не видел.
- А может и видели, да промолчали - откуда мы знаем?
- Может и видели. Ну а полиция поискала - тю-тю. Дудзик, бедняга!
Представляешь его состояние?
- Вот так! - сказал Поэт, обращаясь к Егору.
Егор кивнул головой.
"Черепашка" взлетела на запруженный машинами мост, перекинутый
полосатой трапецией над свободными водами великой реки от взметнувшегося
ввысь правого берега до растекшихся слева мокрых пятен заливных лугов, и
выскочила на скоростную трассу до Багадага. Самое трудное на этом пути
было выехать из города. Теперь уж в окно виднелись косяки резиновых
лодчонок с рыбаками и усиками удочек, кустарники по пояс в воде и
неоседающий пух белых облаков.
- А у моего друга был кот, - стал вспоминать Поэт, - кот Лизка.
Своенравнейший котище - жуть. Гордец страшенный. Он по карнизу
одиннадцатого этажа ходил по всем соседям. Зайдет, бывалыча, к кому-нибудь
на кухню, - умный, чертяка, - открывает морозилку и жрет сосиски от души.
Любые дверцы открывал.
- И что? - спросил Егор.
- Ничего. Его потом, говорят, в форточку выбросили. Да, кстати, Миня,
я все хотел спросить!
- Спрашивай.
- В последнее время заметно участились встречи людей с привидениями.
Это связывают с деятельностью комбината.
Минилай поморщился и, не отрывая взгляда от дороги, сказал:
- Иной раз, сами того не замечая, мы спрашиваем о вещах, о которых
другие дают подписку о неразглашении...
- Да ладно тебе! Все же все знают! Киберпсихика, "невидимки",
"ловушки", визиоэффекты?
- Молчание, как говорится, жизнь.
- Гм! - Поэт очевидно рассердился и обиделся. - Если в обществе
существуют общественно значимые тайны, оно не может называть себя
демократическим.
Вскоре целыми грибными полями потянулись дачные домики. Свернув в
лесополосу у развилки шоссе и поковыляв по разбитым колеям грунтовой
дороги, они приехали. Миня открыл ворота и загнал "черепашку" на
бархатистую зеленую лужайку перед изящной избушечкой.
- Вылазь, - сказал он, - гвардия!
- О, как мило, - воскликнул Поэт и разразился: - У-лю-лю-лю-лю...
Райское местечко.
Егор огляделся. Бабочки слетали с цветка на цветок. Прожужжал над
головой, словно стратегический бомбардировщик, мохнатый слепень. Из-под
припухлых листиков земляники жеманно выглядывали красные ягодки,
интересуясь - кто же это пожаловал?
- Это божественно, - плясал и скакал Поэт. - Такую природу я люблю -
безопасную, обузданную. А в Слободке не природа - зверь!
- Минечка, - заласкалась Виола, - вы с пылу с жару не желаете за
землею съездить? А я пока стол приготовлю! Баньку.
- Поедете? - грудным голосом спросил Миня.
- За землей? - не поверил и улыбнулся Поэт. Егор давно подметил, что
тот остро реагирует на смешное или нелепое.
- Это образное выражение - земля. Земли море! Нет хорошей земли.
- Удобрения, что ли?
- Да... Навоз.
- Где?
- На ферме.
- А его разве не развозят машинами?
- Ну конечно развозят. Только за баснословные цены.
Поэт оглянулся на Егора.
- Украсть, что ли?
- Если хочешь, назови так. Но я себя оправдываю вполне приличной
причиной: ферме назем мешает. И если я беру его, то этим помогаю им в
подготовке к встрече с санинспекцией.
Поэт вторично оглянулся на Егора.
- Ну поехали, - сказал тот, ему было все равно.
- А там шибко шугают таких? - еще раз перестраховался Поэт.
- Иногда, - ответил Минилай. - Меня - ни разу.
- Мне все равно, - сказал Егор. - Ехать так ехать. Я тебе доверяю в
этом смысле.
- Но при чем здесь доверие! Есть вопросы, связанные с личной
ответственностью, где человек уже не может просто копировать опыт других,
он делает абсолютно свой выбор.
- Не вижу разницы.
- Как хочешь, - сказал Поэт. - Тогда вперед... Прицеп есть? - спросил
он Миню. - Или мешки взять, да пару вил.
