Артиллерист равнодушно посмотрел в его сторону и сказал мне
спокойно: "Пошли... Не хрен с бараном разбираться. Посадят его
сегодня... Это ты уж на мой опыт положись..."
Мы вразвалочку побрели к канализационному люку.
- Заложит! - уверенно сказал артиллерист. Не,- сказал я.-
Попсихует только, к вечеру отойдет.
- Ну посмотришь.
- Не печалься, мой друг, и не ахай. Жизнь бери, как коня за
узду! Слышь ты, контра недобитая, так отчего же, по-твоему,
коммунизма никогда не будет?
- А потому не будет, только ты носилки не бросай... А потому
не будет, что не нужен он, этот самый коммунизм, нашей партий и
ее ленинскому центральному комитету.
- Врешь, контра!!!
- Сопи в две дырки, псих несчастный. Уймись, не ори. По
дороге туда невозможно с тобой разговаривать. Потерпи, сейчас
разгрузимся, я тебе преподам.
Разгрузились.
- Так вот, представь себе, что коммунизм наступит завтра
утром.
- Да нет, это невозможно,- оборвал я.- Нужно сначала
материально-техническую базу построить.
- А ты представь себе, что 1980 год наступил, и партия, как
обещала, эту самую базу создала. Так вот, что, собственно,
обычный наш стандартный секретарь райкома будет иметь от этого
самого коммунизма? Ась? Икры вдоволь? Так у него ее и сейчас
сколько угодно. Машину? Да у него две персональные "Волги" и
частная про запас. Медобслуживание? Да у него все медикаменты
только иностранные. Жратва? Бабы? Дача? Да все у него это есть.
Так что ничего нового он, наш дорогой секретарь райкома самого
захудалого, от коммунизма не получит. А что он потеряет? А все
потеряет! Так он на Черноморском побережье на лучших курортах
пузо греет, а при коммунизме все равны, как в бане, не хватит
всем места на том пляже. Или, допустим, изобилие продуктов, бери
в магазине, что хочешь и сколько хочешь, и очереди там даже не
будет; так все равно же хлопоты - сходи да возьми. А зачем ему
это, если холуи ему все на цырлах сегодня носят; зачем ему такое
завтра, если сегодня лучше? Все он в коммунизме потеряет: и
дачу, и врачей персональных, и холуев, и держиморду из охраны.
Так что на уровне райкома даже нет у них заинтересованности в
том, чтобы коммунизм наступил завтра, и послезавтра тоже не
хочется. А уж таким Якубовским да Гречкам он и подавно не нужен.
Видал, как на Китай накинулись, мол, в Китае уравниловка, все в
одинаковых штанах ходят. А как же мы-то в коммунизме жить будем?
Будет мода или нет? Если не будет моды, все будем в арестантских
телогрейках ходить? Партия говорит: нет. А как тогда всех модной
одеждой обеспечить, если она бесплатная и каждый берет сколько
хочет? Да где же на всех баб лисьих шуб да песцов набрать? Вот
жена Якубовского каждый день горностаевые шубы меняет. А если
завтра коммунизм вдруг настанет, сможешь ли ты доказать доярке
Марусе, что ее ляжки хуже, чем у этой старой дуры, и что ее
положение в обществе менее почетно? Маруська баба молодая, ей
тоже горностая подавай, и золото, и бриллианты. А ты думаешь,
выдра- Якубовская сама свои меха и бриллианты без боя отдаст?
Вот и не хотят они, чтоб завтра коммунизм наступил - и все тут.
Оттого исторический период придуман. Ленина читал? Когда он нам
коммунизм обещал? Через 10-15 лет. Так? А Сталин? Тоже через 10
- 15, иногда через двадцать. А Никита Сергеевич? Через 20. И вся
партия народу клялась, что на этот раз не обманет. Ты думаешь,
придет этот самый 1980 год - будет коммунизм? Ни хрена не будет.
А думаешь, кто-нибудь спросит у партии ответа за ложь? А ровным
счетом никто не спросит!
