санитары.
Ну и ну, подумал Конвей, вставая, все сразу - и загрязнение среды, и
декомпрессия. Раненую нужно срочно убирать из коридора, потому что, если
давление упадет слишком сильно, люки разгерметизируются, а тому, кто не
сумеет вовремя улизнуть, в случае такого исхода не позавидуешь. Отсутствие
же квалифицированного врача-ДБЛФ означает, что ему придется впитать в себя
келгианскую мнемограмму и выполнить операцию самому, а для этого надо
сбегать в кабинет О'Мары. Нет, сначала следует взглянуть на пациента.
- Позаботьтесь об этом, сестра, - распорядился Конвей, указывая на
распростертую на полу тушу. - По-моему, он уже дышит самостоятельно, но
массаж ему не помешает. - Он наблюдал за тем, как Мэрчисон легла на бок,
поджала колени и уперлась обеими ногами в стену. Как ни неуместны были
сейчас подобные мысли, он, глядя на нее, облаченную в деморализующе
плотный защитный костюм, забыл на мгновение обо всех и всяческих
пациентах, мнемограммах и эвакуациях. А потом капли воды на костюме
девушки напомнили ему, что она тоже была в бассейне АУГЛ за несколько
минут до взрыва, и внезапно он увидел мысленным взором ужасную картину -
стройное тело Мэрчисон, распоротое сверху донизу, как у тех двоих ДБЛФ...
- Между третьей и четвертой парами, а не пятой и шестой! - буркнул
Конвей. А на языке у него вертелись совсем другие слова.
16
Почему-то Конвей думал исключительно о последствиях взрыва, а никак
не о его причине. Вернее, он отчаянно старался не думать о последнем,
уверял себя, что произошла всего лишь мелкая авария, а не нападение на
госпиталь. Но команды, доносившиеся из интеркомов на каждом пересечении
коридоров, опровергали его самообман. По дороге к кабинету О'Мары Конвею
пришлось пробираться сквозь многочисленную толпу, которая, разумеется,
двигалась в направлении, противоположном тому, какое было нужно ему. Все
ли они ощущают то же, что он - беззащитность, замешательство, страх перед
новым взрывом, который вырвет опору у них из-под ног? Впрочем, куда он
торопится? Ведь ракета может угодить как раз туда, куда он спешит...
Конвей принудил себя вступить в кабинет главного психолога
размеренной походкой. Объяснив, с чем пришел, он поинтересовался у О'Мары,
что, собственно, случилось.
- Семь кораблей, - ответил О'Мара, указывая Конвею на кушетку. -
Охранение сперва решило, что они не представляют опасности, но
просчиталось. В общем, все обошлось. Три удрали, а из четырех уничтоженных
только один успел выпустить ракету - с химической боеголовкой, что весьма
странно, потому что, если бы боеголовка была ядерной, от госпиталя не
осталось бы и мокрою места. Мы не ожидали столь скорого их появления, и,
признаться, они застали нас врасплох. Доктор, вам обязательно браться за
этого пациента?
- Что? А, да-да, - отозвался Конвей. - Вы же знаете ДБЛФ. Любая
резаная рана грозит им гибелью. У нас нет времени разыскивать врача,
который прооперировал бы его за меня.
О'Мара фыркнул, проверил, как сидит шлем, и заставил Конвея лечь.
- То, что они напали на нас, яснее ясного говорит о том, какие
чувства они испытывают по отношению к нам, - сказал он. - Однако вместо
того, чтобы покончить с нами раз и навсегда, они применили химические
боеголовки. Очень, очень странно. Между прочим, взрыв нам в известной
степени помог: те, кто хотел остаться, остаются наверняка, а те, кого
эвакуируют, наконец-то зашевелились. Дермод в восторге.
Дермодом звали командующего флотом мониторов.
- А теперь постарайтесь ни о чем не думать. По-моему, это вам вполне
по плечу.
Особенно стараться Конвею не пришлось. Кушетка в кабинете О'Мары была
такой мягкой, такой удобной. Он словно погружался в нее, утопал в ней...
