хотя умом Сарвант понимал, что должен возлюбить грешников и возненавидеть
грех, он люто ненавидел всех десятерых.
Когда наступило утро, он поклялся, что не будет ненавидеть мужчин, с
которыми Арва сегодня пойдет. Но даже произнося клятву, понимал, что не в
силах следовать ей.
В этот день он насчитал семерых. Когда уходил последний, ему пришлось
убежать в свою каморку, чтобы не погнаться и не вцепиться ему в горло.
В третью ночь он молил небо, чтобы хватило мужества принять хоть
какое-нибудь решение.
Следует ли покинуть этот храм и подыскивать другую работу? Оставшись,
он косвенно одобрит и непосредственно поддержит это непотребство. Более
того, еще, возможно, отяготит свою совесть ужасным грехом убийства,
обагрит руки человеческой кровью. Он не хотел этого! Но страстно жаждет
этого! Он не должен желать такого! Но он обязан...
А если он уйдет, то так ничего и не совершит для искоренения зла,
сбежит, как трус. Более того, уже никогда не сумеет заставить Арву
осознать, что она фактически плюет в лицо божье, осуществляя такую
омерзительную пародию на святой обряд. Ничего сейчас не желал он более,
чем тогда, когда на борту отправлявшейся "Терры" мечтал нести слово божье
невежественным язычникам, обитавшим на других планетах.
За все восемьсот лет Сарвант так никого и не обратил в свою веру. Но
старался, как мог. Лез из кожи вон. И нет его вины в том, что уши их
остались глухи к Слову, глаза - слепы к свету Истины.
На следующий день Нефи подождал, пока Арва не собралась уходить из
храма, приткнул метлу к стенке храма и последовал за нею по залитой
солнцем и бурлящей жизнью улице столицы Ди-Си.
- Госпожа Арва, - позвал он. - Я должен переговорить с вами.
Она остановилась. Лица почти не было видно в глубине капюшона, но ему
казалось, что в глазах ее выражение глубокого стыда и страдания. Может
быть, выражение лица было совсем иным, но Сарвант страстно желал, чтобы
было именно таким, какое ему показалось.
- Можно вас проводить домой? - спросил он.
- Зачем? - удивилась Арва.
- Потому, что я сойду с ума, если не пойду рядом с вами.
- Не знаю. Правда, вы - брат Героя-Солнце, поэтому я не уроню своего
достоинства, позволив вам идти рядом. С другой стороны, у вас нет тотема,
и вы выполняете работу, приличествующую только самым низким слугам.
- А кто вы сами, чтобы от имени всех говорить мне, что я пал столь
низко! - резко отчитал ее Сарвант. - Вы, которая уводит с собой всех
первых встречных!
Ее глаза расширились.
- Что я совершила дурного? Как вы смеете так говорить с одной из
Линконов?
- Вы... вы... продажная девка! Блудница! - выкрикнул Нефи английское
слово, значение которого, как он сам понимал, она не знает.
- О чем это вы?
- Проститутка! Женщина, которая продает себя за деньги!
- Я никогда не слышала о чем-либо подобном, - сказала она. -
Интересно, из какой это такой страны вы родом, где позволяют так
бесчестить святой сосуд Великой Матери?
Сарвант попробовал взять себя в руки. Он заговорил тихим, но дрожащим
голосом.
- Арва Линкон, я просто хочу переговорить с вами. Я должен сказать
вам нечто такое, что станет самым важным из всего слышанного за всю вашу
жизнь. В самом деле, это крайне важно.
- Не знаю, что и сказать. Мне кажется, что вы немного не в своем уме.
- Клянусь, что даже в помыслах у меня нет желания причинять вам зло!
- Поклянитесь святым именем Колумбии!
- Нет, этого я не могу сделать. Но клянусь именем своего Бога, что
даже не притронусь к вам рукой.
- Бога? Какого это бога? Вы почитаете бога Кэйсилендов?
- Нет, нет! Не их бога! Своего! Истинного Бога!
- Теперь мне уже совершенно ясно, что вы безумны! Иначе не поминали
бы этого бога в нашей стране и, тем более, в разговоре со мною. Я не
намерена слушать эти мерзкие богохульства, извергаемые из порочных уст.