А задумывался ли ты, дорогой танкист, почему именно 15 - 20
лет все правители выдумывают? А это чтобы самому успеть пожить
всласть, и чтобы в то же время надежда у народа не терялась. А
еще, чтоб успели все эти обещания забыться. Кто ведь сейчас
вспомнит, что там Ленин обещал. И 1980 год придет - ровным
счетом никто не вспомнит, что время-то подошло. Пора бы и ответ
держать! За такие вещи партию и судить бы пора!
- А сам-то ты коммунист?
- Не коммунист, а член партии. Пора разницу понимать!
Он замолчал, и мы больше не разговаривали с ним до самого
вечера.
К вечеру мы-таки добрались до дна, вычерпали все. К самому
концу работы на тропинке появилась тощая морщинистая женщина в
роскошной шубе. Шла она в сопровождении ефрейтора. На этот раз
лицо ефрейтора носило не барское, а холуйское выражение.
- Смотри,- предупредил артиллерист,- будет Салтычиха сутки
давать - не рыпайся. Она женщина слабая - под трибунал живо
упечет.
Ефрейтор окинул яму и сад одним взглядом и масляным голосом
доложил:
- Все они сделали, я целый день...- маслил ефрейтор.
- Только всю дорожку загадили и снегом закидали,- вставил наш
конвойный.
Ефрейтор исподтишка бросил на конвойного ненавидящий взгляд.
- Какую дорожку? - ласково поинтересовалась тощая особа.
- А вот пойдемте, пойдемте, я вам все покажу! - И он
размашистым шагом двинулся по дорожке. Особа засеменила за ним.
Смеркалось. Начало подмораживать, и конвойный с трудом
отбивал сапогом комья примерзшего снега.
- Вот тут, и снегом загребли, думали, я не замечу. А я все
вижу.
- Кто? - вдруг визгливо закричала старуха.
- А вот эти двое, дружки... Притаились... Думают их не
заметят... А мы все видим...
- По пять суток ареста каждому,- прошипела старуха...- А вы,
Федор... А вы, Федор...- Лицо ее задышало бешенством. Не
договорив, она запахнула шубу и быстро пошла к чудесному
городку.
Лицо ефрейтора искривилось, он повернулся к нашему
конвойному, который, видимо, не понял, что нечаянно насолил
всемогущему Федору.
- Уводи свою сволочь! Я тебе, гад, припомню!
Конвойный недоуменно уставился на ефрейтора: я ж как лучше
старался!
- Иди, иди, я с тобой посчитаюсь!
Мы нестройно застучали подковами мимо чудесного городка,
который с наступлением темноты стал еще прелестнее.
Какие-то дети резвились в бассейне, отделенные от мороза
зеленоватой прозрачной стенкой. Высокая женщина в строгом синем
платье и белом переднике наблюдала за ними.
Нашего возвращения из коммунизма дожидался заместитель
начальника Киевской гарнизонной гауптвахты, младший лейтенант
Киричек, предупрежденный, видимо, о полученных ДП.
Младший лейтенант раскрыл толстую конторскую книгу.
- Так, значит, по пять суток каждому... Так и запишем.
Пять... Суток.., Ареста... От командующего округом... за...
на... ру... ше... ни... е... воинской дисциплины.
- Ах, черт,- спохватился он.- Командующий-то в Москву улетел
на съезд партии. Как же это я! - Он покрутил книгу, затем, вдруг
сообразив, перед словом "командующий" пыхтя приписал "зам.".- Ну
вот, все в порядке. А у тебя, Суворов, первые пять суток от
зам. командующего и вторые пять суток тоже от зам. командующего.
А третьи от кого будут? - И весело заржал собственной шутке.
- Выводной!
- Я, товарищ младший лейтенант!
- Этих вот двоих голубчиков в 26-ю. Пусть часок-другой
посидят, чтоб знали наперед, что ДП -это не просто новый срок
отсидеть - это кое-что посерьезнее!
26-я камера на Киевской губе именуется "Революционной",
потому что из нее когда-то, еще до революции, сбежал
знаменитый уголовник Григорий Котовский, который в этой камере
дожидался суда за изнасилование. Позже, в 18-м году, Котовский
со своей бандой примкнул к большевикам и за неоценимые услуги в
уголовном плане по личному указанию Ленина был переименован в
торжественной обстановке из уркаша в революционеры. С него-то и
начались неудавшиеся ленинские эксперименты по приручению
российского уголовного мира.
