вают аккуратно, а я шумлю как попало: милиция, милиция, дайте похме-
литься...
- Грешник, грешник! - крестилась бабушка, глядя на угол, увешанный
иконами, где под тлеющей лампадкой сидел на продавленном диване дедушка.
Диван, между прочим, был кожаный, райкомовский, на нем когдаѕто сам Пер-
вый сиживал. Когда в шестьдесят втором году район расформировали, дедуш-
ка успел стащить домой этот диван.
Сидя на диване, дедушка, особенно когда подвыпьет, готов с утра до
вечера рассказывать о своей бывшей райкомовской службе, о том, как выво-
зил начальство разных рангов на берег Красивой Мечи, варил уху, студил
водку в ледяном роднике. Он же, дедушка, затыкал всех за пояс, когда
разгорался спор о "сурьезной" политике.
Бабушка глядела на него, кивала седой печальной головой: как был тре-
пачом, так и остался. А когда дедушка заявлял, что коммунизм так вот
запросто, с наскока не построить, потому что сволочьѕчеловек не желает
перевоспитываться и меняться к лучшему, перепуганная бабушка затыкала
уши и убегала в чулан. Ей казалось, что сейчас в дом войдут строгие мол-
чаливые люди, арестуют дедушку, выведут во двор и расстреляют возле по-
косившегося курятника.
3
Новые деньги В те годы часто звучала песня про мадьярку, которая выш-
ла на берег Дуная и бросила в воду цветок.
Я все думал, почему она оказалась возле реки совсем одна - без кава-
лера, без подруги? Постепенно в моем воображении возникла далекая девуш-
ка. Быть может, для меня она бросила с крутого обрыва темную розу, зака-
чавшуюся на серебристых вечерних волнах? Люди увидели цветок, знак не-
разделенной любви, и присоединили к нему другие цветы. Получился венок,
украсивший реку, и песня получилась хорошая.
Я готов был слушать ее бесконечно, видел будто наяву голубую в сумер-
ках реку, смуглую красавицу с венком на голове. Песня кончалась, и лицо
девушки меркло, расплывались яркие пятна народного костюма.
- А когда мальчик будет петь? - спрашивает ослепший дедушка, догады-
ваясь какимѕто образом, что я уселся возле репродуктора. - Этот самый,
из Италии?
Лабертино!..
Бабушка, услыхав наш разговор, выходила изѕза печки, умильно склады-
вала на груди ладони, качала головой:
- Ах, этот Лабертино! Как он поет... Голос ручейком бежит. Про маму
дюже переживательная песня. Я всегда плачу на эту песню...
Когда по радио пел Робертино, в доме умолкали все разговоры. Бабушка,
прослушав песню, подходила ко мне, разглядывала меня с нежностью и нео-
бычным вниманием, будто перед ней сидел живой Робертино. Дедушка, если
был неподалеку, клал на мою голову тяжелую, пахнущую табаком ладонь.
- Хорошая жизнь наступает! - бормотал он. - Хорошая...
Прямо над его диваном висели иконы, расцвечивая угол золотым сиянием
дешевой фольги, узором белесых бумажных цветов. Дедушка в Бога не верил,
терпел иконы изѕза бабушки.
- У меня с ними никаких делов нету, - тыкал он пальцем вверх, где над
головой его мерцала закопченная лампада. - Не люблю над собой слишком
большого начальства.
- А у меня в кармане монетки лежат... - переходил он на более конк-
ретную тему и доставал гривенник - новый, сверкающий, будто из настояще-
го серебра. - Разве этот кружочек заменит рубль?
- Это десять копеек! - пытался я защитить новые деньги. - То же са-
мое, что и рубль. Совсем недавно этот гривенник был старым рублем, а те-
перь он сам по себе гривенник вместо рубля.
- Гривенник он и есть гривенник, рублем ему никогда не бывать, коте-
нок никогда не станет быком.
- Так почему же за бутылку водки ты платишь теперь не двадцать пять
рублей, а два с полтиной? - ударял я в самое болезненное место.
Дедушка задумчиво кряхтел, хмыкал, крыть ему было нечем. Достав из
кармана пригоршню мелочи, старательно ощупывал каждую монетку, шевелил
губами и наконец объявлял, что у него целых восемьдесят копеек. Кто до-
бавит?