Кто-то грубо толкнул его в бок. Послышался язвительный голос О'Мары:
- Здесь вам не спальня, доктор. Вот закончите со своим пациентом,
тогда пожалуйста. В Приемном покое подежурит Маннон, да и вообще,
госпиталь без вас не развалится, если только по нам не шарахнут атомной
бомбой.
Конвей вышел из кабинета, ощущая в голове первые признаки раздвоения
сознания. Мнемограмма представляла собой запись мозговой деятельности того
или иного медицинского светила. Врач, который принимал ее, вынужден был
фактически допускать в свое сознание другую личность. Мнемограмма
передавала ему все воспоминания и весь опыт "донора", а отнюдь не одни
лишь сведения медицинского характера. Редактировать мнемограммы и
монтировать их было невозможно.
Впрочем, ДБЛФ были для человека не настолько чужими, как некоторые из
тек существ, которые когда-то являлись "двойниками" Конвея. Хотя внешне
они походили на гигантских серебристых гусениц, у ник было много общего с
землянами. Например, эмоциональное восприятие музыки, природы или сородича
противоположного пола было у обоих видов почти тождественным. А нынешняя
пациентка Конвея к тому же любила мясо, так что насчет салатной диеты
можно было не волноваться. И какая разница, подумалось Конвею, если его
пугает передвижение только на двух ногах, если он начала ритмично выгибать
спину при ходьбе? Когда он добрался до опустевшего отделения ДБЛФ и вошел
в операционную, куда перенесли пациента, одна половина его мозга отнеслась
к Мэрчисон как к Мэрчисон, а вторая - как к очередной хилой самке ДБДГ.
Все было готово к операции, но Конвей не спешил приступать. Благодаря
поселившейся в его сознании личности великого келгианского медика он
сейчас искренне сопереживал больной, серьезность состояния которой не
подлежала сомнению, и сознавал, что ему предстоят часы тяжелой и тонкой
работы. В то же время он знал, что устал, что глаза его так и норовят
закрыться, что ему требуется огромное усилие даже для того, чтобы
пошевелить пальцем. Нет, ему надо отступиться, иначе он просто-напросто
прирежет пациентку...
- Мне нужен стимулятор, - проговорил он, подавляя зевок.
На мгновение ему показалось, будто Мэрчисон хочет возразить. На
применение стимуляторов в госпитале смотрели косо. Использовать их
разрешалось лишь в случае крайней необходимости. Однако затем она набрала
шприц и сделала ему инъекцию - тупой иглой, да надавила так, словно
стремилась-проткнуть его насквозь. Конвею хватило и половины сознания,
чтобы понять, что сестра не одобряет его поступка.
Инъекция подействовала почти незамедлительно. Конвей ощущал слабое
покалывание в ногах, но зрение его вновь обострилось, и он почувствовал
себя таким бодрым, как будто вышел из-под душа после десятичасового сна.
- А как другой? - справился он, разумея того ДБЛФ, которого оставил
на попечение Мэрчисон в шлюзе отделения АУГЛ.
- Дыхание восстановилось, - ответила она, - но шок еще сказывается. Я
велела перенести его в отделение тралтанов, там сеть старшие врачи...
- Хорошо, - похвалил Конвей. Ему хотелось, чтобы она уловила, как он
ей признателен, но расточать комплименты было некогда. - Пожалуй, начнем.
За исключением узкого тонкостенного черепа в теле ДБЛФ костей не
было. Толстый слой подкожных мышц служил им средством передвижения и
предохранял внутренние органы. С точки зрения существа, наделенного
скелетом, подобная защита была далеко не достаточной. Другим уязвимым
местом ДБЛФ являлась сердечно-сосудистая система: кровеносные сосуды
располагались у самой кожи. Разумеется, густой мех подшерстка не мог
уберечь их от разрыва, когда в тело келгианина вонзилась металлическая
пластина с зазубренными краями.
Рана, которую многие инопланетяне сочли бы неопасной, для ДБЛФ могла
оказаться смертельной.
