ОБВИНЯЕМЫЙ: Не совсем вас понимаю. Что такое "детская преступность"?
Преступления против детей? ЗАЩИТНИК: Нет. Преступления, совершаемые
детьми. ОБВИНЯЕМЫЙ: Я не понимаю. Дети не могут совершать преступлений..."
Гм, забавно... А что там в конце? "ЗАЩИТНИК: Я надеюсь, мне удалось
показать суду наивность моего подзащитного, доходящую до житейского
идиотизма. Подзащитный выступал против государства, не имея о нем ни
малейшего представления. Ему неведомы понятия детской преступности,
благотворительности, социального вспомоществования..." Прокурор улыбнулся
и отложил листок. Понятно. Действительно, странное сочетание: математика,
физика для удовольствия, а элементарных вещей не знает. Прямо-таки
чудак-профессор из дрянного романа.
Прокурор просмотрел еще несколько листков. Непонятно, Мак, что это ты
так держишься за эту самочку... как ее... Рада Гаал. Любовной связи у тебя
с нею нет, ничем ты ей не обязан, и общего у вас нет с нею ничего;
дурак-обвинитель совершенно напрасно пытается припутать ее к подполью... А
создается впечатление, что держа ее под прицелом, можно заставить тебя
делать все, что угодно. Очень полезное качество - для нас, а для тебя
очень неудобное... Та-ак, в общем, все эти показания сводятся к тому, что
ты, братец, раб своего слова и вообще человек негибкий. Политический
деятель из тебя бы не получился. И не надо... Гм, фотографии... Вот ты
какой. Приятное лицо, очень, очень... Глаза странноватые... Где это тебя
снимали? На скамье подсудимых... Гляди-ка, свеж, бодр, глаза ясные, поза
непринужденная. Где это тебя научили так изящно сидеть и вообще держаться,
ведь скамья подсудимых - вроде моего кресла, непринужденно на ней не
посидишь... Любопытный, любопытный человечек... Впрочем, все это вздор, не
в этом дело.
Прокурор вылез из-за стола и прошелся по кабинету. Что-то сладко
щекотало в мозгу, что-то возбуждало и подталкивало... Что-то я нашел в
этой папке... что-то важное... что-то важнейшее... Фанк? Да, это важно,
потому что Странник употребляет своего Фанка только по очень важным, самым
важным делам. Но Фанк - это только подтверждение, а что же главное?
Штаны?.. Чепуха... А! Да-да-да. Этого в папке нет. Он взял наушник.
- Кох. Что там было с нападением на конвой?
- Четырнадцать суток назад, - сейчас же зашелестел референт, словно
читая заранее подготовленный текст, - в восемнадцать часов тридцать три
минуты на полицейские машины, переправлявшие подсудимых по делу номер
6981-84 из здания суда в городскую тюрьму было совершено вооруженное
нападение. Нападение было отбито, в перестрелке один из нападавших был
тяжело ранен и умер, не приходя в сознание. Труп не опознан. Дело о
нападении прекращено.
- Чья работа?
- Выяснить не удалось.
- То-есть?
- Официальное подполье не имеет к этому никакого отношения.
- Соображения?
- Возможно, действовали представители левого крыла подполья,
пытавшиеся освободить подсудимого Дэка Потту по кличке "Генерал". Дэк
Потту - ответственный и опытный работник штаба, известен тесными связями с
левым крылом...
Прокурор бросил наушник. Что ж, все это может быть. И все это может
быть не так... Ну-ка, перелистаем еще раз. Южная граница,
дурак-ротмистр... Штаны... Бежит с человеком плечах... Радиоактивная рыба,
77 единиц... Реакция на А-излучение... Хемообработка нервных узлов...
Стоп! Реакция на А-излучение. "Реакция на А-излучение нулевая в обоих
смыслах". Нулевая. В обоих смыслах. Прокурор прижал ладонью забившееся
сердце. Идиот! НУЛЕВАЯ В ОБОИХ СМЫСЛАХ!
Он снова схватил наушник.
- Кох! Немедленно подготовить специального курьера с охраной.
