Сборище плутократов, надменных кретинов и зажравшихся свиней. Это для
Беатрисы, самовлюбленной надзирательницы, Сенат - пуп Земли, только и знает
меня поучать, встряхивая своими локонами. - Тут Данилевский сделал суровое
лицо и заговорил измененным высоким голосом: "Я, Беатриса, запрещаю вам
оценивать действия Сената... Я, Беатриса, запрещаю прибегать к крепким
выражениям... Я, Беатриса, я, Беатриса..."
5
- Я, Беатриса, к вам нагрянул без предупреждения, потому что в колонии
случилось отвратительное ЧП. - Дан Берсенев, в прошлом сверхзнаменитый
генетик, был непривычно взъерошен и встревожен. - Но сначала, умоляю,
выдайте мне бутылочку джина. Знаю, знаю, вылакал все за этот месяц, умоляю,
зачтите следующим, не то сердце разорвется на куски! - Правою рукою, где на
среднем пальце блестел золотой перстень, он начал массировать себе грудь,
отдуваясь.
Не знаю, почему я позволяла этому рыхлому говоруну общаться со мною столь
фамильярно - быть может, из уважения к его уму: другого такого аналитика и
быстросчетчика не было среди колонистов... Для начала преподнесла ему бокал
джина с тоником, затем повторила. Руки у генетика тряслись.
- Какое чрезвычайное происшествие? - спросила я, наконец.
- Представьте себе: эта стервозница, эта тварь - ушла от меня! И к кому?
К паршивому капитанишке "Сварога", злодею из злодеев, подлейшему убийце и
негодяю!
- Прикусите язычок, Даниил Берсенев! Вы переходите границы приличий,
позволяя себе сквернословить.
- Извините, Беатриса, - промямлил он.
- Чему возмущаетесь? В колонии вольные нравы. Полная свобода выбора
партнера. Вы против свободы?
- Эту замарашку я сделал доктором наук... Без меня она бы кухарничала у
какого-нибудь инженеришки-ублюдка... ах, извините, вырвалось...
- Между прочим, несостоявшаяся кухарка добровольно последовала за вами на
Корону. Убедив всех членов Сената разрешить ей скрасить ваше пожизненное
изгнание. И заметьте: она ни в чем не обвинялась, и в деле вашем постыдном
вообще не фигурировала. Не правда ли?
- Я прикончу изменницу. И его, мерзавца, - как-то уж очень спокойно
провозгласил генетик.
- Полагаете, после этого Сенат не пригвоздит вас к очищению грехов в
пламени радунита? Тело, распавшееся на атомы, ох как трудно воссоздать, а
тем паче оживить. Чудес не бывает, как вы любите выражаться.
Берсенев весь обмяк, поник. Чем еще, кроме третьего бокала джина с
тоником, могла скрасить его горе я, Беатриса...
Пора было прощаться с генетиком. Но я сочла нужным сделать ему внушение.
- При любых обстоятельствах, Дан, старайтесь судить других - как себя
самого. Это избавит от многих неприятностей.
- Неприятностей? Да я их без счета схлопотал от злодейки-судьбы.
Барахтаюсь по горло в зловонной жиже бытия, - уныло ответствовал ученый.
- И еще совет: не будьте столь категоричны. Кому-кому, но уж не вам
аттестовать капитана "Сварога" как злодея, убийцу и негодяя.
- Я доверяю приговору Сената Планетарной Безопасности...
- Похвально. Однако вспомним и другой приговор Сената. Ученому-генетику,
который в лаборатории на острове Ямайка при невыясненных обстоятельствах
соединил гены свиньи, крысы и человека. Родившиеся мутанты - их называли
крысвичи, или чексы - вырвались на волю и загрызли чуть ли полмиллиона
островитян. Сам же горе-экспериментатор едва спасся на вертолете Красного
Креста.
Берсенев поставил на стол пустой бокал и сказал устало:
- Клянусь, Беатриса, в этой трагедии я не повинен. Чист, как стеклышко.
Лишь теперь осознаю: то была месть небес.
- Кому?
- Мне.
- За что?
- За непомерное честолюбие. За желание пожимать руки президентам,
раздавать интервью и задирать нос перед коллегами.
Такого от Берсенева я не ожидала.
- Что-то не похоже на вас, склонного, скорее, к замкнутой жизни.
Добровольно покинули Оксфорд, почти десять лет провели затворником на
Ямайке...
