чувствовали бы вину, как, впрочем, любая
культура, человеческая или нечеловеческая, но здесь было что-то другое.
Сомнение вызывало то, что теорию Фрейда еще никто не доказал, да к
тому же подсознание людей, произошедших от кошек (если, конечно, от
кошек), могло отличаться от подсознания людей, произошедших от обезьян.
Как ни растолковывай ее сон, было очевидно, что ее мучает мысль о
человеческой самке. К тому же он не давал ей ни малейшего повода думать о
нем не как о Боге. Или думать о себе как о чем-то большем, чем верном
помощнике Бога, даже если Бог ей не безразличен.
- А теперь все в порядке? - спросил он. - Как по-твоему, сможешь
заснуть? - Она кивнула. - Тогда лучше иди к себе в постель.
Она на мгновение притихла. Ее тело под рукой будто окостенело. Потом
она тихо проговорила:
- Хорошо, мой Повелитель. Я не хотела тебя обидеть.
- Ты меня не обидела, - сказал он и подумал, что не стоит ничего
добавлять. Он мог расслабиться и попросить ее остаться. В конечном счете
он тоже нуждался в маленьких удобствах.
Она слезла с его койки и по приставной лестнице забралась на свою.
Очень долго он лежал с открытыми глазами в то время, как вокруг стонали,
вскрикивали, бормотали во сне измученные и уставшие вуфеа, вагарондит и
алканквибы. Что ждет их завтра? Или, скорее, сегодня, которое уже
наступило.
Он почувствовал, будто его укачивают в колыбели Времени. ВРЕМЕНИ.
Никто не понимал его, никто не мог объяснить. Время было удивительнее
самого Бога. Бога можно понять. Бог мыслил как человек. А время оставалось
необъяснимым и загадочным. Его сущность и источник невозможно нащупать,
хотя оно было вокруг, рядом.
Его укачивали в колыбели Времени. Он был десятимиллионнолетним
ребенком. Может десятимиллиардолетним ребенком. Десять миллионов лет. Ни
одно живое существо не выдержало бы такого промежутка времени, хотя для
самого времени: что десять миллионов лет, что десять миллиардов лет -
ничего не значило. Ничего. Он продержался - не прожил - десять миллионов
лет и должен скоро умереть. И если это случится - когда это случится -
будет все равно, что он не жил вовсе. Он - не больше, чем выкидыш,
выросший в недочеловека за два миллиона лет до своего рождения. Ни больше,
ни меньше, и что хорошего сулит ему судьба?
Он попытался предать этот поток мыслей забвению. Он жив и подобные
разглагольствования бессмысленны, даже если неизбежны для мыслящих
существ. Даже самые неразвитые из человеческих созданий наверняка
задумывались о бренности личной жизни и непостижимости ВРЕМЕНИ. Но
зацикливаться на подобных мыслях было неврозом. Жизнь сама по себе уже
была ответом, вопросом и ответом, живущими в одной шкуре.
Если бы только заснуть... Он проснулся, когда громадная дверь
распахнулась и захлопали огромные ножищи нешгаи. Он съел завтрак, принял
душ (его люди воздержались) и, пользуясь ножом, подравнял немного виски.
Он брился каждый третий день и это упражнение заняло у него не больше
минуты. То ли индейские гены, то ли действовали другие факторы, но щетина
его росла плохо.
Он снял свою одежду, которая стала слишком грязной и рваной и отдал
ее Авине, чтобы она выстирала и заштопала. Он засунул нож на боку
набедренной повязки, которую вручил ему раб, надел новые сандалии и
последовал за Гушгозом из комнаты. Остальных не звали, поэтому громадные
двери захлопнулись перед их носом.
Внутри грандиозное четырехугольное здание было так же ярко раскрашено
и усыпано резными барельефами, как и снаружи. В широких высоких коридорах
было множество человеческих рабов и очень мало солдат. Большинство
стражников составляли двенадцатифутовые нешгаи в кожаных шлемах, обернутых
в сверкающие тюрбаны и держащие пики, которые походили на молодые сосенки,
и щиты, на которых был изображен "Х" внутри разорванного круга.
