тысяч долларов.
"Держали меня в этой комнате почти сутки, пока я не сломалась и не
подписала бумагу, что должна фирме кучу баксов, 40 тысяч. Потом один
мордоворот забрал бумагу с моей подписью, а другой и говорит: "Сразу надо
было так делать. Меньше неприятностей - себе и нам. А теперь тебя отвезут
назад. Не вздумай рыпаться и чтонибудь со своим плодом учудить. Случится что
с ребеночком, по этой расписочке с тебя и твоих родственников все и
взыщется. Все обойдется хорошо - вернешься домой и об этой бумаге никто не
вспомнит. Она у нас останется, на всякий случай, как письмо гарантийное". -
И оба заржали...
"Ну ты, Ленка, даешь, - только и выговорила Вероника. - Столько
пережить..."
"Теперь-то что жалеть. Раньше думать надо было. Это даже хорошо, что ты о
деньгах не заикалась. Сиди, Вероника, и не рыпайся. А то кабы не пришлось
мой путь повторить. Только имей в виду, что с тебя будут требовать уже 50
тысяч..."
Тут за входной дверью опять раздался шум. Кто-то пришел. Ленке срочно
пришлось маскироваться в шкафу с одеждой. Вероника прикинулась задремавшей,
даже уронила книгу на живот. В комнату вошла Геня.
"Как ты тут?"
"Что? - как бы спросонья, потянулась Вероника. - Ой, Геня..."
"Ты тут одна? - Переводчица, словно собакаищейка, стала обследовать
комнату. - Никто не
ЖЕНЩИНЫ и ПРЕСТУПНОСТЬ
"Ой, я даже не слышала, как ты вошла, - продолжала ломать комедию
Вероника. - Задремала немного. А кто прийти-то должен?"
Геня осмотрелась вокруг, заглянула в ванную комнату, вроде как руки
помыть. Потом вернулась. Но явно было заметно, что она чем-то взволнована.
Чем именно, она так и не сказала. Вместо этого уселась к телефону, набрала
какой-то номер и стала что-то говорить. Понять ее было невозможно. Но и без
этого причина столь внезапного ее появления была известна.
Закончив разговаривать по телефону, Геня еще раз заглянула в ванную и
туалет. Потом включила телевизор и просидела так около двух часов. А все это
время Лена, скрючившись, находилась в шкафу... Ее присутствие так и не было
обнаружено.
Когда наконец Геня ушла. Вероника открыла шкаф.
"Ой, подруга, вытаскивай меня отсюда, - простонала Лена, - и помоги,
пожалуйста, разогнуться..."
Время шло. Подругам удалось встретиться еще несколько раз. Но теперь они
строго соблюдали конспирацию. Знали ли об этом тюремщики? Возможно,
догадывались, но с поличным, как говорится, поймать так и не смогли.
Лену трижды после той страшной экзекуции возили на прием к
психотерапевту, видно, опасались за ребенка, и было подозрение на изменение
состояния ее собственной психики. Вообще с этим было строго. Веронику тоже
возили дважды. Чтото там не понравилось, или отклонение какое обнаружилось
от нормы. Но все обошлось.
- Вы были не приеме у психотерапевта? - Это уже сейчас, в России,
Вероника засомневалась. - Но мне говорили, что именно у него. Он очень
дотошно выспрашивал, а сама ли я и по доброй ли воле отказываюсь от своего
ребенка и передаю его для усыновления другим людям?
Такая процедура состоялась еще и в третий раз, но после родов. Вопросы
задавались на английском, а Геня переводила их и ответы тоже. Не обошлось
без казусов. Например, разговор с врачом проходил так.
"Какая сегодня погода?" - спрашивает он.
Вероника отвечает, а Геня переводит.
Следует еще несколько банальных вопросов, а потом; "В каком вы городе
сейчас живете?"
- Я отвечаю, что не знаю, - говорит Вероника. - Я действительно не знала.
А Геня переводит, что в - Лафайете. Он так и пишет...
- Выходит, она переводила только выгодную ей информацию? - спрашиваю ее.
- Скорее всего, так и было. И вообще, на мой взгляд, все эти визиты были
пустой формальностью, не больше. Но для них, очевидно, формальностью важной.
