почти всю ночь чистил туалеты после оправки, и дверь вновь
захлопнулась. Толстый писарь совершенно измучен, в его красных
от недосыпа глазах стояли слезы, и толстые его щеки тряслись.
Он, кряхтя, забрался на нары и, коснувшись грязной щекой жесткой
доски, мгновенно отключился.
Камера тем временем вновь ожила. Я вместе со всеми затанцевал
от нетерпения.
- Падла штабная,- злится высокий чернявый солдат-химик,-
выссался в сортире, а теперь дрыхнет.
- Сука жирная, службы никогда не видал, и тут лучше всех
устроился.
Всем, кто уже проснулся, спать хотелось даже больше, чем
жить, ведь только сон может сохранить остаток сил. Но только
один из нас спал сейчас. Оттого ненависть к нему вскипела у всех
одновременно и мгновенно. Высокий химик снимает свою шинель,
накрывает голову мгновенно уснувшего человека. Все мы бросаемся
к нему. Я вскакиваю на нары и бью ногой в живот, как по
футбольному мячу. Лишенный возможности кричать, он лишь скулит.
На шум возни к двери нашей камеры медленно приближаются шаги
выводного. Его равнодушный глаз созерцает происходящее, и шаги
так же медленно удаляются. Выводной - свой брат-курсант,
наверное, сам не раз сидел. Он нас понимает и в этом вопросе
полностью с нами солидарен. Он и сам бы не прочь войти в камеру
да приложиться разок-другой, только вот не положено это, чтобы
конвой руки распускал! Пресекается это.
Сейчас, наверное, часов пять утра. До подъема минут тридцать
осталось. Самое тяжелое время. Ой, не выдержу! Кажется, все
камеры уже проснулись. Наверное, сейчас во всех камерах бьют
тех, кто оказался худшим на тактике или на работе, на вечерней
поверке или отбое.
Первое утро на губе. Как ждали мы тебя! Так поэты ждут
восхода солнца. Только у нас нетерпения больше, чем у поэтов.
Я никогда не бегал в жизни так быстро, как во время первой
утренней оправки на губе. Несутся мимо меня стены, полы и
лестницы, лица выводных и конвойных. И только одна мысль в
голове: "Успеть бы!" Ничто не может меня отвлечь от этой мысли,
даже чье-то совсем знакомое лицо и черные танковые погоны,
которые пронеслись мне навстречу. И только вернувшись в камеру
и отдышавшись немного, я соображаю, что видел в коридоре такого
же губаря, как и я сам. Он бежал с оправки. Этот курсант один из
тех первогодков, которые сменили нас на КПП после нашего ареста,
а это может означать только одно: Владимир Филиппович Чиж,
генерал-полковник и заместитель командующего округом, въезжая в
училище, арестовал нас, а через час, выезжая из училища,
арестовал тех, кто нас сменил.
Суров был генерал-полковник. Жаль только, что, кроме того,
как ему лично отдают почести, он больше никакими вопросами не
интересовался.
Из миллиардов людей, населяющих нашу грешную землю, я - один
из немногих, кто побывал в настоящем коммунизме и, слава Богу,
вернулся оттуда целым и невредимым.
А дело было так. На губе во время утреннего развода ефрейтор
Алексеев, тыча грязным пальцем в наши засаленные гимнастерки,
скороговоркой объявил: "Ты, ты, ты и ты - объект 8". Это значит
танковый завод, грузить изношенные траки: изматывающая работа и
совершенно невыполнимые нормы.
- Ты, ты, ты и вот эти десять - объект 27.- Это станция,
разгрузка эшелонов со снарядами - пожалуй, еще хуже.
Конвой сразу же забирает своих подопечных губарей и уводит к
машине на погрузку.
- Ты, ты, ты и вот эти - объект 110.- Это совсем плохо. Это
нефтебаза. Очистка изнутри громадных резервуаров. Так
провоняешь бензином, керосином и прочей гадостью, что потом
невозможно ни есть, ни спать и голова болит. Одежду другую не
выдают и мытья на губе не полагается. Но сегодня, кажется,
пронесло.
Ефрейтор приближается. Куда же нас сегодня?
- Ты, ты и вот эти трое - объект 12.- Куда же это?
