скользнул по траншее в тупик, где солдаты устроили сортир и исполнил свои
дела.
- До-олго ходил! - удивился лейтенант, который, укутавшись в одеяло,
размечал на карте позиции.
- Я, товарищ лейтенант, в сортир бегал.
- Сколько? - спросил Поэт, не отрываясь от окуляров перископа.
- А... минус двадцать три, - вспомнил Егор.
Лейтенант присвистнул.
- Однако! - отозвался из угла и радист.
- Товарищ лейтенант, - позвал Поэт, - а враг-то наш призадумался.
Молчит, стерва.
- Ужинает, наверное.
- Да не, - сказал Егор, - приморозило.
- Зимой не навоюешься, братцы, вот что я вам скажу.
- Я одного не понимаю, - сказал лейтенант Мога, оторвавшись от карты.
- Разве ж мы тоже не хотим хорошей жизни? Чего ж они все повылазили-то!
Им, значит, надо, а мне не надо? А мне может еще больше надо. Собрались
бы, решили тихо-мирно раз и навсегда все проблемы.
- Товарищ лейтенант, так ведь на то и Тупик, что тысячи раз
собирались и ничего не смогли решить. Дело в том, что из миллиардов людей,
по сути, ни один не знает чего он хочет и чего он будет хотеть в течение
своей жизни. В этом дело. Вот даже если к любому подослать психолога, а
тот задушевно так спросит: "Скажи мне четко чего ты хочешь, только
существенное, а не облепившую тебя житейскую шелуху". Человек покопается в
душе - а ведь он и раньше там копался - и четко назвать только что из
шелухи сможет, а под шелухой плита. Он ее ни откусить, ни проломить, ни
вытащить - что за плита не знает. Мечется. Всю жизнь каждый мечется: и
молодой в неведении, и старик мудрец в неведении - подвижки-то никакой.
Вся разница только в том что к старости люди костенеют, если не предаются
упражнениям, а плита как была, так плитой и остается.
Поэт оторвался от своей трубы.
- Возможно, это и имеет место для ищущего человека, а слабый, или
наглый, или ловкач закрывается обеими ладошками от метаний и устремляет
взгляд сразу на практику и говорит: " Вот мне так и так по необходимости
дана задача прожить жизнь. А пусть будет неважно кто я и где я, главное
поцепче ухватиться, пошире расставить ноги и прожить как можно легче, с
меньшими потерями, страданиями, терзаниями, а возможно даже и с
наслаждением.
- Представьте, - вдруг подал голос Егор, - что мы, играючи, строим из
песка городок и садим туда тараканов. Мы наблюдаем за теми, кто помогает
нам - неторопливо ползает взад-вперед. А того жука, который все пытается
выкарабкаться по стене - вот непонятливый! - мы терпеливо сталкиваем вниз.
Того одного, который мечется. За редким исключением, правда, мы вдруг
смилостивимся и отбрасываем его в траву, беря за туловище или лапку, или
мы отвлекаемся, и он успевает убежать сам - тогда он навечно вычеркивается
из игры.
- Странная эта штука - жизнь!
- Ненавижу тех тараканов, которые там остаются сидеть. Тех, кто хочет
легко прожить жизнь, прогибаясь под обстоятельствами, - сказал Поэт. - Всю
жизнь против них бьюсь. Никогда не поверю, что невозможно всем сплотиться,
блин, и устроить на земле приличную атмосферу для жития. Для ВСЕХ. Многое
ведь от отношений зависит и от душевности. Чтобы каждый пообещал жить
так-то и так-то и всю жизнь с охотой выполнял обещанное. А то тычемся как
слепые котята в разные стороны в зависимости от настроения. Нет, точно
говорю, своим ходом идти к идеалу слишком долго. Надо скачком, надо всем
одновременно.
- Ты хочешь, - сердито кинул радист, - я понял, чтобы остались одни
сильные? Но среди любых сильных всегда будут свои слабые. Причем слабые
скорее хотят чтобы не было сильных, чем самим сделаться равными им.
- Лично я не хочу быть слабым, - сказал Поэт. - И я не умру. Пусть
они дохнут, а я все сделаю для того, чтобы выжить. Потому что то, что я
копошусь - для них страдание и приближает их к свету и истине, но они
многое - не все, конечно, - но многое отдали бы за то, чтобы меня вообще
не было, а их оставили в покое. Но я буду жить и буду копошиться.
Поэт откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Внезапно оказалось,
что в землянке довольно холодно. По полу несло стужей.
- Перестаньте мозги выкручивать, - приказал лейтенант. - Правильное
решение всегда красиво и просто. А раз не дотопали, то и воюем себе. И еще
тысячу лет воевать будем.
Поэт, пошатываясь, встал и упал на койку.
- Знобит чего-то. Я посплю, товарищ лейтенант, не могу. Будите чуть
что, - сказал он и укрылся грубой серой шинелью.
- Что ж раньше-то не сказал. Да спи уж. Рядовой Егор, вскипятите ему
чаю.
Напоили кипятком и тогда только Поэт тревожно уснул. Его сильно
морозило, почти колотило, он ворочался, поджимал ноги, втаскивал под себя
края одеяла.
А и Егору уже надоел этот мир. Пора было уходить - да куда уйдешь!
