конечно. Из-за дверей прорывались отдельные вскрики и фразы. Надо всем
доминировал низкий женский голос.
Потом возник какой-то переполох, движение.
Короткий взвизг, и - как будто тишина. Холодная. Без жизни... Это Ася
почувствовала отчетливо...
Больше Ася ничего не поняла. Когда ее повели в родилку, навстречу
попалась акушерка с тазиком, наполненным опилками, щепками, и лохмотьями,
пропитанными кровью. Это все, что осталось от диванчика. Пришлось
распилить. Медициной такое допускалось...
...Единственный ребенок родился утром.
Марианна АЛФЕРОВА
РЕШЕТКА
Говер начал собираться с вечера. Вынул из-под кровати кожаную сумку,
сложил в нее белье на смену, глиняную, запечатанную воском бутылочку с
бальзамом, пух дерева согди, очень целебный и пригодный для всяческих ран.
И потом, как драгоценность, завернутые в кусок промасленной кожи таблицы
мудрости, в которых Говер сейчас ничего не понимал, но должен был сразу
разобраться после...
Говер поднял голову. Руж стоял на пороге и смотрел на его сборы. Руж,
уже разделся для ночи и был в одной рубахе до колена и в деревянных
башмаках на босу ногу.
- Значит, решился, - проговорил Руж, не отрывая взгляда от сумки
Говера и в задумчивости почесывая переносицу.
- Да, завтра. А ты?
Руж энергично мотнул головой:
- Нет уж, я как-нибудь обойдусь.
Он хотел уйти, но Говер остановил, достал из шкафчика бутылку
темно-зеленого стекла и плетеную тарелку с острым перченым печеньем. Руж
оживился при виде угощенья, серые близко посаженные глаза его вспыхнули,
на худой шее дернулся кадык.
- На дорожку закуска, - хихикнул Руж.
Говер разлил содержимое бутылки по стаканам. Приятели уселись на
низкую жесткую кровать у раскрытого окна. Помолчали, разглядывая темную
густую жидкость в глиняных стаканах. Потом выпили залпом.
- Думаю, это не так страшно, - проговорил Говер, мотая головой и
запихивая в рот печенье. - В сущности - что надо? Потерпеть один день,
чтобы потом обладать всем.
- Как же, всем, - недоверчиво хмыкнул Руж. - И у Мыслящих пахать
будешь, как вол. Только там, говорят, не так тесно и грязно, как у нас.
Говер повернулся к окну. Несколько восковых огромных цветков согди
перевесились через узкий подоконник, с белых лепестков стекал клейкий сок
и образовал лужицы. Нестерпимо пряный запах наполнял комнату.
- Я так дальше не могу, - проговорил Говер, обрывая цветы и
выбрасывая их на улицу. - Не знаю, как там у Мыслящих, может, вправду
погано. Но здесь больше невмоготу.
- А чего тебе не хватает? - Руж ссыпал остатки печенья прямо в рот. -
Плохо, что ли? Кажется, как мы живем, другие и позавидовать могут. Жратва
есть, от устали не помираем.
- Не могу так, - повторил Говер. - Голова тяжелая, будто вся
переполнилась, кровь ночами в ушах стучит, - он вцепился руками в волосы.
- А мыслей нет. Будто ключ какой потерян... В конце концов всего один
день.
- У многих за один раз ничего не выходит, - Руж нагло ухмыльнулся и
почесал впалую грудь. - И во второй раз ходят, в третий, и в пятый, - он
поднялся и, громко стуча деревянными башмаками, двинулся к двери. Так что
подумай, братец.
Говер покачал головой. Нет, уж он решился. Перерешить было бы слишком
тяжело. Одетый, лег он на кровать. Сердце сильно билось, и все время
делалось жарко и душно при мысли о завтрашнем. Черт с ними, с мучениями.
Главное, он все поймет: таблицы мудрости, смысл Земли и Неба. Все, что
знают Мыслящие, будет знать он.
Говер поднялся еще до света. Пожевал вчерашнего черствого хлеба и
запил холодной водой. Взял сумку и тихо спустился вниз. В кухне, возле
огромного очага уже хлопотала толстуха Хиг. Огонь капризничал и не хотел
гореть. Пахло дымом и остывшей пищей.
