тридцать шестом отец, поняв одним из первых, что евреям с Гитлером не
жить, собрал свою многочисленную родню и уехал в Палестину, став на
старости лет бондарем - любимое им оптическое дело на исторической родине,
где мало кто носил очки, не могло прокормить. Ицхак учился здесь у самого
лучшего учителя - улицы, а в сороковые годы стал солдатом. Так он сам себя
называл - солдат, хотя на деле был просто мальчиком на подхвате; в "Лехи"
относились к нему как к интеллектуалу, наверное, потому, что он один среди
всех носил очки с сильными линзами, и без очков становился слеп как крот.
Ему не нужен был Мессия, потому что не божий посланец создавал Израиль, а
такие люди, как Левингер, и Бен- Гурион, и Жаботинский, и Бегин, и
Вейцман. Он всегда мысленно ставил свое имя впереди патриархов нации, не
боясь, что будет обвинен в мании величия - никто не догадывался о том, что
этот очкастый юноша наивно полагает себя равным таким великим людям.
Однажды, - это было во время Шестидневной войны, когда Левингер
приехал на Синайский фронт как наблюдатель от Министерства иностранных
дел, - он ночевал в одной палатке с журналистом из "Давара". Как его
звали... Неважно, имя стерлось из памяти на следующий же день. Журналист
был в черной кипе, воевал истово и, кажется, погиб в самые последние часы
наступления. А той ночью, черной как неродившаяся звезда, он жарко шептал
своему случайному соседу, что это Творец наказывает народ Израиля за
ослушание.
"Нельзя было создавать государство, - бормотал журналист, - это грех,
равного которому нет. Мессия - только он может указать нам, евреям, этот
момент и этот путь. То, что сейчас существует, не страна Израиля, а плевок
в Создателя. Когда придет Мессия, и когда будет отстроен Третий храм, и
когда все евреи соберутся на большую молитву, вот тогда, и только тогда и
арабы, и все прочие гои поймут, что это такое - Эрец Исраэль, и покорятся
Его воле, потому что почувствуют Его силу. Его, а не нашу. Мир,
отвоеванный танками, не Его мир..."
"Так почему же ты воюешь за эту неправильную страну?" - раздраженно
спросил Левингер, с детства не понимавший фарисейства.
Журналист долго молчал.
"Я знаю, что не буду прощен, - сказал он наконец в полный голос,
будто забыв о том, что утро еще не настало, - но... я не могу. В пятьдесят
шестом убили моего брата, а год назад араб зарезал мою мать - прямо на
улице возле дома... Я не страну эту защищаю, пойми ты, а еврея. Еврея как
личность. Отца. Сестру. Тебя, хотя ты вообще в Него не веришь и, значит,
не еврей, если серьезно разбираться... Я знаю, что не должен был... Но я
не смог... Я был слаб..."
Он замолчал и не сказал больше ни слова до самого утра, а потом
началось наступление, и было не до слов...
Левингер подумал, что, если в течение нескольких минут не поступит
нового сообщения, он сам позвонит раву Гусману, Главному ашкеназийскому
раввину. Они не разговаривали друг с другом после перепалки на заседании
кнессета, Левингер понимал, что погорячился тогда, нужно было сделать шаг
примирения, "Агудат Исраэль" хоть и в оппозиции, но по некоторым вопросам,
например, по проблемам Иерусалима, эта партия всегда была лояльной, да,
нужно было быть сдержанней, и сейчас хороший повод для того, что сделать
шаг.
Если говорить честно (наедине с собой даже политик его уровня может
позволить такую роскошь), то, вполне возможно, что Мессия действительно
придет и спасет Израиль. Чтобы верить в Мессию, не обязательно верить в
Бога. Мессией мог стать Бен-Гурион, но ему нехватило веры в себя; с
некоторой натяжкой мог стать Мессией Бегин, но ему нехватило характера.
Относительно себя Левингер не заблуждался - не ему спасать нацию, дали бы
спокойно дожить до выборов...