Психотерапевт составлял какойто документ. Потом я его подписывала. Что-то
подобное пришлось подписывать потом еще вместе с моим, адвокатом. С ним
вместе подготовили и подписали целую кипу бумаг по усыновлению. Тоже
формальность, но, выполнив ее, я все пути назад обрубила...
В военном госпитале
Когда подошло время рожать, Веронику отвезли в военный госпиталь.
Сопровождала ее уже не Геня - а тоугая пепеволчиття. И мпжнп г-к-ячятт, что
ей повезло. У нее с новой сотрудницей странной фирмы по усыновлению
сложились достаточно теплые отношения. Она даже сама намекнула Веронике, что
за плату у них практикуется скрытая съемка, мол, можно купить отдельные
фото, которые будут заказаны: матери-роженицы, новорожденного, новых
родителей и т, п.
"Если хочешь, - говорит, - могу тебе это устроить. Но об этом никто знать
не должен. Это - только между нами".
"Как здорово. Я очень хотела бы иметь фотографии. Только во сколько это
мне обойдется?"
"Мелочь, долларов 150".
Вероника достала деньги из того самого пакетика, который вручил Ден.
Потратить их пока было не на что и негде. Она отдала американке две сотенные
бумажки. Та вернула сдачу и говорит: "Фото получишь при выписке из
госпиталя. Здесь у тебя кто-нибудь их может увидеть - будут неприятности.
Лучше не рисковать..."
"Хорошо, - согласилась с ее доводами Вероника. - Но это без обмана?"
"Как можно? - возмутилась переводчица. -
Это тоже мой бизнес. А бизнес идет только тогда, когда есть честность и
доверие к партнерам".
Наконец приблизилась кульминация всей этой истории - роды. На них
пригласили еще двух переводчиков. Наверное, чтобы ошибки какой-либо не
произошло, чтобы каждый крик роженицы переводился точно, без искажений. Еще
- сделали обезболивающий укол. Как оказалось, очень дорогой. Но это по нашим
меркам, конечно. А по американским вполне приемлемый. Стоил он около двух
тысяч долларов.
- И кровать у них не такая кушетка, как у нас, - почти с восхищением
рассказывала Вероника. - Это - целое сооружение с кучей кнопок и
электроники...
Короче, после укола у меня пропала чувствительность нижней части тела.
Боли какой-то при родах я не чувствовала. Не ощущала и схваток. Все прошло
быстро. Услышала только детский крик: "А-а-а". Мне тут же дали подержать
моего сыночка. Точнее, просто положили его на грудь. Дали возможность
ощутить его вне материнской утробы. Потом забрали. Тут же его взвесили,
измерили и унесли куда-то...
На следующий день после родов Веронику выписали. У американцев,
оказывается, не положено долго держать в медучреждениях. Это из-за того, что
все медицинское обслуживание очень дорогое. Как рассказала новая
переводчица, один день пребывания в госпитале стоил около 800 долларов.
- А ребенок? - спросил я. - Его тоже выписали и отдали новым родителям?
- Нет. Его оставили в госпитале. - Как бы вновь переживая в воспоминаниях
те мгновения, Вероника часто зашмыгала носом, словно хотела разрыдаться. -
Мне даже не дали его покормить грудью. Нельзя... От меня там потребовалась
лишь подпись на специальной карте, которая заводится на новорожденного. В
правом верхнем углу этой карты крупными буквами надпись: "Ребенок на
усыновление". Вот в ней я и расписалась.
Наблюдая в эти минуты за рассказчицей, я вдруг подумал, а не переигрывает
ли эта женщина? Слишком уж явно и показушно она переживала и раскаивалась в
том, что оставила своего малыша там, за океаном. И мне показалось, что она
больше рисовалась, что якобы до сих пор еще в ее груди не утихла боль
утраты. Как на такое могла решиться настоящая мать, которая пошла на такой
поступок даже в силу обстоятельств, которые ее чуть ли не загнали в роковой
угол?