- Довольно тебе, старый идол, угомонись! - ворчала бабушка, не пока-
зываясь из чулана. - Всю пенсию пробулькал, сидим на сухой картошке да
на капусте, никакой помощи от тебя в доме, одни убытки. Глот несчастный!
У нас малый в школу ходит, ему хорошее питание для головы требуется...
- Хорошее питание требуется для одной штуки, а не для головы, - тере-
бил монеты дедушка, - нам, как говорится, не до блинцов, был бы хлебушек
с винцом. А внук меня простит. Что ему горевать - он скоро при коммуниз-
ме будет жить!
Когда объявили денежную реформу, многие жители поселка кинулись тра-
тить старые деньги, раскупали все залежалые товары. Бабушка долго коле-
балась, не зная, что делать, - доставала из сундука тряпицу, разворачи-
вала ее, пересчитав бумажки, тихонько над ними причитала.
- Иди, старая, в магазин, пока не поздно! - ухмылялся дедушка. - Да
не забудь винца побольше купить. Его пока еще и на старые деньги дают.
Вино есть вино!
Все деньги, все законы пропадут, рассыплются в прах, в бумажную пыль,
а вино заквасится само собой, коль бог его придумал...
- Ты же, старый пьяница, околеешь - гроб не на что будет заказать. -
Бабушка всхлипывала, упрятывая ключ в печурку, забитую всяким тряпьем.
Но вскоре и она поняла, что старые деньги пропадают безвозвратно,
пошлаѕтаки в магазин. К тому времени товаров там почти не осталось, кро-
ме хомутов и резиновых костюмов - "против атомной войны", как пояснил
продавец, - на голову надевалась резиновая шапка с очками и противогазом
в виде хобота. Бабушка купила два хомута и один такой костюм. Принесла
домой, швырнула их под ноги дедушке, заголосила, запричитала и ушла в
свой чулан готовить ужин.
Дедушка ощупал покупки, громко рассмеялся:
- Экая дура!.. Ну, ладно, не голоси. Эти хомуты мы с Пал Иванычем ку-
даѕнибудь определим, а резиновый костюм прибережем к твоим похоронам -
авось подольше в нем не протухнешь!
Какѕто вечером, в разгар посиделок, мне вздумалось примерить этот са-
мый костюм с очками и противогазом. Зашел за печку, коеѕкак напялил его
на себя. Очень уж неловко было его надевать. Штанины вихлялись, не хоте-
ли налезать на ноги.
Резина пищала на сгибах, сопротивлялась, воняла магазинной затх-
лостью.
Стеклянные очки сразу запотели, воздух через противогаз шел туго, по-
ка я не догадался свинтить с него крышку. В этом наряде я выбрел враско-
рячку, чтобы выглядеть забавнее, на середину комнаты.
Мужики, увлеченные политическим спором, поначалу не обратили на меня
никакого внимания, но дедушка сразу почуял запах слежавшейся резины.
- Кто это? Кто пришел?.. Бабка, кто зашел в хату?
Все обернулись, увидели меня и, как мне показалось, изрядно перепуга-
лись.
Молча глядели на меня, не зная как быть: то ли ругаться всерьез, то
ли обернуть дело шуткой.
Из чулана появилась бабушка, огрела меня несколько раз мокрой кухон-
ной тряпкой, чмокающей по резине.
Я снял костюм и подсел потихоньку к бабушке, пересчитывающей старые
деньги, которые она так и не успела обменять на новые. За эти деньги те-
перь ей ничего не продавали, как ни навязывала она их продавцам. Берегла
она зачемѕто и две ассигнации с портретами царицы Екатерины. Были у нее
и другие царские деньги, выпущенные до революции, а еще керенки, банкно-
ты Елецкой республики, напечатанные в восемнадцатом году.
Мужики сидели, разговаривали, и все разговоры постепенно сводились к
недостающему новому рублю. Кончалось обычно тем, что бабушка после дол-
гих вздохов и причитаний давала этот несчастный рубль. Деньги, нагревши-
еся в дедушкином кулаке, вручались мне, и я отправлялся в вечерний мага-
зин.
- Ступай в противогазе, продавщица сразу ящик водки выставит, лишь бы
поскорей убирался... - шутили они мне вслед.
Я шел и думал о новых деньгах, теребя хрусткий бумажный рубль. Стоило
ли затевать реформу, если на прежний рубль я мог купить и конфет и пря-
ников, а за нынешние десять копеек в школьном буфете дают всего лишь два
пирожка с повидлом? Наступит время, когда каждый пирожок будет стоить
рубль, и тогда придется выдумывать другие, еще более новые деньги...