Размышления прервал телефонный звонок. Референт поднял трубку,
послушал и показал глазами: тебя. Голос в трубке был настолько знаком, что
Левингер в первое мгновение не узнал его - это был сам рав Гусман,
духовный лидер оппозиционных религиозных партий. "Вот и не верь в
телепатию", - усмехнулся премьер-министр, отвечая на приветствие.
- Мессия пришел, - торжественно сказал рав Менахем Гусман и замолчал,
полагая, видимо, что, услышав эту новость, Левингер немедленно грохнется в
обморок, и нужно дать ему время придти в сознание.
- Да, мне сказали, - премьер свел это событие к рангу рядового
сообщения, вынудив собеседника опуститься до более полной информации.
Через несколько минут Левингер садился в свой бронированный лимузин.
"Любопытно посмотреть на человека, который так обаял мудрецов, что они
готовы сделать то, чего не делали две тысячи лет", - думал он.
В мыслях, действительно, не было, пожалуй, ничего, кроме любопытства.
Премьер-министр не предвидел, что еще до вечера мир изменится, и ему
больше никогда не придется подойти к окну в своем любимом кабинете.
Впрочем, профессиональные астрологи и прорицатели, только вчера
выступавшие по радио и в газетах с прогнозами о будущем страны, тоже не
сказали ни слова о том, что произойдет завтра. Любой здравомыслящий
человек сделал бы из этого единственно верный вывод - никогда больше не
полагаться на мнение астрологов и экстрасенсов. А между тем, на Израиле-2,
да и на всех прочих его эквивалентах, астрология процветает, ибо
человеческая вера столь же велика, сколь и непознаваема. Но это - к слову.
Рав Гусман, приглашая Левингера явиться на Совет мудрецов Торы, тоже
ведь не ведал о том, что еще до вечера прославится вовсе не в той роли, на
которую претендовал всю жизнь.
* * *
Хочу подчеркнуть, что в полдень (когда Совет мудрецов Торы принял
историческое решение о признании Мессии, а И.Д.К. покинул квартиру
Кремеров, так и не найдя общий язык с Диной) еще никто не мог даже
подозревать о том, как станут развиваться события. Ссылки историка
О.Нехамии (Институт Исхода, Израиль-3) на то, что Мессия, даже если
поступал интуитивно, все же знал цель и видел путь, несостоятельны - Илья
Давидович Кремер ничего не знал и не видел. Реувен Шай (Общество Мессии,
Израиль-4) в своих "Экскурсах" тоже склоняется к мысли о том, что уже в
утренних поступках Мессии можно отыскать его знание о последовавшем
Исходе. При желании все можно отыскать везде. На деле же никто не знал
ничего по той простой, но скрытой от исследователей причине, что И.Д.К.
был в это время в состоянии душевного дискомфорта, и действие
генетического аппарата, влиявшего на его личность, приостановилось.
* * *
Дина позвонила родителям, - с ними все было в порядке, а Хаим играл
во дворе и пока ни с кем не подрался. Дина улыбнулась про себя: сын был
драчлив, не в родителей пошел, а скорее в деда по отцовской линии,
умершего еще в шестидесятых; тот всю свою жизнь с кем-нибудь воевал -
сначала с Колчаком, потом с кулаками, с фашистами, а после войны даже с
безродными космополитами, хотя и сам принадлежал к таковым, но это
обстоятельство не могло помешать секретарю партъячейки выполнять свои
прямые обязанности. В последние годы жизни дед воевал исключительно с
жэковскими секретаршами, но воевал истово, отдавая всю душу и слабые уже
силы, и умер на поле боя, когда объяснял молоденькой паспортистке
существенную разницу между здоровым национализмом и махровым
антисемитизмом.
