забавляло... Судя по неубранным краскам и мутной воде в стаканчиках,
работала она немало.
Иван понимал, что и нее бывают неудачные рабочие ночи. Но скомканных
эскизов в кухонном мусорнике он не обнаружил. Хмыкнув, он поставил на
огонь чайник. Своих забот хватало - не опоздать на репетицию, потом
забрать из мастерской готовый костюм, починить стойку для реквизита...
купить какого-нибудь продовольствия в общее хозяйство, колбасы, что ли...
Опять же, вечером представление.
Ивана радовало, что впереди две недели нормального быта.
Это были хорошие недели, очень мирные, очень домашние. Но они, как и
всякий недолгий срок, истекли. В цирке завершалась программа. Коллектив
собирался в дорогу.
За кулисами все гудело. Готовилась роскошная отвальная. Навстречу
Ивану пронесли две пятилитровые кастрюли.
Этот коллектив имел свое фирменное блюдо - закулисный борщ. Варился
он так.
В самом начале представления те, кто был занят во втором отделении,
чистили картошку, шинковали капусту, резали свеклу и морковь в бешеном
количестве. В чьей-то гримуборной уже кипел бульон. Бросив кухонный нож
или поварешку, артисты спешили на манеж, а на вахту у борща заступали те,
кто свой номер уже отработал.
В результате к концу представления в готовый борщ ссыпали с
деревянной дощечки мелко нарезанное вареное мясо, и к кастрюлям, от
которых шел духовитый пар, стекались из всех гримерок голодные с мисками.
С Ивана еще удавалось иногда стребовать деньги на продукты, но за своей
порцией он как-то забывал явиться, и к этому привыкли.
Иван проскочил мимо кастрюль к себе в гримерку.
Он уже привык к этой узкой комнате с перекладиной вдоль одной стены и
длинным столиком - вдоль другой, с широким подоконником, на который так
удобно было ставить Мэгги. Здесь не дуло в щели, дверь с петель не слетала
и душевая находилась на том же этаже - словом, гримерка была хорошая.
Одетый в новый серый костюм, который Майя два вечера обшивала
блестками, и загримированный Иван вышел в коридор, спустился по лестнице и
взял у форганга воздушные шары с ромашкой.
Представление прошло, как и все прощальные представления, торопливо и
не в полную силу. Многие по дороге в Днепропетровск собирались заглянуть в
Москву и боялись опоздать на поезд. Кое-кто из мужчин начал праздновать
отъезд заблаговременно.
Иван не позволил себе ни малейшего послабления, мячи с кольцами его в
этом поддержали. Он отработал номер полностью, педантично и четко, а потом
еще дважды выбегал на поклон.
В коридоре у гримерки уже творилось невероятное. Были вытащены все
сундуки, контейнеры и фанерные кофры таких размеров, что их в распахнутом
виде ставили взамен шкафов. Все это тяжеленное имущество бурно возили по
полу и пытались закрыть. Контейнеры закрывались, кофры сопротивлялись до
последнего. Стояли также на полу банки с белой краской и кистями - чтобы
желающие могли написать на боку контейнера свою фамилию.
Иван забил имуществом и даже закрыл кофр еще вчера. Оставалось
выгнать его из гримерки и сдать завхозу казенное зеркало.
В соседней, уже освобожденной от багажа гримерке накрывали на стол,
разливали борщ, резали хлеб, вскрывали бутылки. Туда быстро прошли Гриша и
Вадим. По коридору носились женщины с тарелками и свертками. Пронесся
ничего не замечающий Сашка с двумя бутылками коньяка и зафутболил в угол
банку с краской.
Иван вытолкал кофр, где его должны были утром забрать с прочим
багажом коллектива, чтобы отвезти на товарную станцию. Вынес в коридор
нетяжелую сумку и чемодан с реквизитом. Закрыл гримерку. Спустился и сдал
ключ вахтерше.
- Что же ты про Леночку не спросишь? - укорила та.