Впрочем, дело было не в деньгах - я, как и многие жители поселка, ждал
скорого наступления коммунизма.
Однажды мне приснился сон, будто мы с дедушкой забрались какимѕто об-
разом внутрь радиорепродуктора, передававшего очередной концерт по заяв-
кам, и увидели там большой зеленый луг, свежеструганные белые скамейки,
на которых сидели задумчивые дядьки в красных рубахах с балалайками.
"Что здесь такое?" - спросил я.
"Коммунизм, не видишь, что ли!" - ответили музыканты.
Дедушка начал озираться по сторонам: где тут мальчик, который звонко
поет, - Лабертино?
"Сегодня он выступать не будет, голос пропал", - объяснили балалаеч-
ники.
"А мадьярка с цветком?!" - поинтересовался я.
Музыкант кивнул в сторону реки. Там, на краю обрыва, остановилась не-
подвижно девушка в белом платье, развеваемом ветром, с венком цветов,
излучающих теплый неземной свет.
Я робко приблизился к ней, протянул руку, прикоснулся к прохладной
шевелящейся ткани. Она обернулась. Взгляд ее серых глаз искрился жутким
сиянием, а лицо почемуѕто было испачкано вишневым вареньем. Она посмот-
рела на меня, и мне показалось, что весь я наполнился керосиновым паху-
чим пламенем и вотѕвот сгорю. Ноги мои задрожали, я повернулся и кинулся
бежать. Но, как часто бывает во сне, я не бежал, а с мучительным трудом
плыл по душистому коммунистическому воздуху.
"Пойдем отсюда, внучек, - услышал я голос дедушки, - они тут курить
не дозволяют, а про выпивку чтоб и не заикался..." В этом месте я прос-
нулся весь в слезах - так мне было жаль девушкуѕбогиню, которая хотела
мне чтоѕто сказать. Дождавшись, пока успокоится сердце, я заснул опять,
но ни девушки, ни музыкантов уже не увидел.
...Тропинка вилась по старому парку, мимо бывшего райкома, в котором
теперь размещалось общежитие поварих, а весь наш райком увезли в сосед-
ний городок в связи с тогдашней бурной перестройкой.
Февральский вечер был тихий. С юга тянул свежий оттепельный ветерок.
Снег просел, стал плотным, крупитчатым, с шорохом расползался под нога-
ми.
Впереди светились окна вечернего магазина.
Продавщица вечернего магазина тетя Шура знала меня давно, я был ее
постоянным клиентом. Едва я появлялся на пороге, как она тут же ставила
на прилавок бутылку с запечатанной сургучом пробкой.
- Думала, уж не придешь сегодня! - грозила она пальцем. - Уж не слу-
чилось ли чего там у вас? Почему твои старики так долго раскачивались?
- Бабушка никак рубль не хотела давать, - объяснял я ситуацию.
Тетя Шура понимающе кивала головой. Она была хорошая тетка и нередко
отпускала товар в долг.
- Ежели надумают повторять, то скажи, чтоб поторапливались. Нынче
раньше уйду
- дочка из города приезжает.
Я шел обратно, торопясь передать слова продавщицы, заранее зная, что
все засуетятся: начнут рыться в карманах, беспомощно вздыхать, делать
всяческие соображения насчет денег, но кончится тем, что Пал Иваныч со
вздохом достанет из кармана аккуратный бумажный пакетик, не спеша раз-
вернет его, вытащит двумя пальцами зеленую трехрублевку - новенькую,
тонкую, будто прозрачную. Пал Иваныч, как бывший участник гражданской
войны, получал персональную пенсию.
Бутылка оттягивала карман ледяной тяжестью, настроение было хорошее.
Я знал, что меня ждут, прислушиваются к малейшему шороху в сенях.
В разгар оттепели тропинка была гладкая, чуточку скользкая. С крыш
домов падали редкие увесистые капли. Весенняя долгая горечь висела над
холодной заснеженной землей.
Я снова проходил мимо окон кабинета, в котором, по словам дедушки,
закрывшись на ключ, плакал однажды сам Первый. Казалось бы, чего ему
плакать? А вот подиѕка: большой сильный человек, оставшись поздним вече-
ром одинѕодинешенек в кабинете, заплакал. В большом кабинете, в котором