Положив телефонную трубку, Дина почувствовала странное жжение в
груди, около сердца, и испуганно присела на диван. Ей показалось, что
внутри, по кровеносным сосудам, течет, приближаясь к сердцу, расплавленное
масло, с шипением пробивая себе дорогу сквозь склеротически сросшиеся
стенки. Почему-то Дину больше всего и давно уже пугал возможный склероз,
видимо, с тех пор, когда она прочитала в журнале "Здоровье" о том, что
болезнь эта, во-первых, самая распространенная на планете, а во-вторых,
поражает не только стариков, как считалось прежде, но и здоровых молодых
бугаев.
Расплавленное масло достигло сердца и застыло лужицей у какого-то из
клапанов, не успев проникнуть внутрь, а Дина неожиданно увидела перед
собой (на миг, изображение появилось, дернулось и исчезло) большой зал с
рядами длинных, похожих на парты, или скорее, на депутатские скамьи в
Кремле, столов, за которыми сидели и смотрели на нее белобородые старцы и
относительно молодые мужчины, бороды которых, хотя и были черны, но
свидетельствовали не о юности, а о благочестии.
Собрание это, даже на протяжении одного, выхваченного наугад,
мгновения выглядело суровым, требовательным и непрощающим. Именно эти
ощущения испытала Дина, хотя и поняла сразу, что это были не ее ощущения,
она лишь восприняла мысленный крик мужа, стоявшего на кафедре и
говорившего слова, которые шли вовсе не от его сознания, а откуда-то из
глубин души, которую он, как ему казалось, знал, но, как оказалось, на
деле и не знал, и не понимал.
В следующую секунду Дина вернулась в свою квартиру в Ир- ганим и с
ненавистью подумала об И.Д.К., который сотворил все эти напасти, сложности
и глупости. Подумав о нем, она сразу же и увидела предмет своей ненависти
- он выбирался из кустов роз в Саду независимости, на ходу вытаскивая
колючку из ладони.
Если бы Дина могла, она с большим удовольствием воткнула бы эту
колючку в более важное для жизни место - в сердце, например. Дина не
любила перемен. Но всю жизнь делала, в основном, то, что не любила. Начать
с того, что она поступила на филологический факультет университета, хотя
собиралась стать биологом. Но биологического факультета в ее родном
Чернигове не было, а на киевском филфаке оказался самый маленький конкурс
- один человек на полтора места, и не пройти мог разве что полный дебил.
Потом она вышла замуж за Илью - разумеется, не потому, что очень этого
хотела: ей надоело отвечать отказом на его ежедневные предложения руки и
сердца. Многие годы она проработала на кафедре славистики, и вовсе не по
призванию - таким оказалось распределение (потрясающе удачное, по мнению
всех), и менять что-то в дальнейшем Дина не пожелала. Когда муж,
поддавшись всеобщей еврейской панике начала девяностых, собрался в
Израиль, она прекрасно понимала, что это не более чем эффект толпы,
пыталась переубедить Илью, но он, рассчитав, по его мнению, здраво, и
будучи человеком импульсивным и поддающимся влиянию, решения своего на
этот раз не изменил, наивно, по ее мнению, полагая, что Бог Израиля
непременно поможет им на новой родине. Всевышний действительно помог -
Илья попал в ешиву, которая не была откровенно ортодоксальной, и потому
муж не требовал от нее повязать голову косынкой или носить парик.
Достаточно было регулярных омовений в микве. Но отношения Ильи с тестем и
тещей были испорчены - старые коммунисты Илью не понимали и даже немного
презирали, считая его поведение типичным приспособленчеством.
Занявшись привычным делом - приготовлением обеда, Дина думала о том,
как хорошо было бы вернуться на день-два назад, чтобы все опять шло по
накатанным рельсам. Вывод напрашивался один - убить этого проклятого
И.Д.К. Абсурдность вывода была очевидной, но, тем не менее, перемалывая
мясо для котлет, Дина успела составить по крайней мере пять фантастических
планов убийства. Это ее отвлекло от мыслей о ближайшем будущем. Поставив
сковороду на плиту, она по привычке поглядела на часы - половина второго -
и начала ждать мужа, будто он должен был возвратиться не из Большой
синагоги, а, как обычно, из своей ешивы.