Опыт знаменитого революционера был всесторонне учтен, и после
революции из камеры уж больше никто не убегал.
В камере ни нар, ни скамеек - только плевательница в углу. И
стоит она там неспроста. До краев она наполнена хлоркой! Вроде
как дезинфекция. Окно, через которое сбежал герой революции,
давно замуровали, а камера настолько мала, а хлорки так много,
что просидеть там пять минут кажется невозможным. Из глаз слезы
катятся градом, перехватывает дыхание, слюна переполняет весь
рот, грудь невыносимо колет.
Только нас втолкнули в камеру, опытный артиллерист,
захлебываясь кашлем, оттолкнул меня от двери. Я-то хотел сапогом
стучать. Положившись на его опыт, я отказался от этой попытки.
Много позже я узнал, что артиллерист оказался прав и в этом
случае: прямо напротив нашей 26-й камеры находилась 25-я камера,
специально для. тех, кому не сиделось в 26-й. После 25-й все
успокаивались и возвращались в 26-ю спокойными и терпеливыми.
Между тем к нам втолкнули третьего постояльца. Мне было
решительно наплевать на то, кто он таков, я и не старался
рассмотреть его сквозь слезы, но опытный артиллерист, казалось,
ждал его появления. Он толкнул меня (говорить было совершенно
невозможно) и указал рукой на третьего. Протерев глаза кулаком,
я узнал перед собой нашего конвойного.
Обычно арест никогда не начинается с 21, 25 или 26-й камеры.
Только тот, кто получает дополнительный паек - ДП, проходит
через одну из них, а иногда и через две.
Наш квиртанутый первогодок начал спою эпопею именно с 26-й
камеры: то ли всемогущий ефрейтор напел младшему адъютанту или
порученцу командующего, то ли наш конвоир рыпнулся когда, сдав
автомат и патроны, вдруг узнал, что его взвод возвращается в
родные стены, а он почему-то на 10 суток остается на губе. А
может быть, младший лейтенант для потехи решил подсадить его к
нам, наперед зная нашу реакцию.
Попав в белесый туман хлорных испарений, новый арестант
захлебнулся в первом приступе кашля. Его глаза переполнились
слезами. Он беспомощно шарил рукой в пустоте, пытаясь найти
стенку.
Мы не были благородными рыцарями, и прощать у нас не было ни
малейшей охоты. Можно сказать, что бить беспомощного, ослепшего
на время человека нехорошо, да еще в момент, когда он не ждет
нападения. Может быть, это и вправду нехорошо для тех, кто там
не сидел. Мы же расценили появление конвойного как подарок
судьбы. Да и бить мы его могли только тогда, когда он был
беззащитен. В любой другой обстановке он раскидал бы нас, как
котов, слишком уж был мордаст. Я пишу, как было, благородства во
мне не было ни на грош, и приписывать себе высокие душевные
порывы я не собираюсь. Кто был там, тот поймет меня, а кто там
не был, тот мне не судья.
Артиллерист указал мне рукой, и когда высокий электроник
выпрямился между двумя приступами кашля, я с размаху саданул
сапогом ему между ног. Он взвыл нечеловеческим голосом и
согнулся, приседая, в этот момент артиллерист со всего маху
хрястнул сапогом прямо по его левой коленной чашечке. И когда
тот забился в судорогах на полу, артиллерист, уловив момент
выдоха, пару раз двинул ему ногой в живот.
От резких движений все мы наглотались хлора. Меня вырвало.
Артиллерист захлебывался. Конвойный лежал пластом на полу. Нам
не было абсолютно никакого дела до него.
Меня вновь вырвало, и я совершенно отчетливо почувствовал,
что мне быть в этом мире осталось немного. Мне ничего не
хотелось, даже свежего воздуха. Стены камеры дрогнули и пошли
вокруг меня. Издали приплыл лязг открываемого замка, но мне
было решительно все равно.
Откачали меня, наверное, очень быстро. Мимо меня по коридору
потащили конвойного, не очухался еще. И мне вдруг стало
невыносимо жаль, что, очнувшись на нарах, он так и не поймет
того, что с ним случилось в 26-й. Я тут же решил исправить
ситуацию и добить его, пока не поздно. Я рванулся всем телом,