- Счастливейшие годы, счастливейшие... Все мои главные открытия... Одна
из лучших лабораторий мира. Эх, Ямайка! До Северной и Южной Америк - рукой
подать, рядом Куба, Антильские и Багамские острова. А природа! Да еще шесть
веков назад старик Колумб назвал Ямайку обителью блаженства. Правда, в
сезон дождей - это май-июнь и ноябрь-декабрь - ливни, как из ведра, но
остальное время - райский уголок. Именно здесь я узнал однажды, что
схлопотал премию Авиценны, многие считают ее престижней Нобелевской. Два
миллиона долларов, прием в Вашингтоне у президента, - кто не мечтает о
такой удаче...
Помню, улетать в Вашингтон должен был утром 12 сентября. А накануне,
ближе к вечеру, оседлал свой джип и поехал на этюды - по лесной паршивой
дороге, к высохшему озеру. Там скалы - как стадо окаменевших динозавров...
Сижу, стало быть, на стульчике раскладном, малюю пейзаж. И представьте,
Беатриса, провожая взглядом стаю каких-то синекрылых птичек, задрал я свою,
тогда еще кудрявую голову, - и остолбенел. Надо мною объявилась
нежданно-негаданно здоровенная башня, вроде Эйфелевой, но не из металла, а
из оранжево-серебристых молний. Не успел опомниться, а уж материализовалось
внутри этой иллюминированной великанши эдакое колесико, ободочек - в
поперечнике с римский Колизей. Колесо показалось мне раскаленным до
белизны, а внутри его чуть дымилась спиральная туманность:
фиолетово-молочная, с завихрениями и переливающимися огоньками звезд. В
общем, планетарий при дневном свете. И рушится планетарий прямо на меня. И
я вырубаюсь, будто током высокого напряжения ужаленный.
Очнулся. В ушах гудит, голова раскалывается. Под куполом моего планетария
- тьма-тьмущая. Лишь внизу, по замкнутому кольцу, полоса тусклого света.
Фосфоресцирующий забор для одинокого лауреата... Что делать? Побрел к
забору. Он оказался гладким и холодноватым овалом вышиною с трехэтажный
дом. Двинулся вдоль забора, как зверек в круглой клетке, и вообразите,
Беатриса, подхожу к разлому. Будто лайнер океанский переломлен надвое, а на
срезе торчат трубы, коммуникации, колеса, рычаги.
Разлом в ширину был метров пять. Я покумекал - вдруг облучусь? - но
рискнул-таки и шагнул в проход. Пробираюсь в полутьме, съежившись от
страха, уже и Луну заметил вроде бы в просвете впереди. Глядь - мертвое
тело. И не просто мертвец, а разрезанный надвое - от плеча до пояса. Как
ударом меча. Да таким лютым ударом, что половинки раскидало к
противоположным стенам разлома.
Решил миновать мертвеца посередине, от одной фразы волосы встают дыбом,
верно, Беатриса? Внезапно та половина, что с головою, открывает глаза и
начинает бубнить, как заведенная: "Ты должен меня спасти... Ты должен меня
спасти..." Я опять остолбеневаю, глядя на говорящего покойника. "Попытаюсь,
- отвечаю, - помочь, любой врач дает клятву спасать жизнь человека". - "Я
не человек, - изрекает рассеченный надвое. - Белковоподобный
самовоспроизводящийся автомат. Из других миров и времен". Прямо так и
заявил, Беатриса. "Чудесно, - говорю, - за последние полвека мы, земляне,
избалованы визитами небожителей, правда, спасать никого не приходилось".
Попросил он для начала соединить его расчлененный организм. Ухватился я за
нижнюю половину (он был в эластичном комбинезоне и высоких сапогах) и
поволок к верхней, удивляясь легкости плоти. На срезе она была бескровной,
мраморно-белой, а внутри - вместо сердца, легких, кишок и прочей требухи -
фосфоресцировали загадочные кристаллы, трубки, колбочки, соединенные
попарно шарики. Вскоре разглядел и лицо пришельца: удлиненные скулы,
благородной лепки лоб. Особенно выделялись глаза - непомерно большие, как
бы гипнотизирующие. А голову венчал прозрачный изящный колпак, в нем роился
туман, испещренный синеватыми блестками, будто там томился в неволе
заколдованный свод ночных небес. "Теперь проследуй в навигаторскую, -
сказал небожитель, когда тело было соединено. - Задействуй под центральным
экраном вторую плату справа в нижнем ряду, как укажет стрелка. Больше
ничего не трогай". Тут возникла в воздухе светящаяся зеленоватая стрела и
пошел я вслед за нею... Скажу одно: достаточно было взглянуть на плавающие
в пространстве навигаторской разноцветные трехметровые кристаллы, чтобы
убедиться: к Земле-матушке колесообразный корабль не имеет отношения.