Говер не стал откликать хозяйку, потуже затянул завязки на куртке и
шагнул на улицу. Меж домами плавал густой синий туман. Ставни были еще
закрыты. Повозки заспанных, закутанных в кожаные плащи торговцев, катились
от городских ворот. Говер шел им навстречу, против потока. Он шел из
города на Гору Мыслящих. Он - решился.
У ворот его остановили.
- Туда? - спросил один из стражников и ткнул пальцем вверх.
Говер кивнул.
- Покаж, чего несешь.
Говер замешкался, и стражник сам вырвал из его рук сумку. Проворно
перетряхнул содержимое и извлек глиняную бутылочку.
- Это что? - губы его радостно расплылись.
- Бальзам.
- Ну конечно, бальзам!
Стражник ловко сколупнул воск и хлебнул прямо из горла. На секунду
лицо его застыло в предчувствии радостного тепла, потом губы скривились,
он затряс в воздухе руками, замотал головой и принялся плеваться.
- Я же говорил!.. Бальзам...
- Да катись ты вместе со своим бальзамом! - и стражник с размаху
швырнул бутылку на мостовую.
Глиняные осколки и густые маслянистые капли брызнули в разные
стороны. Несколько секунд Говер стоял неподвижно, от обиды у него дрожали
губы. Потом подхватил он растрепанную сумку свою и почти бегом кинулся в
ворота.
- Ничего, лишь бы стать Мыслящим, - приговаривал он, закипая от
досады. - А там я...
Что он сделает, когда станет Мыслящим, Говер представлял смутно. Но
желание было жгучим и томительным, как жажда.
Говер бежал по тропинке наверх, туда, где из седой хвои низких
деревьев поднимались красные стены огородов и желтые купола Храма
Мыслящих.
Но впустили его не в храм, а в крошечную сторожку, где уже дожидались
двое. Один, седой уже мужчина с остренькой бородкой молился, крепко
прижимая руки к груди. Второй, еще совсем мальчишка, обритый наголо, в
меховой куртке на голое тело, сильно трусил, и постоянно отирал о куртку
вспотевшие ладони. Служитель ушел, и внутрь не пропускали.
- Я тут уже в пятый раз, - сообщил человек с бородкой. - Решил для
себя, что в последний.
Говеру сделалось не по себе - во рту пересохло, и в висках пребольно
застучало.
- А я надеялся, что сразу.
- Кому как повезет, - умудренно сообщил сосед. - Молодым, конечно,
проще. У них мозг еще свежий, его легче включить. А у нас, стариков, все
сложнее. Тут еще вопрос, кто у решетки попадется. Если припечет враз, то
никакого эффекта. Только пережжешься весь. Решетку-то ведь надо
разогревать постепенно, чтобы боль входила капелька за капелькой.
Парнишка косился на соседа уже с неподдельным ужасом и под конец
вскочил, готовый бежать. Но тут явился служитель, вручил каждому по
жестяному жетончику с номером и записал всех троих в толстую обтрепанную
книгу. После чего, смазав лоб всем троим какой-то темной, остро пахнущей
краской, выпустил во двор, ничего не объясняя.
- У тебя какой номер? - спросил человек с бородкой. - Седьмой? Это
крайний домик справа. Ну, а мне налево, - он хлопнул Говера по плечу и
бодро зашагал по тропинке.
А Говер стоял и не двигался. Может, не ходить? И вообще, почему он
приперся сюда? Ну, не может слышать мысли, не понимает древних вед, и
таблицы мудрости для него ничто - так, пластинки серого металла,
испещренные значками. Ну, тоскует его душа по ночам и рвется куда-то. И
сердце стесняется, будто хочет выпрыгнуть. Ну и что? Хочется полета. До
слез хочется полета.
Говер очнулся перед низеньким, в один этаж домиком с односкатной
крышей - ноги сами принесли его сюда. Он отворил дверь и очутился в
крошечном предбаннике. Здесь пахло водой, мылом и палой листвою. Узкая
дощатая дверь, ведущая внутрь, приотворилась, выглянула лохматая голова.
- Раздевайся, - последовал краткий, никак не объясненный приказ, и
голова скрылась.