- Да я слышал, обошлось... - буркнул Иван. В другой раз, пожалуй,
подумаешь, прежде, чем снимать тигрицу с девчонки. Столько эти женщины
подняли шума вокруг Ивана, что он рад был бы забыть всю эту историю
навеки. Вот только зажили бы шрамы...
Майя ждала у входа.
Дома Иван сам открыл дверь и, войдя, уже привычно порадовался - все
вещи обрели свои места и неплохо там прижились. Чугунный подсвечник стоял
на книжной полке, Майя вставила в него три оранжевые свечи. Синяя сумка со
старыми шариками стояла в прихожей под вешалкой, бархатная книга лежала
посреди Майиного рабочего стола.
Иван боялся отправлять реквизит багажом. Однажды в коллективе, где он
тогда работал, часть контейнеров завезли вместо Ялты в Кишинев, и
сорвалось открытие программы. Иван рассудил так, что без зимней куртки он
в Днепропетровске летом как-нибудь продержится, а вот без реквизита -
дудки!
За столом они говорили друг другу только приятные вещи.
Ну вот, думал Иван, все очень даже правильно и красиво, никто никому
ничего не обещал, никто никому ничего не должен, двое взрослых людей
порадовали друг друга, чем могли, но их время истекло...
Неизвестно, что говорила себе Майя, угощая его прощальным ужином, но
на ее лице грустных мыслей не отражалось.
- Могу позвонить тебе из Днепропетровска, - благодушно предложил
Иван.
- А зачем? - подумав, спросила Майя и улыбнулась.
Возразить было вроде нечего. И молчание затянулось. Восстановили
разговор они с трудом, как-то даже фальшиво.
А когда забрались наконец под одеяло, оба поспешили, оба захотели
поскорее пройти сквозь обряд интимного прощания - и им это, к сожалению,
удалось...
С утра у Майи были неотложные дела, она даже не знала успеет ли
проводить Ивана, уезжавшего дневным поездом. На всякий случай простилась с
ним на краю постели. Решили проблему ключа - если не получится отдать на
вокзале, Иван возьмет его с собой в Днепропетровск, а потом понемногу
затеряет в недрах кофра, как всякую ненужную вещь.
Без Майи Иван неторопливо встал, принял душ, позавтракал, собрался.
Полистал книги под мурлыканье Мэгги. И заблаговременно приехал на вокзал.
К поезду никто не пришел.
Иван почитал "Королеву Марго", побеседовал с попутчиками, лег спать,
а проснулся уже в Днепропетровске.
Город ему понравился сразу - чистотой и зеленью. Там вовсю
разгулялось лето.
И началась обычная жизнь перед началом программы - вселяйся в
гримерку, распаковывайся, договаривайся с осветителями и оркестром, учи
уму-разуму униформу, репетируй - да еще в непривычное время!
Дня через два после премьеры Иван зашел в дирекцию и заявил, что у
него в гримуборной страшные щели, сквозняк, поэтому он требует: или
навести порядок, или ключ от другой гримуборной. Ему сказали, что цирк
старый, он же ответил, как всегда, что если его в течение недели не
избавят от сквозняков, он отказывается работать. Сказано это было с
соответствующим случаю кислым лицом.
- Вот брюзга! - воскликнули четыре человека в один голос, когда дверь
за ним закрылась.
Но поскольку имя брюзги писалось на афишах аршинными буквами, а его
изображение в три метра ростом покачивалось справа от входа в цирк,
просьбу Ивана со скрипом удовлетворили.
Преодолев мелкие трудности, он заскучал.
Хотя в коллектив вместо конного номера Гриши прислали новых людей,
никто к Ивану первым не подошел, а сам он тоже что-то замешкался с
инициативой и опять остался без компании. Был при нем неотлучно разве что
Мэгги...
Цирк стоял на краю огромного парка. Парк Ивана изумил - был там пруд
с белыми и черными лебедями, летний театр, всякие качели-карусели, даже
детская железная дорога. Но Иван облазил все террасы, посидел во всех
беседках, привык - и интерес к прогулкам пропал.
Самое скверное - что обычного интереса к репетициям не возникало.
