сменять...Обе положенных на квартал пары носков забрал, а за трусами такое
делалось, что пришлось отступиться; вместо анальгина же, одного из пяти
талонных лекарств, сунули какую-то сомнительную "тройчатку", да еще на
миллион семьсот тысяч дороже...
Под унылый хоровод мыслей о предметах выживания я было задремал, как
вдруг спохватился, что теперь могу себя и порадовать, да, пожалуй, еще
отоварить мебельный талон, -моему стулу давно место на свалке, - а главное,
купить хотя бы одну запасную электролампочку!.. Заставив себя подняться,
полез в карман куртки... и обнаружил там лишь обертку от "Сникерса",
захваченного давеча у Бобра. Ах ты дрянь! Успели-таки нарки выдернуть
бумажник, плакали мои "лимоны"; если б не внезапно подвернувшаяся "Астрея",
кончилась бы моя человеческая жизнь Бог весть до каких времен.
Приложив немало усилий, чтобы не поддаться горю, я вернулся на диван и
спрятал голову под подушку. Боль мучила долго, но хмель знал свое дело и в
конце концов сморил меня.
Пробуждение было кошмарным - раскалывалась ушибленная голова, и все
выпитое подступало к глотке. С трудом приготовил морковный чай, щепками
растопив свою спасительницу, мать-печурку, сделанную из большой консервной
банки, где в невозвратные времена содержалась томатная паста. Боже ты мой,
как я был счастлив прошлой зимою оттого, что пыхтела рядом эта раскаленная
штуковина! У ледяных батарей, у неработающих газовых плит с декабря по март
умерли тысячи киевлян, десятки тысяч подорвали здоровье и не надеялись
пережить следующую зиму. А я, хоть и кутался во все теплое, что было в
доме, но мог все же согреть руки или ноги, постоянно кормя печурку то
хворостом из Ботанического сада, то щепою от ящиков, подобранных во дворе
магазина, то кипами старых журналов или какой-нибудь из моих, от сердца
оторванной книгою.
Я уже заканчивал свой жалкий завтрак, когда раздался деликатный, но
четкий стук в дверь.
Стук в дверь всегда волнует - но этот просто сгреб в горсть и дернул мои
нервы... Жизнь ломалась пополам. Я открыл дверь - и отступил с
перехваченным дыханием.
Они стояли на лестничной площадке, оба - Елизавета Долгорукова и великан
Никита, но в каком виде! Усы верзилы-ассистента, подкрученные и точно
намазанные ваксой, победно устремлялись вверх, подстать белому завитому
парику и треуголке с галунами, а также видимому из-под распахнутой накидки
травяно-зеленому мундиру с красными обшлагами и отворотами, множеством
медных пуговиц и черным жилетом. Правая рука его в белой перчатке властно
лежала на эфесе длинной шпаги. Елизавета... я не осмелился рассматривать
подробности и опустил взгляд, уловив лишь белизну кружев на ее широком
сиреневом платье под темным до полу плащом да крошечные звезды в
сережках-капельках на нежных ушах, открытых высокою напудренною прическою.
Сборы не продлились долго. Ныне для нас, простых смертных, любая вещь
была единственной и незаменимой: оттого пришлось наскоро почистить колени
вымазанных вчера брюк. Обуви, правда, было две пары; отстранив скрепленные
проволокой зимние ботинки, я выбрал более целые черные туфли, которые сам
подновлял масляной краскою. Еще раз проверил сохранность очков. Постарался,
чтобы гости не видели белья, которое я укладывал в сумку. Вышли мы не без
приключений. Кучка бомжей, проснувшись на лестничной площадке, где они
устроили себе ложе из газет, очевидно, была ошарашена еще первым появлением
моих гостей. Бродяги встретили нас, дружно чмокая языками и качаясь из
стороны в сторону. Разом взбеленившись, я зажал себе нос и ринулся на
бомжей. Один, в лохмотьях кителя и полковничьих погонах, с орденскими
колодками, упал от моего пинка и на карачках бросился вниз по ступеням;
второй, когдато майор, с матом полез в драку, но я съездил его по скуле.
Прочие ретировались сами... Давно уже не получал я такого блаженства от
мордобоя - тем более, вспомнились вчерашние нарки.
- За что вы их так немилосердно? - загоготав, спросил Никита.- Божьи
люди, страдники - надо ли?