- Да, мешки возьмем.
Миня ушел за ними, а Егор с Поэтом стали вытаскивать из машины все
ненужное, чтоб не возить взад-вперед лишний груз. "Вот у них какие
разговоры, - размышлял Егор. - Вот о чем. А как говорят и что делают, тем,
верно, и живут. Вот тебе и город. Познал?.. Мало. Это лишь кусочек большой
жизни...
- Поэт! - окликнула подошедшая Виола, - на, - она протянула Поэту
спелое желтое, мокрое от ополаскивания яблоко. - А это тебе, - протянула
Егору второе. - Наши, - с гордостью сообщила она.
- М-м-м, - откусил Поэт, - прелесть. Аж сахарные.
Виола заулыбалась. Из избушки вышел Миня с вилами и мешками.
- Готовы? - И жене: - Никому не открывай.
- Приедете - к баньке, - ответствовала та. - Ни пуха!
- Навоза! - ответил ей Поэт и засмеялся.
Первые полпути ехали молча, Поэт чему-то улыбался, мечтательно
возводя глаза и шевеля губами. Ехали полями, по пыльной ныряющей дороге,
ехали златоусой рожью.
- Остановись пожалуйста, - вдруг среди поля попросил Поэт и тронул
Миню за плечо. Миня подумал и притормозил. Поэт лирично вылез, развел руки
вширь, потягиваясь и, одновременно, пытаясь объять вселенную. - Благодать
все-таки, - прошептал он. - Выходите, - крикнул он друзьям в машине, -
посмотрите какая здесь благодать. По этой пыли охота ходить босиком, эти
колосья охота трогать руками, выходите! Взгляните на ласковое лазоревое
небо. Ах как хочется жить в такой атмосфере, чувствовать себя в
безопасности, ничего и никого не бояться, знать что нет в таком мире
подлых подвохов. Здесь обретают успокоение!
Он снял обувь и босиком пошел в злаки, осторожно раздвигая золото
руками и вскоре скрылся в них с головой.
- Чего он? - спросил Миня, - по нужде?
Егор смолчал - сдержался. И параллельно подумал: "Шагая по жизни -
теряя малое, мы приобретаем малое; приобретая великое, мы безвозвратно
теряем великое".
Струны воздуха трогало порывами ветра, носились стрижи, гоняясь за
мошкарой. Метра на два в сторону вдоль дороги лежал мягкий половик из
подмятой колесами комбайна ржи и невдалеке от их "черепашки" в этом
коврике Егор разглядел валявшуюся оторванную собачью ногу со свисавшими
обрывками побелевшего мяса. Потом их обогнал урчащий мотоцикл, везший
копнушку сена, и оставил сидеть в загашнике из поднятой пыли. Наконец,
вернулся несколько омраченный Поэт. Миня ему ничего не сказал и завел
двигатель.
- В воздухе стоит предчувствие войны, - возвестил Поэт. - Слышите?
- Скоро дождь, - немного с обидой сказал Миня, - надо успеть
вернуться до дождя.
- Что-то физики в загоне, что-то лирики в загоне, - Поэт туманно
мотнул головой и надолго замолк, кусая ногти.
Остальную часть пути тоже ехали молча.
Возле рощицы они уткнулись в песчаный обрыв речушки с шатким мостиком
на двух ржавых тросах, развернулись и загнали машину вглубь деревьев, для
маскировки. Миня вытащил рабочий инвентарь и провел инструктаж. Не
мозолить глаза, действовать оперативно, слаженно, при нечаянном
обнаружении: женщинами - отшучиваться; мужчинами - спрашивать кратчайшую
дорогу к Бруумедару Копченому, коий здесь сроду не работает, но якобы
работает; сторожами и охраной - бросать вещественные доказательства и
половчее тикать в сторону деревни. Уяснили? Да, Егор уяснил. А Поэт
спросил: "А нельзя ли машину как-то наверх оврага загнать, негоже говно в
такую даль на собственном хребте таскать." - "Это невозможно, - ответил
Миня, - да и мы много брать не станем." - "Здоровье надо щадить, оно
чахнет без внимания также скоро, как от чрезмерной ласки", - повторил
мысль Поэт и они стали выходить из рощи, а пока выходили, Егор что-то
хотел сказать, да забыл, загляделся на вытоптанный коровами луг, на
убегающую змейкой дорогу и на окраину деревни, ершащуюся пыхающими дымками
печными трубами. С запада угрожал густой кисель черной тучи. "Нет, -
подумал Егор, - это все ж таки не мое, я бы не этого хотел в идеале". Но
тут он споткнулся, чуть не упал, и Миня вскрикнул: "Внимательней!" С
частыми оглядками они почти бегом дошагали до речки, берег которой порос
мягкими, чуть подвядшими листьями мать-и-мачехи, протопали по
раскачивающемуся мосту, придерживаясь за трос, и забрались по извилистой
тропке на верх оврага, осторожно раздвигая длинные жгучие плетья крапивы.