Она ушла. Сарвант сделал один шаг за нею. Затем, осознав, что сейчас
не время продолжать разговор, и то, что он ведет себя совсем не так, как
следовало бы, повернул назад, сжав кулаки и сцепив зубы. Он брел как
слепой, натыкаясь на прохожих. Его осыпали бранью, но Нефи не обращал
внимания. Вернувшись в храм, он подобрал свою метлу.
Наступила очередная бессонная ночь. Сотни раз он мысленно представлял
себе, как спокойно и разумно поговорит с Арвой. Он раскроет ошибочность ее
веры, сделает это настолько логично, что она не сможет его опровергнуть. И
станет первой обращенной им в новую веру.
Бок о бок они дружно примутся за работу, которая сделает всю страну
чистой от греха, как очистили Рим первые христиане.
Однако, на следующий день Арва не появилась в храме. Сарвант был в
отчаянии. А вдруг она больше никогда сюда не вернется?
И тут вдруг до него дошло, что именно этого он и добивался, хотел,
чтобы она это сделала. Наверное, подумал Нефи, ему сопутствует больший
успех, чем он предполагал.
Но как все же встретиться с нею снова?
Утром следующего дня Арва, одетая, как обычно, в балахон бесплодной
женщины, пришла в храм. Когда Нефи поздоровался с нею, она ничего не
ответила и отвела глаза в сторону. Помолившись на обычном месте под
колонной, она прошла вглубь храма и оживленно заговорила с настоятелем.
Страх обуял Сарванта. Он опасался разоблачения. Да разве разумно
ожидать от такой женщины, что она будет хранить молчание? Ведь в ее глазах
он совершает святотатство одним фактом присутствия в столь священном для
нее месте.
Через некоторое время, когда Арва вернулась на свое привычное место,
настоятель вызвал Сарванта к себе.
Нефи отложил метлу и пошел к нему. Неуверенность сковала ноги.
Неужели вся его миссия закончится здесь и сейчас, до того, как он успеет
бросить в благодатную почву хоть одно семя веры, пусть даже прорастет оно
тогда, когда его уже не станет. Если он потерпит неудачу сейчас, то Слово
будет потеряно навеки, так как он последний представитель церкви.
- Сын мой, - произнес настоятель храма. - До сих пор только высшее
жречество знало, что ты не являешься последователем нашей веры. Ты должен
был помнить о том, что такая великая привилегия была тебе дарована лишь
потому, что ты брат Героя-Солнце. Будь ты кем-нибудь другим, тебя бы уже
давным-давно повесили. Но вам был дан месяц, чтобы отрешиться от пороков
прежней жизни и засвидетельствовать постижение истины. Твой месяц еще не
истек, но я должен предупредить тебя о том, чтобы ты держал язык за
зубами, когда дело касается твоей прежней фальшивой веры. Иначе срок
сократится. Я очень расстроен, так как искренне надеялся, что твоя просьба
поработать здесь означает намерение в скором времени известить о своем
желании посвятить себя всецело служению Матери Всех Нас.
- Значит, Арва рассказала вам?
- Да снизойдет благословение на эту поистине благочестивую женщину!
Обещаешь, что ничего подобного тому, что ты совершил позавчера, больше не
повторится?
- Обещаю, - произнес Сарвант.
Он легко дал это обещание, ведь настоятель не просил прекратить
попытки обращения в новую веру. Он только просил не повторять то, что
произошло позавчера. А позавчера он не делал попытки. С этого момента
придется быть хитрым, как лис, и коварным как змея.
Но уже через пять минут он начисто позабыл о своем решении.
Он увидел, как высокий красавец, судя по манерам и дорогой одежде,
аристократ, приблизился к Арве. Она улыбнулась ему, встала и повела к
киоску.
Все решила ее улыбка.
Никогда раньше она не улыбалась мужчинам, делавшим ей предложение.