Когда же вернулся, выполнив наказ, пришелец сказал: "Запомни, я на вашей
планете - не по своей воле. Мой светолет потерпел аварию в гравитационном
вихревороте и оказался отброшенным в прошлое на полторы тысячи лет. Не
беспокойся, вреда не принесу. Когда спасешь меня окончательно, я устраню
эти незначительные повреждения, - он указал на разлом, - и отбуду в свои
миры и времена. Если пожелаешь, и тебя приглашаю с собою, - награда за
помощь в беде". Я поблагодарил небожителя из далекого будущего и
поинтересовался, что означает окончательное спасение. Оказалось, я должен
был на протяжении 34 часов время от времени задействовать определенные
приборы в навигаторской. "Теперь отключусь на тридцать семь минут, - сказал
он. - И воссоединюсь с самим собою - адаптационно-регуляторным
тридцатимиллиардновариантным автоматом. Надеюсь, ты не покинешь меня и
выполнишь третий закон вселенского содружества, который гласит: "Разумный,
спаси разумное". И пришелец закрыл глаза.
Я выбрался из трубы, увидел земные звезды, Луну, черную стену леса
неподалеку. Посмотрел на часы: около четырех утра. До отлета в Вашингтон
оставалось меньше пяти часов, да еще дорога по ночному лесу съест не меньше
часа... Не стану лгать, что я долго терзался, как поступить. Если бы речь
шла о человеке, я, естественно, пренебрег бы приемом в Белом доме. Но
жертвовать славой и престижем ради какой-то белковоподобной говорящей
куклы?.. Она и без меня, небось, самовоспроизведется, подумалось мне, пусть
не за 34 часа, а за 100, какое имеет значение... Завел джип и уехал.
Берсенев замолчал.
- Занятное приключение, - с трудом вымолвила я. - Хотите чаю?
Он по-прежнему молчал, блуждая где-то в лабиринте своего прошлого.
Наконец, заговорил:
- На Ямайку вернулся через месяц - уже с мировою славой. И опять
наведался к окаменевшим динозаврам. В полной уверенности, что пришелец
давно помахал землянам ручкой. И что же обнаружил на месте огромного
корабля? Полуразвалившийся остов. Бурый, трухлявый. Осыпающийся при
малейшем прикосновении, как пепел. На том месте, где я оставил пришельца,
виднелась горка тлена. Зато кругом разросся какой-то невиданный ползучий
кустарник с шипами и жирными листьями, его ветви пронизывали останки
корабля. А когда кончился в декабре сезон дождей - вообще не осталось
следов. Никаких. Стена кустарника соединилась со стеною леса, словно так
было со времен Адама и Евы... Ну а потом эта история с чексами, которая
отняла у меня и славу, и свободу. Хотя как генетик я ни в чем не повинен,
ибо только в безумии можно было затеять такой опыт.
- Кто же тогда повинен? - вырвалось у меня.
- Уверен, это месть автомата-пришельца. Или тех, кто за ним стоит в иных
мирах.
- И кто за ним стоит, по-вашему?
- Космобоги, создатели пришельца... Хотя нет, не они. Боги, как вы любите
выражаться, Беатриса, не наказывают дважды.
- А вы думаете, что наказаны дважды?
- Сначала явились, как из преисподней, чексы. Теперь небеса отняли у меня
Екатерину... Да неужели так уж виноват пред небесами я, Беатриса?
6
- Я Беатрисе благодарна хотя бы за то, что не вмешивается в личную жизнь
колонистов, не занимается морализаторством, - говорила Екатерина,
прижимаясь к Алану. Они лежали в его постели, истомленные объятиями. -
Господи, ты вернулся на Землю - и возвратил мне сына. Ты вернулся на Землю,
зная, что тебя ждет суд, а мог бы странствовать во Внеземье вечно,
обосноваться на красивой необитаемой планете - и жить, как в раю...
- Милая, я и здесь с тобою - как в раю. - Он улыбнулся.
- А Дана прости. Не ведает, что творит. Слишком ревнив. Даже сказал мне
однажды, правда, будучи пьяным, что уничтожит всякого, кто встанет между
