Аркадий и Борис Стругацкие. Извне
Повесть в трех рассказах
1. Человек в сетчатой майке
Рассказ офицера штаба Н-ской части
майора Кузнецова
Вот как это было. Мы еще летом собирались совершить восхождение на
Адаирскую сопку. Многие наши офицеры и солдаты и даже некоторые из
офицерских жен и штабных машинисток с прошлого года щеголяли эмалевыми
сине-белыми значками альпинистов первой ступени, и эти значки, украшавшие
кители, гимнастерки и блузки наших товарищей, не давали спокойно спать
Виктору Строкулеву. Лично я за значком не гнался, но заглянуть в кратер
потухшего вулкана мне очень хотелось. Коля Гинзбург, глубоко равнодушный и
к значкам, и к кратерам, питал слабость ко всякого рода "пикникам на
свежем воздухе", как он выражался. А майор Перышкин... Майор Перышкин был
помощником начальника штаба по физической подготовке, и этим все сказано.
Итак, мы собирались штурмовать Адаирскую сопку еще летом. Но в июне
Строкулев вывихнул ногу в танцевальном зале деревенского клуба, в июле
меня отправили в командировку, в августе жена Перышкина поехала на юг и
поручила майору детей. Только в начале сентября мы смогли наконец
собраться все вместе.
Было решено отправиться в субботу, сразу после занятий. Нам
предстояло до темноты добраться к подножию сопки, заночевать там, а с
рассветом начать восхождение. Виктор Строкулев выклянчил у начальника
штаба "газик" и умолил отпустить с нами и шофера - сержанта Мишу
Васечкина, сверхсрочника, красивого молодого парня; майор Перышкин взял
вместительный баул, набитый всевозможной снедью домашнего приготовления, и
- на всякий случай - карабин; я и Коля закупили две бутылки коньяку,
несколько банок консервов и две буханки хлеба. В шесть вечера "газик"
подкатил к крыльцу штаба. Мы расселись и, провожаемые пожеланиями всех
благ, тронулись в путь.
От нашего городка до подножия сопки по прямой около тридцати
километров. Но то, что еще можно называть дорогой, кончается на шестом
километре, в небольшой деревушке. Дальше нам предстояло петлять по
плоскогорью, поросшему березами и осинами, продираться через заросли
крапивы и лопуха высотой в человеческий рост, переправляться через мелкие,
но широкие ручьи-речушки, текущие но каменистым руслам. Эти удовольствия
тянулись примерно два десятка километров, после чего начиналось широкое
"лавовое поле" - равнина, покрытая крупным ржавым щебнем выветрившейся
лавы. Лавовое поле использовалось соседней авиационной частью как учебный
полигон для тактических занятий. Осторожный Коля Гинзбург накануне дважды
звонил летчикам, чтобы наверняка удостовериться в том, что в ночь с
субботы на воскресенье и в воскресенье вечером они практиковаться не
будут, - предосторожность, по-моему, совсем не лишняя. Легкомысленный
Строкулев не преминул, однако, слегка пройтись по поводу малодушной
"перестраховочки". Тогда Коля без лишних слов расстегнул китель, поднял на
груди сорочку и показал под ребрами с правой стороны длинный белый шрам.
- "Мессер", - с выражением сказал он. - И я не желаю получить еще
одну такую же от своего... Тем более в угоду некоторым невоенным
военным...
На этом разговор окончился. Витька страшно не любил, когда ему
напоминали о том, что в войне он по молодости не участвовал. Он был
зверски самолюбив. Впрочем, через четверть часа Коля спросил у надувшегося
Витьки папиросу, и мир был восстановлен.
Значит, лавовое поле не грозило нам никакими неожиданностями. Оно
плавно поднималось к сопке и заканчивалось крутыми, обрывистыми скалами.
Дальше машина уже пройти не могла. Там, под этими скалами, мы рассчитывали
разбить наш ночной лагерь.
Итак, мы тронулись в путь. Погода была чудесная. Вообще осень в наших
местах, "на краю земли", - самое лучшее время года. В сентябре и октябре
почти не бывает ни туманов, ни дождей. Воздух прозрачный, тонкий, мягкий.