Они выражали почтение приближающемуся Гушгозу, ударяя обратными
концами пик в мраморный пол.
Гушгоз провел Улисса через множество залов, но двум пролетам
лестницы, с изысканно вырезанными перилами, и еще множество коридоров,
которые открывались в обширные комнаты с массивной бежевой мебелью и
крашеными бежевыми скульптурами. Там он увидел огромное количество
нешгайских самок. От восьми до десяти футов ростом и полностью лишенных
даже намека на бивни. Они носили короткие юбки, драгоценные серьги и
иногда татуировку в виде круга или орнамента по бокам своего хобота. Их
груди находились на животе и, подобно всем самкам мыслящих существ,
которых он видел, были чрезвычайно развитыми. Значения не имело: кормили
они в данный момент детенышей или нет. От них исходил мощный и приятный
запах, а у молодых лица были подкрашены косметикой.
Наконец, они замерли перед дверью какого-то ярко-красного и твердого
дерева с искусным горельефом из множества символов и фигурок. Стоящие на
страже воины отсалютовали Гушгозу. Один распахнул дверь и Улисса ввели в
грандиозную комнату, уставленную стеллажами книг и с несколькими
креслицами напротив гигантского стола и кресла. За столом сидел нешгай в
огромных очках и высокой бумажной конической шапочке, расписанной
множеством значков.
Это был Шегниф, Великий Визирь.
Через мгновение офицер ввел в комнату Глика. Тот скалил зубы, и часть
его удовольствия несомненно исходила от освобожденных от пут крыльев. А
другая часть - от предвкушения унижения Улисса.
Шегниф задал Улиссу несколько вопросов глубоким и густым даже для
громкогласных нешгаи голосом. Улисс отвечал правдиво, не колеблясь. Они, в
основном, касались его имени, откуда он прибыл, где живут такие как он и
т.п. Но когда он сказал, что прибыл из другого времени, возможно, десяти
миллионов лет назад, что его "разморозил" удар молнии, и что он прошел
через Дерево, то Шегнифа, казалось, самого хватило ударом молнии. Глику
такая реакция явно не понравилась, улыбка его потухла и он начал
переминаться на своих больших костлявых ступнях.
После продолжительной тишины, нарушаемой лишь бурчанием в животах
трех нешгаев, Шегниф снял свои громадные круглые очки и стал полировать
куском материи, размером с гигантский напольный ковер. Он водрузил их
обратно и нагнулся над столом, чтобы рассмотреть сидящего перед ним
человека.
- Либо ты лгун, - сказал он, - либо агент Дерева. Либо, что тоже
возможно, ты говоришь правду. - И, обратившись к Глику, добавил: - Скажи,
летучая мышь, он говорит правду?
Казалось, Глик боролся с самим собой. Он взглянул на Улисса, потом
обратно на Шегнифа. Было видно, что он никак не мог решить, то ли объявить
Улисса лгуном, то ли подтвердить, что вся его история - истинная правда.
Он хотел дискредитировать человека, но если его попытка провалится, он
дискредитирует только себя. Может, опозориться среди нешгаев значило для
него смерть, поэтому в такое холодное утро его тело покрылось липким
потом.
- Ну как, правду? - проговорил Шегниф.
Преимущество лежало на стороне Глика, поскольку он давно знал
Шегнифа. Но с другой стороны, у Шегнифа могли накопиться подозрения насчет
Глика и всего его рода.
Намек об "агенте Дерева" означал, что он считает Дерево в сущности
своим врагом. Если так, то у него будут свои суждения о мотивах Глика,
поскольку ему известно, что летучий народ живет на Дереве. Или не
известно? дулулики, должно быть, говорили, что прилетают с другой стороны
дерева, а проверить их слова было невозможно. Во всяком случае, пока не