Нас отвели в сторону, конвойный записал наши фамилии и дал
обычных 10 секунд на погрузку в машину, и мы, как борзые псы,
легкие и резвые, влетели под брезентовый тент новехонького
"газика".
Пока конвойный расписывался за наши души, я толкнул локтем
щуплого курсанта с артиллерийскими эмблемами, видимо, самого
опытного среди нас, который, услышав цифру 12, заметно приуныл.
- Куда это?
- В коммунизм, к Салтычихе,- быстро прошептал он и так же
шепотом увесисто выматерился.
Услышав это, я тоже выматерился: каждый знает, что хуже
коммунизма ничего на свете не бывает. Про коммунизм я слышал
много и про Салтычиху тоже, но просто не знал, что это
называется "Объект 12".
Конвойный, брякнув автоматом, перепрыгнул через борт, и наш
"газик", пару раз чихнув бензиновым перегаром и тряхнув разок
для порядка, покатил по гладкой дореволюционной брусчатке прямо
в светлое будущее.
Коммунизм находится на северо-западной окраине древнейшей
славянской столицы - матери городов русских, тысячелетнего града
Киева.
И хотя он занимает солидный кусок украинской земли, увидеть
его или даже его четырехметровые бетонные заборы непосвященному
просто невозможно. Коммунизм спрятан в глухом сосновом бору и со
всех сторон окружен военными объектами: базами, складами,
хранилищами. И чтобы глянуть только на заборы коммунизма, надо
вначале пролезть на военную базу, которую охраняет недремлющая
стража с пулеметами да цепные кобели.
Наш "газик" катил между тем по Брест-Литовскому шоссе и,
миновав последние дома, проворно юркнул в ничем не приметный
проезд между двумя зелеными заборами со знаком "Въезд
воспрещен". Минут через пять "газик" уперся в серые деревянные
некрашеные ворота, которые совершенно не напоминали вход в
сияющее завтра. Ворота открылись перед нами и, пропустив нас,
тут же захлопнулись. Мы очутились в мышеловке, с двух сторон
высокие, метров по пять, стены, сзади деревянные, но, видать,
крепкие ворота, впереди - металлические, еще покрепче. Откуда-то
вынырнул лейтенант и двое солдат с автоматами, быстро посчитали
нас, заглянули в кузов, в мотор и под машину, проверили
документы водителя и конвойного. Зеленая стальная стенка перед
нами дрогнула и плавно отошла влево, открыв перед нами панораму
соснового бора, прорезанного широкой и ровной, как взлетная
полоса аэродрома, дорогой. За стальными воротами я ожидал
увидеть все что угодно, но не сплошной лес.
"Газик" тем временем несся по бетонке. Справа и слева среди
сосен мелькали громадные бетонные коробки хранилищ и складов,
засыпанных сверху землей и густо заросших колючим кустарником.
Через несколько минут мы вновь остановились у немыслимо высокого
бетонного забора. Процедура повторилась: первые ворота, бетонная
западня, проверка документов, вторые ворота и вновь прямая
гладкая дорога в лесу, только склады больше не попадались.
Наконец, мы остановились у полосатого шлагбаума, охраняемого
двумя часовыми. В обе стороны от шлагбаума в лес уходил
проволочный забор, вдоль которого серые караульные псы рвались с
цепей. Много в своей жизни я видел всяких собак, но эти чем-то
сразу поразили меня. Лишь много позже я сообразил, что любой
цепной кобель в ярости рвет цепь и хрипит надрываясь, эти же
свирепые твари были безгласны. Они не лаяли, а лишь шипели,
захлебываясь слюной и бешеной злобой. На то, видать, она и
караульная собака, чтобы лаять лишь в случаях, предусмотренных
инструкцией.
"Газик", преодолев последнее препятствие, остановился перед
огромным, метров 6 - 7 высотой, красным стендом, на котором
золотистыми буквами, по полметра каждая, было выведено:
"ПАРТИЯ ТОРЖЕСТВЕННО ОБЕЩАЕТ - НЫНЕШНЕЕ ПОКОЛЕНИЕ СОВЕТСКИХ
ЛЮДЕЙ БУДЕТ ЖИТЬ ПРИ КОММУНИЗМЕ!"
