Саша опять трясет головой.
- Нет-нет, не могу. Не проси.
Он включает печатающее устройство. Стеллочка, надув губки, удаляется.
В дверь левым плечом вперед вдвигается Хома Брут, руки в карманы, кепочка
на глаз.
- Слышь, Саш, - сипит он. - А ты чего тут торчишь? Все, понимаешь,
бегут, а он тут торчит, как приклеенный.
- Отстань, отстань! - говорит Саша со злостью.
- Во дает! - удивляется Хома. - Зря. Мы там с шефом такую штуку
сейчас отколем - закачаетесь Весь институт на воздух пустим...
Саша поворачивается к нему.
- Вместе со своим шефом, - говорит он громким шепотом, - иди, иди и
иди. Понятно? Занят я! - орет он. - Некогда мне вашей чепухой заниматься!
Хома обиженно пожимает плечами и тут замечает на полочке склянку с
ярлыком. Видно только слово "спирт". Лицо Хомы немедленно проясняется.
Покосившись на Сашу, который снова погрузился в работу, он вороватым
движением хватает склянку, свинчивает колпачок и опрокидывает содержимое в
рот.
Лицо его чудовищно искажается, из ушей вырываются струи дыма. (Саша
рассеянно отгоняет дым ладонью.) Глаза съезжаются и разъезжаются.
Он смотрит на ярлык. "Нашатырный спирт".
Хома укоризненно качает головой, завинчивает колпачок, ставит склянку
на место и вытирает губы.
Из стены выходит озабоченный Эдик Почкин.
- Ну, что же ты, Саша? - говорит он. - Я же тебя звал.
- Да что там у вас происходит? - раздраженно спрашивает Саша. - Занят
я. Не нужен мне ваш Выбегалло, и я, надеюсь, ему не нужен...
- Сейчас там каждый порядочный маг нужен, - говорит Эдик. - Это
серьезно, Саша.
Звонит телефон. Саша срывает трубку. Голос Корнеева хрипит:
- Сашка? Ты что там отсиживаешься, хомяк? Трусишь?
Саша поражен.
- Да что вы, в самом деле, ребята, - лепечет он. - Ну, пожалуйста,
ну, пошли...
Он бросает трубку и вслед за Эдиком устремляется в стену.
По занесенной снегом дороге Саша и Эдик спешат к огромному
приземистому зданию, похожему на ангар. За ними по пятам, засунув руки
глубоко в карманы, семенит Хома Брут.
Перед распахнутыми воротами ангара оживление: только что подъехавший
автобус извергает из недр своих кучу корреспондентов с фото- и
киноаппаратами наголо; спецмашина телевидения, от нее внутрь ангара уже
тянутся кабели. Глава телегруппы в роскошной шубе нараспашку отдает
распоряжения; его люди с натугой катят по снегу тележки с телекамерами;
толпа сотрудников института собралась перед огромным плакатом ярмарочного
вида.
Надпись на плакате: "Внимание! Вниманию! Сегодня! Впервые в истории
науки! Грандиозный эксперимент профессора Выбегалло! Демонстрация
совершенной модели идеального человека. Доклад профессора Выбегалло А.А.
Начало в 18.00. Просьба места для прессы не занимать".
Саша входит в ангар - огромное помещение на дырчатых железных фермах.
Здесь уже светят юпитеры, вспыхивают блицы фотокорреспондентов. В центре
ангара на дощатом помосте возвышается знакомый диван-транслятор, от него в
разные стороны бегут пучки проводов и кабелей. На диване лежит гигантское
яйцо, испещренное темными пятнами. По сторонам помоста - две генераторные
башни с металлическими шарами наверху, между шарами время от времени
проскакивают молнии, и тогда звучат раскаты грома.
Почти сразу же Саша натыкается на группу ожесточенно спорящих людей.
Здесь Федор Симеонович Киврин, Кристобаль Хунта, Модест Матвеевич с
неизменной папкой и профессор Выбегалло - в валенках, подшитых кожей, в
извозчицком тулупе и в роскошной пыжиковой шапке.
- Достаточно того, - говорит Хунта, обращаясь к Выбегалле, - что ваш,
простите, родильный дом находится рядом с моими лабораториями. Вы уже
устроили один взрыв, и в результате я в течение двадцати минут был
вынужден ждать, пока у меня в кабинете вставят вылетевшие стекла...