Говер подчинился. В предбаннике было холодно, а пол под босыми ногами
казался склизким. Говер огладил руками худые плечи, пытаясь унять дрожь.
Он вдруг понял, что тело его очень слабое и может не выдержать. С
сомнением потрогал пальцами бока, худые колени. Да, тело слабое. А дух?
Внутри противно заныло. Дух тоже наверное не на высоте.
- Ну, готовы?
Открыватель вышел. Невысокий, коренастый, весь кривоватый, будто с
одной стороны его стянули веревкой. Огромный грязный передник доходил ему
до щикотолок. В руках открыватель держал темный бурдюк с наконечником.
- А это еще зачем? - спросил Говер внезапно обсохшими губами.
- Клистир, вот что это, - зло объяснил открыватель. - А то
обделаешься там у меня на решетке. И помочиться не забудь.
Говер весь залился краской, как девчонка - покраснели даже шея и
худые плечи. Он готовился к мучениям и возвышенному. Готовился к иной
жизни в Храме Мыслящих. А здесь что-то мелкое, дрянное, унизительное.
- Не буду я, - пробормотал Говер, упираясь взглядом в липкий пол под
ногами.
- А не будешь, так катись, - легко согласился открыватель. - Я с
тобой возиться не намерен, - и двинулся обратно, к внутренней двери.
Говер растерялся. Что же делать? Уйти? А как же мозг? Так и останется
бесформенной кашей? Всю жизнь простоять перед глухой стеной, когда можно
было войти в Удивительные Ворота. Ведь можно было...
- Ладно! - выкрикнул он и махнул рукой, сдаваясь.
- То-то же. Недотрога. Думает, что мне в радость ему в задницу трубку
пихать, - бормотал открыватель.
После "процедуры" Говер наконец вошел в главную комнату. Помещеньице
в два окна, до тесноты заставленное. В центре располагалась огромная
частая решетка. На ней вполне могли улечься не один человек, а сразу трое.
Главный инструмент включения мозга. Примитивный и гениальный одновременно.
От решетки тянулись длинные толстые провода и терялись где-то в недрах
высокого железного шкапа с кривоватыми дверцами, одна из которых сильно
прокоптилась. Был еще стол и стул у окна, еще один шкапчик, маленький,
деревянный, с одною дверцею, по верху которого стояли в ряд бутылки с
желтой жидкостью, и возле которого в углу буднично прикорнули два или три
колпака, утыканные шипами. Колпаки слегка даже припылились, видно за
ненадобностью ими пользовались редко.
Открыватель слегка подтолкнул Говера к решетке. Тот поспешно
вскарабкался и лег, послушно раскинув руки. Открыватель, пыхтя, накинул на
кисти рук и щиколотки ременные петли. Затем отошел к шкапу и принялся
крутить какие-то ручки. Говер закрыл глаза.
"Надо сосредоточиться, - приказал он сам себе. - Чтобы все капли
страдания, все толчки боли не пропали даром, чтобы все ушло в мозг, и мозг
ожил. Чтобы..."
Боль была пронзительной и острой. Тело подбросило вверх и выгнуло
дугой. Говер услышал дикий и как будто далекий крик - и не сразу понял,
что кричит он.
- Медленнее, ты что!
Новый удар боли. Комната медленно повернулась вокруг оси, окно
повисло под углом, и стало расплываться.
- Мучитель, - прохрипел Говер.
- Заткнись, - отозвался открыватель. - Будешь верещать, еще хуже
сделаю.
Он сел у окна, достал стакан и тарелку, прикрытую тряпицей. Принялся
есть.
- Мозг, включайся, мозг, включайся, - шептал Говер.
Боль не утихала, она волнами пронизывала тело, не давая роздыха. Боль
проникала в мозг, и мозг уже ни о чем не мог думать, только о боли.
Казалось, это длилось вечность.
Говер сидел в приемной Мыслящих, огромной зале с окнами до пола. Сам
пол, блестящий, как зеркало, отражал плафон потолка с причудливым
орнаментом. Говер был по-прежнему голым, только на плечи ему накинули
какую-то задубевшую от крови и грязи тряпку, да разрешили надеть башмаки
на босу ногу. Говер сидел на скамье, поджав под себя ноги, и старался