Пахнет увядающей зеленью. Небо днем - бездонно-синее, ночью - черное,
бархатное, усыпанное яркими немигающими звездами. Мы не торопясь тащились
по развороченной еще летними дождями дороге. Впереди над щетиной леса
призрачным сизым конусом возвышалась Адаирская сопка. У вершины конус был
косо срезан. Если приглядеться, можно заметить, что склоны сопки отливают
рыжеватым оттенком, кое-где поблескивают пятна снега. Над вершиной
неподвижно стынет плотное белое облачко паров.
Через полчаса мы въехали в деревню, и тут Виктор Строкулев попросил
остановиться. Он сказал, что хочет забежать на минутку к одной знакомой
девушке. Мы великодушно не возражали. В радиусе восемнадцати километров от
нашего городка я не знаю ни одного населенного пункта, где бы у Строкулева
не было "одной знакомой девушки".
Не прошло и пяти минут, как он выскочил из домика с довольным видом и
с объемистым свертком под мышкой.
- Поехали, - сказал он, усаживаясь рядом с шофером и перебрасывая
сверток Коле Гинзбургу на колени.
Машина снова тронулась. Витька высунулся и грациозно помахал рукой. Я
заметил, что занавеска в маленьком квадратном окне слегка отдернулась. Мне
даже показалось, что я увидел блестящие черные глаза.
- Что это он приволок? - равнодушно осведомился майор Перышкин.
- Посмотрим, - сказал Коля и развернул сверток.
В свертке оказалось целое сокровище - десяток мятых соленых огурцов и
большой кусок свиного сала. Строкулев обернулся к нам, облокотившись на
спинку сиденья.
- Если Строкулев что-нибудь делает... - небрежно начал он, но тут
машина подпрыгнула, Витька ударился макушкой о раму крыши, лязгнул зубами
и моментально замолк.
Началась самая трудная часть пути. К счастью, на плоскогорье
сохранились тропы, оставленные нашими альпинистами летом. В лесу, в чаще
берез и осин, исковерканных свирепыми зимними ветрами, были проделаны
просеки, и нам почти не пришлось пользоваться топором. Временами "газик" с
жалобным ревом увязал в путанице полусгнивших ветвей, переплетенных
прочными прутьями молодых побегов и густой порослью высокой травы. Тогда
мы вылезали, заходили сзади и с криком "Пошла, пошла!" выталкивали машину
на ровное место. Через четверть часа все повторялось снова.
Уже темнело, когда мы, взмокшие и грязные, выбрались наконец на
лавовое поле. "Газик", трясясь и подпрыгивая, покатился по хрустящему
щебню. В небе загорались звезды. Коля задремал, навалившись на мов плечо.
Огни фар прыгали по грудам щебня, поросшим местами редкой сухой травой.
Стали попадаться неглубокие воронки от бомб - следы учебы летчиков - и
мишени - причудливые сооружения из досок, фанеры и ржавого железного лома.
Над плоскими холмами справа разгорелось оранжевое зарево, выкатилась
и повисла в сразу посветлевшем небе большая желтая луна. Звезды
потускнели, стало светло. Миша прибавил ход.
- Через часок можно будет остановиться, - сказал майор Перышкин. -
Возьми чуть правее, Миша... Вот так.
Он сунул в рот сигарету, чиркнул спичкой и сразу же обнаружил, что
Строкулев, воспользовавшись темнотой в машине, запустил пальцы в сверток,
лежавший па коленях у сладко спящего Гинзбурга. Порок был наказан
немедленно: майор звонко щелкнул Витьку в лоб, и тот, жалобно ойкнув,
убрался на свое сиденье.
- А я слышу, кто-то здесь бумагой шуршит, - спокойно сказал Перышкин,
обращаясь ко мне. - А это, оказывается, вот кто...
- Я хотел только проверить, не вывалились ли огурцы, - обиженно
заявил Строкулев.
- Ну и как? Не вывалились?
Строкулев промолчал, а затем вдруг принялся рассказывать какую-то
длинную историю, начав ее словами: "В нашем училище был один..." Он еще не
дошел до сути, и мы даже не успели сообразить, имеет ли эта история
какую-либо связь с попыткой похитить огурец, когда лучи фар уперлись в
огромные валуны и "газик" затормозил.