И чуть ниже в скобках: "Из Программы Коммунистической партии
Советского Союза, принятой XXII съездом КПСС".
Конвойный рявкнул: "Десять секунд! К МАШИНЕ!!!" - и мы, как
серые воробушки, выпорхнув из кузова, построились у заднего
борта машины. Десять секунд - жить можно, нас-то только пятеро;
прыгать из машины - это не то, что карабкаться в нее через
обледеневший борт, да и легкими мы стали за последние дни.
Появился мордастый ефрейтор с барскими манерами, в офицерских
сапогах. Видать, из здешних, из свиты. Ефрейтор коротко объяснил
что-то конвойному, а тот заорал: "Руки за спину! За ефрейтором,
в колонну по одному! Шагом МАРШ!" Мы нестройно потопали по
мощеной тропинке, расчищенной от снега, и, обогнув живописный
ельник, без всякой команды все вдруг остановились, пораженные
небывалой картиной.
На лесной поляне, окруженной молодыми елочками, в живописном
беспорядке были разбросаны красивые строения. Никогда раньше и
никогда потом, ни в фильмах, ни на выставках зарубежной
архитектуры я не встречал такого удивительного сочетания красок,
прелести природы и изящества архитектуры.
Я не писатель, и мне не дано описать очарования места, куда
меня однажды занесла судьба.
Не только мы, но и наш конвоир, разинув рты, созерцали
небывалое. Ефрейтор, привыкший, видимо, к такой реакции
посторонней публики, прикрикнул на конвойного, приведя его в
чувство, тот ошалело поправил ремень автомата, покрыл нас матом,
и мы вновь вразнобой застучали по тропинке, мощенной серым
гранитом, мимо замерзших водопадов и прудов, мимо китайских
мостиков, выгнувших свои кошачьи спины над каналами, мимо
мраморных беседок и крытых цветным стеклом бассейнов.
Миновав прелестный городок, мы вновь очутились в ельнике.
Ефрейтор остановился на маленькой площадке, сплошь окруженной
деревьями, и приказал разгребать снег, под которым оказался люк.
Впятером мы подняли его чугунную крышку и отбросили в сторону.
Чудовищным зловонием дохнуло из недр земли. Ефрейтор, зажав
нос, отпрыгнул в сторону в снег. Мы за ним, конечно, не
последовали, можно ведь так и короткую очередь промеж лопаток
схлопотать с эдакой прытью. Мы только зажали носы, попятившись
от канализационной ямы. Ефрейтор глотнул чистого лесного воздуха
и распорядился: "Насос и носилки там, а фруктовый сад во-о-он
там. К 18.00 яму очистить, деревья удобрить!" И удалился.
То райское место, куда мы попали, называлось "Дача командного
состава Варшавского Договора" или иначе "Объект 12". Держали
дачу на тот случай, если Командование Варшавского Договора вдруг
возгорит желанием отдохнуть в окрестностях престольного града
Киева. Руководство же Варшавского Договора предпочитало отдыхать
на Черноморском побережье Кавказа. Оттого дача пустовала. На
случай приезда в Киев министра обороны или начальника
генерального штаба имелась другая дача с официальным названием
"Дача руководящего состава Министерства обороны" иди "Объект
23". Так как министр обороны и его первые заместители приезжают
в Киев не каждое десятилетие, то и эта дача пустовала. На случай
приезда в Киев руководителей партии и советского правительства
имелись многочисленные "Объекты" в распоряжении киевских горкома
и горисполкома, другие, посолиднее, в распоряжении Киевского
обкома и облисполкома, и самые солидные, не в пример нашим
военным, в распоряжении ЦК КП Украины, Совета Министров Украины
и Верховного Совета Украины. Так что было где разместить дорогих
гостей. Ни командующий Киевским военным округом, ни его
заместители дачу 12 использовать не могли; им ведь положены
персональные дачи. И вот с тем чтобы дача 12 имела жилой вид,
тут и проживала постоянно жена командующего, а на даче 23 - его
единственная дочь. Сам же он (с проститутками) - на своей
персональной даче. (Организация, поставляющая проституток
руководящему составу, официально именуется Ансамбль песни и