- Страдники, как же! - сказал я, вороша провонявшиеся газеты.- Ненавижу
бывших военных - наши отцы, деды победы одерживали, а эти - страну
проворонили. К тому же они всю свежую прессу вытряхнули из ящиков, и мою в
том числе...
Не хотелось признаваться, что в этом году я смог выписать только
"Киевлянина" - единственную, тускло отпечатанную на одной стороне
газетенку, на которую хватило у республики серой оберточной бумаги. Любой
журнал, любая иностранная газета, вплоть до "Зари Закарпатья" или "Вестника
Слобожанщины", оплачивались валютой... Выбрав из груды наименее помятого
"Киевлянина", я прихватил его с собой.
О, как славно было снова сидеть рядом с Елизаветой, видеть ее живое,
прелестное лицо, ловить мимолетную улыбку! Стараясь одновременно и сесть
поближе, и не помять ее платье феи, я приготовился читать вслух. Для этого,
увы, пришлось напялить мои склеенные, проткнутые скрепками драгоценные
очки. Никита, сидя за рулем, временами разражался густым хохотом, Елизавета
прыскала в перчатку. Это было странно - я полагал, что в Санкт-Петербурге,
столице Западной России, не хуже нашего осведомлены о жизни "вакуума"...
"Галицийские соколы", не перестающие бредить "соборной Украиною" с
центром во Львове, обстреляли из минометов нашу заставу под Мирополем.
Правительству Галиции послана нота, и похоже, чтовесьмасерьезная:
недаромуЛютежаидуттанковыеманевры. Премьер Киевской республики прибыл в
Саха-Якутию, где проведет переговоры с тамошним президентом, а попросту -
будет выпрашивать толику золота в обмен на последние крохи нашего сырья,
чтобы хоть ненадолго удержать падающую гривну. (А ведь концессии могут
опять обидеться: нашему предыдущему премьеру, без затей, поднесли на юбилее
торт со взрывчаткой.) Что еще занятного? Армия Южноазиатской Федерации,
которая в составе межрегиональных сил занимает всю Среднюю Азию, Сибирь и
Дальний Восток, отразила очередное нападение исламских фундаменталистов на
командный пункт стратегических ракет в Старшем Жузе (бывший Казахстан),
возле реки Или. (Тоже мне доброхоты, сказал я, и киношники со мною
согласились: все эти так называемые цивилизованные страны никак не могут ни
поделить между собою бывший советский "ядерный щит", ни, тем более,
уничтожить его. Каждый не доверяет другому, соблазн слишком велик - этакая
масса боеголовок... ох, и бабахнет же она однажды!) Так... Объединенная
сводка киевских министерств обороны и полиции, а также РСБ - по сути,
фронтовые новости: в результате поединка двух рэкетирских кланов полностью
разрушен центр Бердичева, обстрелом снесена церковь, где Онореде Бальзак
венчался с Эвелиной Ганскою; "Шанхай" бомжей и нарков в бывшей зоне отдыха
Пуще-Водица решением городской думы признан рассадником эпидемий, при его
ликвидации погибло двое полицейских, пожар охватил сосновые леса. А
что-нибудь утешительное в вашей газете есть, спросила Елизавета. Как же,
ответил я, вот, например, сплетни зарубежной эстрады: солист московской
группы "Дам-дам" Дима Шипунов, чья свежая пухлощекая физиономия с
капризно-спесивым выражением повергает в экстаз старших школьниц, приглашен
погостить правителем нефтяного эмирата. Поскольку правоверные мусульмане
вряд ли станут слушать русскую "попсу", можно только догадываться, зачем
нужен почтенному эмиру Абульхасану толстенький мальчик Дима...
Еще в начале поездки Никита призвал меня не удивляться их виду. Прямо
отсюда мы поедем на съемки, и придется "с колес" включаться в работу.
"Разве вы тоже снимаетесь?" - "Да-с, у нас вообще особого свойства фильм:
полагаю, и вам доведется не только писать диалоги..."
Теперь, когда мы свободно разговорились и, кажется, сблизились, сама
собою пришла мне в голову мысль. "А что,- сказал я,- если нам пригласить на
съемки моего сына Георгия с его... э-э... партнершей по концертному номеру?
Оба профессиональные артисты эстрады, хороши собой, физически отлично
развиты"... Втайне я опасался отказа,- уж очень решительную и независимую
игру вела эта "Астрея",- но Елизавета быстро переглянулась с Никитою, и
согласие было получено. Машина как раз съезжала с бульвара Шевченко;
объехав Бессарабский рынок, мы устремились по крутой улочке вверх, к дому
Георгия.