Он снова выглянул из землянки и по градуснику отметил похолодание еще
на три деления. Повалил снег - густыми хлопьями и земля пригревала его на
своей остывающей, но еще теплой груди. Далеко со стороны деревни хлопали
редкие выстрелы. Все небо и горизонт были задернуты плотным снежным
туманом, который прикрывал и невидимого теперь противника.
- Егор! - выкрикнул из блиндажа лейтенант Мога. - Я разговаривал с
командующим Мятовского форта, они подобрали перебежчика и тот
предупреждает о готовящемся наступлении по всему фронту, намечаемом на
семь часов утра завтра. Предваряющий атаку час будет использован на
артподготовку. Адъютант Малыш, предупредите об этой акции командиров
второй, третьей и четвертой рот. Идите... Сержант Паблиус, соедините меня
с секретарем Генштаба Правительственной Обороны...
Егор выскочил в сумеречную холодрыгу и побежал по рву, втянув ладошки
под обшлаги шинели. На неприкрытую ничем его пепельную шевелюру торопливо
оседали снежинки. Где-то в тропосфере натягивались последние метры плотной
шторины и внезапно стало темно, как в захлопнутом сундуке, а поток
сыплющегося снега быстро увеличивался. Уши и нос чуть-чуть не отваливались
и, наверное, стали белее снега.
Когда он прибежал обратно в штабную, лейтенанта не было - ушел
проверить посты. Поэт сипло храпел, а радист сказал ему:
- Ты, Егор, тоже ложился бы, завтра встаем в четыре утра.
Егор расправил раскладушку и лег.
- Скорей бы уж кончилась эта неразбериха, - зевнул он.
- Не знаю, - буркнул радист. - Тупик - это неспроста. У большой
машины опять где-то отвинтилась гайка. А я подумал, все знаешь из-за чего?
Золотое Правило гласит: выигрываешь в важном, проигрываешь в не менее
значительном. И если природа выбирает господство множественности
экземпляров: трав, деревьев, молекул, людей и этим замечательно прикрывает
большие бреши в устройстве мира, ну, скажем, воспроизводство компонентов
мира становится дешевым, а приходящему в мир новичку достаточно легко
привыкать к жизни, а значит получались и гибкость и устойчивость мира, и
запас прочности. Но зато когда, например, людей невообразимо много, то к
каждому в отдельности интерес остается маленький, вот и терзаются люди
своей незначительностью. А ведь надо всего лишь... Надо чтобы каждый
человек чем-нибудь очень отличался от остальных - полезным или необычным,
тогда бы он чувствовал большее внимание со стороны других к себе, а
следовательно имел большую ответственность. Вот чего - ответственности у
людей нет, оттого что привыкают они быть маленькими. И прячутся вечно за
кусты и спины.
Егор мерзло поежился и в который раз зевнул.
- А то учинили абсурд. Война! Война науки с искусством, реальности с
вымыслом, безобразной правды с художественно обоснованной ложью.
Радист замолчал и скоро Егор уснул. Ему снились детские парки и
аттракционы: летающие качели, визжащие карусели, комнаты радостного ужаса,
возносящее над миром Чертово Колесо, смех, веселье и сотни, сотни
счастливых мордашек.
..."Спроси о чем-нибудь, если хочешь", - ласково похлопал по загривку
Магистр. Я хотел спросить - кто он сам такой, но спросил: "А зачем это
все-таки было нужно? Для чего? во имя какой цели?" Он задумался. "Не знаю,
- проговорил наконец. - Мы всего лишь крохотные муравьи в бескрайней
пустыне Сущего. И Боги - это тоже крохотные муравьи, и сама пустыня -
мизер самой себя. Поверь, это очень трудно понять..."
Утром ни свет ни заря Егора расшевелил радист. Егор потряс головой,
отгоняя сонливость, потом быстро вскочил и поделал зарядку чтобы хоть
слегка согреть тело. Ох как не хотелось на стужу. Но он был солдатом и его
мнения никто не спрашивал, он был роботом.
Снег уже не валил, а мороз держался очень серьезный. Артобстрела не
было. Навстречу встречались расползающиеся по укреплениям солдаты. И тут
что-то заставило Егора взглянуть назад, еще дальше землянки, где стояли их
орудия, прикрытые брезентом и ветками.
На ящике со снарядами грустно сидел Поэт и Поэт тоже увидел Егора.
Потом он посмотрел вдаль, вдруг вскочил и закричал:
- Поостыли! Поостыли! - и забился в бешеной пляске, а потом упал и
стукнулся головой о станину орудия. Егор скорее выбрался из окопа и
бросился к нему, но Поэт уже не двигался. Высунулся лейтенант, хмыкнул:
"Допрыгался!" - и пошел, побежал, оттирая иней на щеках, в землянку,
вызывать врача.
Кровь прилила к вискам Егора. Он теребил, тормошил Поэта, ждал чуда,
порывался куда-то бежать. Через час пришагал радостный по поводу
объявленного перемирия врач и засвидетельствовал у Поэта истощение сосудов
сердца.
Нет, думал Егор, они такие не оттого, что плохо воспитаны, и не
оттого, что обозлены миром и потеряли рассудок. Нет, они в своем уме,
только очень умны и хитры. Они сознательно живут по волчьим законам и даже
знают почему. Они сознательно (Сознание - сила!) хотят, чтобы мир был и
оставался таким - миром хищных зверей. Они, воспитанные волками, - великие
психологи, интеллектуалы с ледяными сердцами. Они - люди, у которых нет
сердца. Вот кто они такие.