Отдельный вагон на юг... Нет! Мою электромотриссу... Массаракш! - Он
торопливо сунул руку в ящик и выключил все регистрирующие аппараты. -
Действуйте!
Все еще прижимая левую руку к сердцу, он извлек из бювара личный
бланк и стал быстро, но разборчиво писать: "Государственная важность.
Совершенно секретно. Генерал-коменданту Особого Южного Округа. Под личную
сугубую ответственность - к срочному неукоснительному исполнению.
Немедленно передать в опеку подателя сего воспитуемого Мака Сима, дело N
6983. С момента передачи считать осужденного Мака Сима пропавшим без
вести, о чем иметь в архивах соответствующие документы. Государственный
прокурор..."
Он схватил второй бланк: "Предписание. Настоящим приказываю всем
чинам военной, гражданской и железнодорожной администрации оказывать
предъявителю сего, специальному курьеру государственной прокуратуры с
сопровождающей его охраной, содействие по категории ЭКСТРА.
Государственный прокурор..."
Потом он допил стакан, налил еще и уже медленно, обдумывая каждое
слово, начал на третьем бланке: "Дорогой Странник! Получилась глупая
история. Как только что выяснилось, интересующий тебя материал пропал без
вести, как это частенько бывает в южных джунглях..."
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КАТОРЖНИК
13
Первым выстрелом ему раздробило гусеницу, и оно впервые за двадцать с
лишним лет покинуло разъезженную колею, выворачивая обломки бетона,
вломилось в чащу и начало медленно поворачиваться на месте, с хрустом
наваливаясь широким лбом на кустарник, отталкивая от себя содрогающиеся
деревья, и когда оно показало необъятную грязную корму с болтающимся на
ржавых заклепках листом железа, Зеф аккуратно и точно, так, чтобы, упаси
бог, не задеть котла, всадил ему фугасный заряд в двигатель - в мускулы, в
сухожилия, в нервные сплетения, - и оно ахнуло железным голосом, выбросило
из сочленений клуб раскаленного дыма и остановилось навсегда, но что-то
еще жило в его нечистых бронированных недрах, какие-то уцелевшие нервы еще
продолжали посылать бессмысленные сигналы, еще включались и тут же
выключались аварийные системы, шипели, плевались пеной, и оно еще дрябло
трепетало, еле-еле скребя уцелевшей гусеницей, и грозно и бессмысленно,
как брюхо раздавленной осы, поднималась и опускалась над издыхающим
драконом облезлая решетчатая труба ракетной установки. Несколько секунд
Зеф смотрел на эту агонию, а потом повернулся и пошел в лес, волоча
гранатомет за ремень. Максим и Вепрь двинулись следом, и они вышли на
тихую лужайку, которую Зеф наверняка заприметил еще по пути сюда,
повалились в траву, и Зеф сказал: "Закурим".
Он свернул цигарку однорукому, дал ему прикурить и закурил сам.
Максим лежал, положив подбородок на руки, и сквозь редколесье все смотрел,
как умирает железный дракон - жалобно дребезжит какими-то последними
шестеренками и со свистом выпускает из разодранных внутренностей струи
радиоактивного пара.
- Вот так и только так, - сказал Зеф менторским тоном. - А если
будешь делать не так - надеру уши.
- Почему? - спросил Максим. - Я хотел его остановить.
- А потому, - ответил Зеф, - что граната могла рикошетом засадить в
ракету, и тогда нам был бы карачун.
- Я целился в гусеницу, - сказал Максим.
- А надо целиться в корму, - сказал Зеф. Он затянулся. - И вообще,
пока ты новичок, никуда не суйся первым. Разве что я тебя попрошу. Понял?
- Понял, - сказал Максим.
Все эти тонкости Зефа его не интересовали. И сам Зеф его не очень
интересовал. Его интересовал Вепрь. Но Вепрь, как всегда, равнодушно
молчал, положив искусственную руку на обшарпанный кожух миноискателя. Все
было, как всегда, И все было не так, как хотелось.