Сумасбродный месяц май кончился, решительно подвел итог Иван, пора
возвращаться к нормальному существованию.
И он честно вернулся.
Иван попросил прощения у Мэгги за то, что временно пренебрег им.
- Я-то что... - то ли муркнул, то ли проворчал Мэгги.
Иван попросил прощения у мячей, даже у колец с булавами. Мячи в
чемодане лежали чинно и равнодушно, им было на все наплевать.
Тогда Иван попросил прощения у бархатной книги, с которой давно не
работал. Он вспомнил, когда в последний раз сверял с ней свои планы, и
ужаснулся. Он так и не довел до стабильности "вертушки" даже при трех
кольцах, куда уж там при пяти... А план требовал ввести пять в работу этим
летом.
Стало быть, извинился Иван перед книгой, постановив вернуться к
прежним восьми часам репетиций в день, открыл ее на первой странице и
начал неторопливо листать, возвращая себя в нормальное жонглерское
состояние души. И долистался.
Примерно в середине книга несколько распухла от вклеенных рисунков
Майи. Иван и не знал, что к ним прибавился еще один - уже не эскиз, а
полностью завершенная работа. Он знал, как Майя выписывает каждый волосок
в собачьей шкуре, и именно поэтому понял - вот над чем она маялась в ту
ночь, когда он утром ничего не нашел на столе.
Майя изобразила Мадонну на высоком пьедестале. К пьедесталу вели
висящие в голубом воздухе ступени, усыпанные осколками каких-то предметов
- в том числе и стеклянных шаров. Мадонна сидела в классической позе -
слегка раздвинув колени, младенца держала как будто на весу. Но вместо
лица был просто белый овал. Обрамленный бледно-золотыми кудрями,
стекающими на синюю мантию в длинных благородных складках. Младенец тоже
не имел лица, но это не так бросалось в глаза.
Иван покрутил носом - ничего себе... Подумал, что расстаться нужно
было на взлете - когда он выдал в ярости "семь на триста шестьдесят". Вот
тогда все шло бы, как он запланировал! Он был бы сперва сердит на Майю, а
потом - немного благодарен ей за неожиданную удачу. И не пришлось бы
извиняться перед Хвостиком...
Тем более - не пришлось бы смотреть сейчас на странную картинку и
соображать, что Майя хотела ему этим сказать. Да еще удивляться - как это
им обоим пришло в голову и встало перед глазами одно и то же. Безликая
Мадонна обозначилась под куполом как раз тогда, когда впервые прошел тот
рискованный поворот. Майя ее видеть никак не могла.
Иван захлопнул книгу. Записывать все равно было нечего.
И в этом цирке он тоже вскоре услышал, как его за спиной обозвали
занудой после очередного конфликта с заспанной униформой. Но это было его
привычным титулом, он даже не обернулся, а на следующий день еще въедливее
требовал от униформы соблюдения всех своих указаний.
Оставшись в директорском кабинете наедине с телефоном, он решил
втихаря позвонить матери и брату, чтобы прислал новых кассет с классикой.
Междугородка не давала связи. Он позвонил Майе...
Она слышала его голос и пыталась прокричаться сквозь гул и треск. Он
орать не мог - тем беседа и кончилась. Вошли посторонние, Иван был отлучен
от телефона.
А он бы так насмешил ее описанием старого цирка, да еще в тополиное
время. Пух забил весь город, проникал в цирк через щели и во время
представления плавно падал на манеж. Он бы рассказал, какой ему выделили в
гостинице номер-люкс: величиной чуть ли не с манеж, а стоят в нем
необъятная тахта посередке и цветной телевизор, больше - ничего! Все
имущество пришлось распихать в стенном шкафу, что в крошечной прихожей.
Только это, тополиный пух и номер-люкс, ничего больше, и поблагодарил бы
за подарок...
Хороший город Днепропетровск оказался для Ивана совершенно
безрадостным. Он не мог забыть того, что полтора десятка раз успешно
забывал, - женщину, с которой спал. Причем он прекрасно осознавал пошлость
ситуации - это была женщина, которой он попросту воспользовался и которая