Сын отворил с неожиданной быстротою - я знал, что Георгий обычно
отсыпается после ночных выступлений, и готовился будить его долгим стуком,
но он распахнул дверь столь внезапно, словно ждал нас в прихожей. Я давно
не видел сына таким подавленным, он зябко кутался в купальный халат. Увидев
за моей спиною ряженых, Георгий на миг встрепенулся, но, видимо, что-то
сильно угнетало его, и он снова ушел в себя.
- Можно к тебе? - спросил я. - Это мои друзья с петербургской киностудии
"Астрея", Елизавета и Никита. Мы едем прямо на съемки.
- У меня Стана, - тихо сказал он, не двигаясь с места.
- Вот и хорошо, у нас и к ней есть разговор... Да впусти же людей,
дикарь! Так и будем через порог разговаривать?
Как всегда, мой авторитетный тон повлиял на Георгия. Что-то проворчав, он
отступил в сторону и даже сделал нечто вроде приглашающего жеста.
Я тут же понял, отчего маялся Георгий. В гостиной, на широкой тахте, под
видеомагнитофоном, лежала укрытая пледом, бескровная Стана. Без своего
клоунского грима со стрелами от глаз до ушей, без разноцветного,
присыпанного блестками гребня волос казалась она почти подростком, из тех,
что выросли без солнца в кирпичных колодцах дворов, на асфальте возле кафе,
где наша юная смена чередует глоток вонючего кофезаменителя с затяжкою
"дури"...
Георгий был рассеян и неуклюж, усаживая нас в кресла, - что-то ронял,
спотыкался, вдруг застывал, со страдальческой миною глядя на Стану. Я не
узнавал его, мужественного парня, гладиатора; я теребил его, спрашивая, в
чем дело, и вдруг Георгия прорвало.
- Бежать, бежать отсюда, - угасшим голосом сказал он, садясь на край
тахты. Обвел нас взглядом больной собаки. - Но куда?! Мы же никому не
нужны, никому на свете. Все боятся нас, как чумы, все гонят...
- Жоржик, не трави себя, не надо, - еле слышно прошелестела Стана. Слава
Богу, подумал я, интеллигентная девушка, не называет его Жорой.
Обернувшись, он с такой заботою коснулся губами ее лба, - то ли
подбадривая, то ли пробуя температуру, - что я просто поразился, вспомнив
их совместную гимнастику. И поразился еще больше, увидев, как нежно в ответ
погладила Стана пальцы "Жоржика".
Наконец, он настолько овладел собою, что сумел рассказать нам все по
порядку. Увы, секс-акробатика с моим сыном не исчерпывала обязанностей
Станы, ей приходилось также входить в закрытые кабинеты к особо уважаемым
клиентам. Так было и в прошедшую ночь: девушка развлекала троих зубров
подольского темного бизнеса, приехавших на бронированных лимузинах, каждый
с парою телохранителей. И все сошло бы, как обычно, если бы не игривый нрав
Кости Черепа. Натешившись Станой и в одиночку, и в компании с друзьями, и
даже любимому телохранителю дав "отведать" актрисы, Костя затем ее, голую,
изрядно окосевшую, возложил на стол и на животе у нее стал разрезать торт.
Пьяная рука дрогнула, Череп располосовал Стане живот. Намокли в крови
десятидолларовые бумажки, которыми жалостливые мафиози забросали девушку.
Хозяин шоу-кафе вызвал "скорую": в Киеве это почти невозможно, две трети
карет стоят без топлива и запчастей, но уж в злачные места бригада
прибывает немедленно, надеясь на валютную подачку... Глубокие порезы
обработали; хотели забрать в больницу, но Стана уперлась, она ненавидит
лечебные учреждения. Вызывать полицию хозяин Георгию не велел: оттого-то,
кажется, больше всего и кипятился мой сын.
- Рабы, рабы! Хуже рабов! Те хоть могли попросить о заступничестве своего
господина. А мы - кого? Кто нас защитит?
- Ну, знаешь, Жоржик, - заговорила раненая, и мы затаили дыхание, чтобы
расслышать ее голос. - Теперь сам Череп будет меня от всех охранять, ему
все-таки стыдно...
- Череп! - не унимался Георгий. - Это мне стыдно, а не ему! Стыдно быть