Когда неделю назад новоприбывших воспитуемых выстроили перед
бараками, Зеф прямо подошел к Максиму и взял его в свой сто четырнадцатый
отряд саперов. Максим обрадовался. Он сразу узнал эту огненную бородищу и
квадратную коренастую фигуру, и ему было приятно, что его узнали в этой
душной клетчатой толпе, где всем было наплевать на каждого и никому ни до
кого не было дела. Кроме того, у Максима были все основания предполагать,
что Зеф - бывший знаменитый психиатр Аллу Зеф, человек образованный и
интеллигентный, не чета полууголовному сброду, которым был набит
арестантский вагон, - находился здесь за политику и как-то связан с
подпольем. А когда Зеф привел его в барак и указал место на нарах рядом с
одноруким Вепрем, Максим решил было, что судьба его здесь окончательно
определилась. Но очень скоро он понял, что ошибся. Вепрь не пожелал
разговаривать. Он выслушал торопливый, шепотом, рассказ Максима о судьбе
группы, о взрыве башни, о процессе, неопределенно, сквозь зевок,
промямлил: "Бывает и не такое..." и лег, отвернувшись. Максим почувствовал
себя обманутым, и тут на нары забрался Зеф. "Здорово я сейчас нажрался", -
урча и отрыгиваясь сообщил он Максиму и, без всякого перехода, нахально, с
примитивной назойливостью принялся вытягивать из него имена и явки. Может
быть, он когда-нибудь и был знаменитым ученым, образованным и
интеллигентным человеком, может быть и даже наверняка, он имел какое-то
отношение к подполью, но сейчас он производил впечатление обыкновенного
нажравшегося провокатора, решившего от нечего делать, на сон грядущий,
обработать глупого новичка. Максим отделался от него не без труда, а когда
Зеф вдруг захрапел сытым довольным храпом, еще долго лежал без сна,
вспоминая, сколько раз его здесь уже обманывали люди и обстоятельства.
Нервы его расходились. Он вспомнил процесс, отвратительный и лживый,
весь заранее отрепетированный, подготовленный еще до того, как группа
получила приказ напасть на башню, и письменные доносы какой-то сволочи,
которая знала о группе все и была, может быть даже членом группы, и фильм,
снятый с башни во время нападения, и свой стыд, когда он узнал на экране
себя самого, палящего из автомата по прожекторам... нет, по юпитерам,
освещавшим сцену этого страшного спектакля... В наглухо закупоренном
бараке было отвратительно душно, кусались паразиты, воспитуемые бредили, а
в дальнем углу барака при свете самодельной свечки резались в карты и
хрипло орали друг на друга привилегированные.
А на другой день обманул Максима и лес. Здесь шагу нельзя было
ступить, не наткнувшись на железо: на мертвое, проржавевшее насквозь
железо, готовое во всякую минуту убить; на тайно шевелящееся, целящееся
железо; на движущееся железо, слепо и бестолково распахивающее остатки
дорог. Земля и трава отдавали ржавчиной, на дне лощин копились
радиоактивные лужи, птицы не пели, а хрипло вопили, словно в предсмертной
тоске, животных не было, и не было даже лесной тишины - то справа, то
слева бухали и грохотали взрывы, в ветвях клубилась сизая гарь, а порывы
ветра доносили рев изношенных двигателей...
И так пошло: день - ночь, день - ночь. Днем они уходили в лес,
который не был лесом, а был древним укрепленным районом. Он был буквально
нафарширован автоматическими боевыми устройствами, самодвижущимися
пушками, ракетами на гусеницах, огнеметами, газометами, и все это не
умерло за двадцать с лишним лет, все продолжало жить своей ненужной
механической жизнью, все продолжало целиться, наводиться, изрыгать свинец,
огонь, смерть, и все это нужно было задавить, взорвать, убить, чтобы
расчистить трассу для строительства новых излучающих башен. А ночью Вепрь
по-прежнему молчал, а Зеф снова и снова приставал к Максиму с расспросами
и был то прямолинеен до глупости, то хитроумен и ловок на удивление. И
была грубая пища, и странные песни воспитуемых, и кого-то били по лицу
гвардейцы, и дважды в день все в бараках и в лесу корчились под лучевыми