- Это, дорогой, мое дело, чем я у себя занимаюсь, - огрызается
Выбегалло фальцетом. - Я до ваших лабораторий не касаюсь, хотя у вас там в
последнее время бесперечь текет живая вода, я себе в ей все валенки
промочил...
- Г-голубчик, - рокочет Федор Симеонович. - Амвросий Амбруазович!
Н-надо же принять во внимание возможные осложнения... Ведь никто же не
работает на территории института, скажем, с огнедышащим драконом...
- У меня не дракон! У меня идеальный счастливый человек! Исполин
духа! Как-то странно вы рассуждаете, товарищ Киврин! Странные у вас
аналогии! Чужие! Модель идеального человека и какой-то внеклассовый
огнедышащий дракон!
- Г-голубчик, да дело же не в том, что он внеклассовый, а в том, что
он пожар может устроить!
- Вот опять! Идеальный человек может устроить пожар! Не подумали вы,
товарищ Федор Симеонович!
- Я г-говорю о драконе...
- А я говорю о вашей неправильной установке! Вы стираете, Федор
Симеонович, вы всячески замазываете! Мы, конечно, стираем противоречия...
между умственным и физическим... между мужчиной и женщиной... Но
замалчивать пропасть мы вам не позволим!
- К-какую пропасть? Что за чертовщина? Кристобаль, в конце концов, вы
же ему только что объяснились Я говорю, профессор, что ваш эксперимент
опасен! Понимаете? Институт можно повредить, понимаете?
- Я-то все понимаю, - визжит Выбегалло. - Я-то не позволю идеальному
человеку вылупляться среди чистого поля на ветру! И Модест Матвеевич вот
тоже понимает! Там мы имеем что? - Он указывает в пространство. - Природу!
Стихии! Снег вон идет. Значит, считайте: обшивка сгниет, пружины лопнут. А
кому отвечать? Модесту Матвеевичу!
- Это убедительно, - говорит Модест Матвеевич раздумчиво.
- Да он весь ангар вам разворотит, - говорит Федор Симеонович. - Этот
эксперимент надо проводить не ближе пяти километров от города. А лучше
дальше...
- Ах, вам лучше, чтобы дальше? - зловеще вопрошает Выбегалло. -
Понятно. Тогда уж, может быть, не на пять километров, Федор Симеонович, а
прямо уж на пять тысяч километров? Подальше где-нибудь, на Аляске,
например! Так прямо и скажите! А мы запишем!
Воцаряется молчание, и слышно, как грозно сопит Федор Симеонович,
потерявший дар слова..
- За такие слова, - цедит сквозь зубы Хунта, - лет триста назад я
отряхнул бы вам пыль с ушей и провертел бы в вас дыру для вентиляции...
- Ничего, ничего, - отвечает Выбегалло. - Это вам не Португалия.
Критики не любите...
- А ведь вы попыток, Выбегалло, - неожиданно спокойным голосом
объявляет Федор Симеонович. - Вас, оказывается, гнать надо.
- Критики, критики не любите, - отдуваясь, твердит Выбегалло. -
Самокритики не любите...
- Значит, так, - вмешивается Модест Матвеевич. - Как представитель
администрации и хозяйственных отделов, я в науке разбираться не обязан.
Поскольку товарищ директор находится в отъезде, я могу сказать только
одно: обшивка должна остаться целой, и пружины в порядке. В таком вот
аксепте. Доступно, товарищи ученые?
С этими словами, переложив папку под другую мышку, он торопливо
удаляется.
- Критики не любите! - в последний раз торжествующе восклицает
Выбегалло и тоже удаляется.
Хунта а Киврин безнадежно глядят друг на друга.
- А что, если я превращу его в мокрицу? - кровожадно говорит Хунта.
- Лучше уж в стул, - говорит Федор Симеонович.
- Можно и в стул, - говорит Хунта. - Я охотно буду на нем сидеть.
Федор Симеонович спохватывается.
- Г-голубчик, о чем это мы с тобой говорим? Это же негуманно... -
Взгляд его падает на Хому. - Минуточку, дружок! Подите-ка сюда, подите!
Хома, сдернув кепочку, неуверенно приближается, искательно улыбаясь.