- Приехали, - объявил Перышкин.
Мы выбрались из машины в прозрачный свет луны. Стояла необыкновенная,
неестественная тишина. Склоны сопки полого уходили в небо, вершины не было
видно - ее заслоняли почти отвесные стены застывшей лавы, четко
рисовавшиеся на фоне бледных звездных россыпей.
- Ужинать и спать, - приказал майор Перышкин.
Были раскрыты заветный баул и сверток "одной знакомой девушки". На
разостланной плащ-палатке постелили газеты. Коля очень ловко раскупорил
бутылку и содержимое "расплескал" по кружкам.
Поужинав, мы уложили остатки провиантских запасов в баул и рюкзаки,
завернулись в шинели и улеглись рядком на плащ-палатках, стараясь потеснее
прижаться друг к другу, потому что ночь была весьма прохладная. Строкулев,
оказавшийся с краю, долго вздыхал и ворочался. Позже, уже сквозь сон, я
почувствовал, как он ввинчивается между мной и Николаем, но проснуться и
отругать его я так и не смог.
Майор разбудил нас в шесть часов. Утро было чудесное, такое же, как
вчерашний вечер. Солнце только что взошло. В глубоком, чистом небе на
западе, над зубчатыми вершинами Калаканского хребта, едва проступающими в
туманной дымке, бледным, белесым пятном висела луна. Неподалеку от нас
журчал ручей. Мы умылись и наполнили фляги, а когда вернулись, то увидели,
что Строкулев по-прежнему валяется на плащ-палатках, натянув на себя все
наши шинели. Тогда Коля аккуратно плеснул из своей фляги немного
ледниковой воды за шиворот блаженно всхрапывающего лентяя. И тихое
безмятежное утро огласилось...
Словом, через полчаса мы, в ватниках, навьюченные рюкзаками, с
лыжными палками в руках, стояли, готовые к подъему, а майор Перышкин давал
шоферу Мише последние указания:
- От машины - ни шагу! Спать захочешь - спи на сиденье. А лучше всего
сиди и читай. Карабин не трогай. Ясно?
- Так точно, товарищ майор, ясно! - ответствовал Миша.
И наше восхождение началось.
Сначала подъем был сравнительно отлогим. Мы шли гуськом по краю
глубокого оврага - должно быть, трещины в многометровой толще лавы, - на
дне которого густо росла исполинская крапива и протекал, весело журча,
ручей снеговой воды. Первые несколько километров мы чувствовали себя
сильными, бодрыми, уверенными и даже разговаривали.
Прошло два часа, и мы перестали разговаривать. Подъем стал
значительно круче. Впереди перед нашими глазами чуть ли не в зенит
упирался красно-бурый склон конуса Адаирской сопки. Никогда я не думал,
что альпинизм окажется таким трудным делом. Нет, мы не карабкались по
ледяным скалам, не тянули друг друга на веревках, ежесекундно рискуя
сорваться с километровой высоты. Нет. Но приходилось ли вам взбираться на
огромную кучу зерна? Вот на что больше всего походило наше восхождение.
Щебень - и мелкий, как песок, и крупный, как булыжник, - осыпался под
ногами. Через каждые два шага мы сползали на полтора шага назад. Громадные
потрескавшиеся глыбы лавы, тронутые осыпью, начинали угрожающе
раскачиваться и сползать. Одна из таких глыб, величиной с хороший семейный
комод, более округлая, чем другие, вдруг сорвалась с места, прокатилась
мимо бросившегося в сторону Гинзбурга и понеслась, высоко подскакивая,
куда-то вниз, увлекая за собой целые тучи камней поменьше. Подул ледяной
ветер, запахло - сначала слабо, затем все сильнее и сильнее - тухлыми
яйцами.
- Вулканические пары, черт бы их не взял! - чихая, пояснил майор
Перышкин и тут же успокоил нас: - Ничего, здесь еще терпимо, а вот что
наверху будет!..
Около двенадцати Перышкин объявил большой привал. Мы выбрались на
обширное снеговое поле и расселись на камнях, выступающих из-под