Конвей оперировал медленно и осторожно: удалил наложенный Мэрчисон
коагулянт, зашил крупные сосуды, а мелкие, любое прикосновение к которым
могло окончательно их разрушить, изолировал. Он переживал за пациентку,
ибо знал, что ее чудесный серебристый мех уже не будет таким, как прежде,
- он пожелтеет и станет вызывать у самца-келгианина неодолимое отвращение
Раненая медсестра была весьма привлекательной особой, и для нее подобный
исход обернется сущей трагедией. Конвей надеялся, что она не настолько
горда, чтобы не прибегнуть к процедуре наращивания искусственного меха,
который, конечно же, не обладал роскошным отливом настоящего, но все же
смотрел лучше, чем гнусные желтые пятна...
Какой-то час назад самка ДБЛФ была бы для него всего лишь "еще одной
гусеницей", о которой его обязывала заботиться только профессия. Зато
теперь он докатился до того, что волнуется за ее брачные перспективы. Да,
с мнемограммой не соскучишься.
Наконец операция завершилась. Конвей связался с Приемным покоем,
описал состояние пациентки, и принялся настаивать на срочной эвакуации.
Маннон сообщил ему, что в данный момент происходит загрузка пяти или шести
кораблей, причем почти все они имеют палаты для кислорододышащих, и назвал
номера двух ближайших шлюзов. Он сказал также, что за исключением
нескольких тяжелобольных все пациенты классов с А до Г улетели или вот-вот
улетят вместе с медицинским персоналом той же классификации, который
вынужден был подчиниться приказу О'Мары, хотя зачастую - с явной неохотой.
Например, пожилого тралтана-диагноста, который, бедняга, владел
собственной космической яхтой - в обычных условиях это, разумеется,
несчастьем не было, - пришлось обвинить в попытке предательства, нарушения
устава и подстрекательстве к бунту, поскольку он не соглашался покинуть
госпиталь иначе, как под арестом.
Конвею подумалось, что с ним самим хлопот было бы куда меньше. Ему
стало стыдно за такие мысли, он сердито помотал головой и взялся
наставлять Мэрчисон относительно перевозки ДБЛФ на корабль. Путь к шлюзу
пролегал через отделение АУГЛ, поэтому на каталку следовало установить
специальную палатку, - ведь в том отделении имелся теперь прямой выход в
космос. В огромном бассейне не осталось ни АУГЛ, ни воды - последнее из-за
того, что ремонтировать секцию, для которой в будущем вряд ли найдется
применение, было некогда. Пустая котловина бассейна, стенки которой
высушены были космическим вакуумом, а водоросли, напоминавшие пациентам о
доме, поникли и скукожились, произвела на Конвея угнетающее впечатление.
Оно не рассеялось и тогда, когда скромная процессия, миновав три уровня
хлородышащих, достигла очередной воздушной секции. Тут дорогу им пересекла
компания ТЛТУ. Конвей обрадовался неожиданной передышке: сам он находился
под действием стимулятора, но Мэрчисон от изнеможения едва не падала с
ног. Ладно, решил он про себя, как только погрузим ДБЛФ, отправлю ее
спать.
Семеро ТЛТУ передвигались на каталках, на ручки которых налегали
санитары с потными, багровыми от напряжения, лицами. Каждый ТЛТУ помещался
внутри защитной оболочки, температура в которой доходила до пятисот
градусов и поддерживалась генератором, испускавшим пронзительный,
бередящий душу вой. Исходивший от оболочек жар чувствовался даже на
расстоянии в шесть ярдов. Если сейчас по госпиталю пальнут ракетой и одна
из оболочек лопнет... Конвей не мог представить себе худшего способа
умереть: быть сваренным заживо в клубах перегретого пара!
К тому времени, когда они передали ДБЛФ дежурному медику у шлюза,
Конвей обнаружил, что глаза его так и норовят уставиться в разные стороны,
а ноги понемногу становятся ватными. Либо кровать, поставил он диагноз,
либо новый укол стимулятора. Первый вариант показался ему более
привлекательным, однако на плечо его вдруг легла чья-то рука. Он обернулся