- Скажите-ка, дружок, - спрашивает Федор Симеонович. - Какие там у
вас с Выбегаллой задействованы мощности?
Хома пытается уменьшиться в размере, но Хунта ловко хватает его за
ухо и распрямляет.
- Отвечайте, Брут! - гремит он.
- Да я-то что? - ноющим голосом говорит Хома. - Как мне приказали,
так я и сделал. Мне говорят, на десять тысяч сил, я и дал десять тысяч!
- Каких сил?! - восклицает Федор Симеонович, раздувая бороду.
- Ма... магических, - мямлит Хома.
- Десять тысяч магических сил?! - Ошеломленный Хунта отпускает Хому,
и тот мгновенно улетучивается. - Теодор, я принимаю решительные меры.
Он взмахивает умклайдетом, длинным и блестящим, как шпага.
И сейчас же в отверстые ворота ангара с ревом вкатываются гигантские
МАЗы, груженные мешками с песком, козлами с колючей проволокой,
пирамидальными надолбами, бетонными цилиндрами дотов. Целая армия мохнатых
домовых облепляет грузовики, со страшной быстротой разгружает их и
начинает возводить вокруг помоста с яйцом кольцо долговременных
укреплений.
- Десять тысяч магосил! - бормочет Федор Симеонович, ошеломленно
качая головой. - Однако ж, друзья мои! Это же нельзя просто так... Это ж
рассчитать надо было!.. Это же в уме не сосчитаешь!..
Оба они поворачиваются и смотрят на Сашу. У Саши несчастное лицо, но
он еще ничего не понимает и пытается хорохориться.
- А в чем, собственно, дело? - бормочет он, озираясь в поисках
поддержки. - Ну, рассчитал я ему... заявка была... модель идеального
человека... Почему я должен был отказывать?
- А потому, голубчик, - внушительно говорит ему Федор Симеонович, -
что вы спрограммировали суперэгоцентриста. Если нам не удастся остановить
его, этот ваш идеальный человек сотрет и загребет все материальные
ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернет пространство и
остановит время. Это же гений-потребитель, понимаете? По-тре-би-тель!
- Выбегалло - демагог, - добавляет Хунта. - Бездарь. Сам он ничего не
умеет. И выезжает он на таких безответственных дурачках, как вы и этот
алкоголик - золотые руки.
Под сводами ангара вспыхивают яркие лампы. Хома Брут с переносной
кафедрой на спине поднимается на помост и устанавливает ее рядом с
диваном. На кафедру взгромождается профессор Выбегалло.
Корреспонденты бешено строчат в записных книжках, щелкают
фотоаппаратами, жужжат кинокамерами. Ассистенты Выбегаллы в белых халатах
устанавливают вокруг дивана мешки с хлебом и ведра с молоком. Один из них
приносит магнитофон.
Выбегалло залпом выпивает стакан воды и начинает.
- Главное - что? Главное, чтобы человек был счастлив. А что есть
человек, философски говоря? Человек, товарищи, есть хомо сапиенс, который
может и хочет. Может, ета, что хочет, а хочет, соответственно, все, что
может. В моих трудах так и написано. (Корреспондентам.) Вы, товарищи, все
пока пишите, а потом я сам посмотрю, какие надо цитаты вставлю, кавычки,
то-се... Продолжаю. Ежели он, то есть человек, мажет все, что хочет, а
хочет все, что может, то он и есть, как говорится, счастлив. Так мы его и
определим. Что мы здесь, товарищи, перед собою имеем?..
Пока Выбегалло говорит, с гигантским яйцом происходят изменения. Оно
покрывается трещинами, сквозь которые пробиваются струйки пара.
- Мы имеем модель. То есть мы пока имеем яйцо, а модель у его внутре.
Имеется метафизический переход от несчастья к счастью, и это нас не может
не удивлять, потому что счастливыми не рождаются, а счастливыми, ета,
становятся в дальнейшем. Вот сейчас оно рождается или, говоря по-научному,
вылупляется...
Яйцо разваливается. Среди обломков скорлупы на диване садится
удивительно похожий на Выбегаллу человек в полосатой пижаме. Поперек груди
белая надпись: "Выбегалло Второй Счастливый". Человек, ни на кого не
глядя, хватает ближайшую буханку хлеба и принимается с урчанием пожирать