Только и в животном мире есть подобный феномен. Это кукушка. Она
единственная птица в наших местах, которая не выкармливает своих детей сама,
а подбрасывает другим. Делает это, конечно, безвозмездно. Выполняет эту
необходимости" только для продолжения рода собственного. Ну а человек? Что
толкает его на подобное? Неустроенность нашего нового демократического дома?
Другие неурядицы? Что приближает к подобной черте женщин?
Скорее всего, именно из-за переживаемых материальных трудностей вступают
на этот путь некоторые женщины. Более того, в отличие от птиц, суррогатные
матери пытаются сделать на своих отчуждаемых детях деньги. Как выяснилось в
дальнейшем, и женщина, рассказавшая эту историю, пошла на все именно из-за
денег. Но к этому вернемся чуть позже.
- Вот так мой сыночек стал для меня чужим. - Вероника опять всхлипнула. -
Его у меня отобрали...
Как ей объяснили, новорожденный остался в родильном отделении до встречи
с новыми родителями. Дальше уже все права на него переходили К ним, и они
сами решали, когда его забирать. Они оплачивали его содержание, уход,
искусственное кормление и многое другое. Подобное было там в порядке вещей.
Персонал давно, видимо, привык, что именно так у них рожают русские,
украинки и т, п. Рожают и отказываются. Для них, для персонала госпиталя,
главным критерием было лишь то, чтобы оказываемые ими услуги были хорошо
оплачены.
Как правило, ребенок содержался под медицинским наблюдением не менее
девяти дней. За это время проводились все необходимые мероприятия. Потом его
передавали американским родителям. И по их законодательству он уже
становился гражданином Соединенных Штатов, как и любой другой родившийся на
этой территории.
Из госпиталя Вероника уезжала вместе с новой переводчицей. Как только
машина покинула режимную зону и позади закрылись автоматические ворота,
американка вручила русской фотографии. Их было несколько: Вероника в родовой
палате, Вероника с ребеночком...
- Это все, что осталось на память о моем и вместе с тем чужом теперь
сыночке. - Женщина старательно сложила фотографии и спрятала их в черный
пакет. - Теперь вы все узнали и увидели...
- Да, но что было с вами дальше?
- Меня привезли в квартиру. Дали возможность отлежаться...
И тут, как рассказала Вероника, в ней проснулся материнский инстинкт. Она
позвонила Гене: "Верни мне моего сыночка".
"У тебя с головой все в порядке?" - резко спросила та.
"Да".
"И ты не понимаешь, что это теперь невозможно?!"
Вероника разревелась прямо в трубку.
"Ладно. Прекрати. Успокойся и жди. К тебе приедет человек, с которым
можно будет решить этот вопрос".
На пути домой
В тот же вечер на квартиру к Веронике приехала незнакомая американка.
"Привет, меня зовут Синди, - представилась она. - Я - адвокат".
"Здравствуйте", - равнодушно ответила Вероника.
"В чем у нас проблема?"
"Я бы хотела вернуть сына..."
"Понятно. Очень сложная задача".
Крепившаяся до сих пор Вероника не удержалась и стала всхлипывать.
"Ну, это зря. Как говорят у вас, русских: слезами горю не поможешь. Надо
действовать. Я же не сказала, что проблема ваша безнадежна".
"И что надо делать? - оживилась Вероника. - Деньги возвращать? Вот
возьмите, что у меня есть..."
Она протянула американке сто долларов.
"Это все, что у меня есть".
"Маловато, если это, конечно, не насмешка. -
Синди внимательно и вместе с тем с оттенком пренебрежения посмотрела на
русскую. И вдруг она резко перешла на "ты", отбросив далеко свои вежливые
манеры: - Ты хотя бы догадываешься, сколько на тебя потрачено денег, чтобы
привезти сюда, содержать, оплатить роды? Твои сто долларов, которые тебе же
выдала фирма на мелкие расходы, не покроют и сотой, тысячной доли расходов.
Вот уж точно: русская душа - потемки..."
Вероника разревелась, уже совершенно не сдерживаясь. Это был просто поток
слез и всхлипываний, а потом чуть не истеричной брани.
Но Синди даже не пыталась остановить ее.
Она спокойно наблюдала за этой ненормальной русской. Ее красиво