Обычно лицо ее было бесстрастным, будто высеченным из мрамора. Сейчас же,
увидев ее улыбку, Сарвант почувствовал как что-то в нем пробудилось. Это
возникло в чреслах, поднялось к груди, прокатилось по горлу, перехватив
дыхание. Оно наполнило его мозг и там взорвалось. Вокруг сгустилась тьма,
он перестал что-либо слышать.
Он не знал, как долго находился в трансе, но когда чувства частично к
нему вернулись, обнаружил, что стоит перед жрецом-медиком.
- Нагнитесь, чтобы я мог сделать массаж предстательной железы и взять
пробу, - попросил жрец.
Нефи повиновался как автомат. Пока жрец рассматривал пробу в
микроскоп, он стоял окаменев, словно глыба льда. Внутри него пылал
настоящий пожар. Он был переполнен такой неистовой радостью, какой никогда
не знал прежде, и, зная, что собирается сделать, не противился этому. В
это мгновенье он был готов бросить вызов любому существу или божеству,
которое пыталось бы его остановить.
Выбежав через несколько минут от медика, он решительно подошел к
Арве, которая только что вышла из киоска и собиралась сесть.
- Я хочу, чтобы ты пошла со мною! - произнес он громко и отчетливо.
- Куда? - спросила она, но все поняла, увидев выражение его лица.
- А что ты говорил обо мне в тот день? - спросила она с презрением.
- Тогда было не сегодня.
Он взял ее за руку и потянул к киоску. Она не сопротивлялась, но
когда они очутились внутри киоска и он задернул занавеску, заявила:
- Теперь я знаю! Ты решил принести себя в жертву Богине!
Она отшвырнула балахон и восторженно улыбнулась, глядя при этом не на
него, а куда-то выше.
- Великая Богиня, благодарю тебя за то, что ты позволила именно мне
стать орудием, которое обратит этого человека в истинную веру!
- Нет! - прохрипел Сарвант. - Не говори этого! Я не верю в твоих
идолов. Я только... Помоги мне, Боже... Я только хочу тебя! Я не в
состоянии спокойно стоять, когда ты заходишь с любым мужчиной, стоит ему
только попросить. Арва, я люблю тебя!
Какое-то мгновенье она с ужасом смотрела на него, затем нагнулась,
подняла свой балахон и выставила его, как щит, перед собой.
- Ты думаешь, что я позволю осквернить себя твоим прикосновением?
Язычник! И это под святой-то крышей!
Она поднялась, чтобы выйти. Сарвант набросился на нее и развернул
лицом к себе. Арва открыла рот, чтобы закричать, но он заткнул ей рот
краем балахона. Оставшуюся часть балахона Нефи обмотал вокруг ее головы и
толкнул ее назад на кровать, а сам навалился на нее.
Она корчилась и извивалась, пытаясь высвободиться из мертвой хватки,
но Сарвант держал ее так крепко, что пальцы глубоко впились в ее тело. Она
пыталась сжать колени вместе, но он как гигантская рыба обрушился на нее,
дико работая бедрами. Это взломало замок ее ног.
Тогда Арва стала отползать на спине назад, извиваясь по змеиному, но
голова ее уперлась в стенку. Внезапно она прекратила сопротивление.
Сарвант застонал и обхватил руками ее спину, пытаясь прижаться лицом
к балахону, прикрывшему ее лицо. Он искал ее губы, но там где был заткнут
рот, материя одежды была двойной толщины, и он ничего не ощущал.
Мелькнула в его мозгу искра благоразумия, мысль о том, что он так
всегда ненавидел жестокость и особенно насилие, а вот теперь сотворил
такое над женщиной, которую любил. И что было хуже, гораздо хуже - это то,
что она добровольно отдалась по меньшей мере доброй сотне мужчин за
последние десять дней, мужчин, которым была абсолютна безразлична и
которые просто желали выплеснуть на нее свою похоть, а вот ему
сопротивляется, как дева-мученица в Древнем Риме, брошенная на милость
императора-язычника! Это было бессмысленно, совершенно непостижимо!
Он вскрикнул от неожиданного высвобождения того, что копилось в нем
восемьсот лет.
Он не сознавал того, что кричит. Он вообще уже совершенно не
воспринимал окружающее. Он не был в состоянии постигнуть происходящее и