Вдоль самого края обрыва стояла сетка забора и, держась пальцами за ее
проволочные ячейки, они стали протискиваться вперед, жаля руки и осыпая
каблуками вниз глину. Вдали за забором виднелись строения, но их почти
закрывала высокая запущенная трава с одеревенелыми стеблями. "Не просто
здесь удирать, - прошептал Поэт." - "Тише, догонять тоже нелегко."
В одном месте забора сетка была разорвана и скаталась к двум
суковатым столбам, - похоже здесь часто ходили, наверное работники фермы,
жившие в деревне. В этот проем они и вошли и Миня сразу взял влево, с
треском раздвигая траву. Запах стоял отменный. "Э, - крякнул Поэт, -
здоровое, ядреное!" Тут Егор увидел куда они следовали. На большой
прогалине высились здоровенные кучи чего-то непонятного, скомканные сюда
озверелым бульдозером, и над этими кучами гудящей тучей роились мириады
нечистоплотных мух.
- Сзади заходи, чтобы от фермы видно не было. Пригнитесь.
- Давай вилы. Держи, Егор, а мы будем нагребать.
Егор взял мешок за края, а товарищи, с трудом выколупывая комья
полузастывшей коры, стали их кидать внутрь. Горловина мешка почему-то все
время оседала и закрывалась то с одной стороны, то с другой, а то и
выскальзывала и тогда какой-нибудь ком падал мимо и рассыпался.
- Хватит, тяжело будет. Подставляй следующий.
Они торопились. Егор держал и вдруг увидел перед глазами нелепую
панорамную картину, похожую на правду: Светлоярск полнится середнячком, из
которых каждый имеет дачу, машину (вернее всего - "черепашку"), ездит на
ней на ферму за ничейным, но чужим навозом, а когда возвращается домой, то
идет на завод, в контору или учреждение, откуда, уходя непоздним вечером,
которым, если не имеешь хобби, ну совершенно нечего делать, кроме как
обжираться, просаживать вереницы часов у телевизора, или ссориться с
близкими только лишь от неважного настроения и усталости, а в лучшем
случае играть в плотскую любовь и питать тщетные надежды на может быть
более удачливую судьбу скудоумного и "безрукого" максималиста-ребенка,
опять шляющегося по дворам, бегая, конечно, не от хорошего, как, впрочем,
и не к хорошему; и вот, возвращаться таким вечером домой и уносить в
авоське какой-нибудь, пусть самый захудалый, без спроса присвоенный
"кусочек" завода, конторы или учреждения. Эпидемия вороньего рефлекса...
- Последний держи.
- А все-таки ливень будет. Смотри тучи!
- Да, пожалуй. Успеть бы назад прорваться, пока слякотью поля не
развезло.
... а когда наступает конец лета, то с ужасом убеждаться, что на
садовом участке опять с гулькин нос уродилось, потому что, если честно, и
не доходили до него руки, пусть совсем и не от лени, и, чтобы выйти из
затруднения, приходится подъезжать к забору государственного садоводства,
и перемахивать через него с вместимыми сумками, и обобирать там ничейные,
но чужие и охраняемые деревья: ранета, груш, яблони, облепихи и еще много
чего, и возвращаться нагруженными, избегая сторожей, и опять возвращаться
домой, в общество таких же середнячков, из среды которых чаще выходят
таланты не потому, что есть от чего, а от их невероятной многочисленности;
и опять с тревогой ждать зимы, а зимой - с надеждой ждать лета, и
