пылающим взором и ушла с кастрюлей в коридор - разогревать макароны.
- Да, денек сегодня был... - подвел итог Александр и выбрался из-за
стола. - Спасибо, хозяева, за заботу и угощение. Пошли, Алик.
Мир мой, моя Москва. Моя от недоступного Кремля до занюханного
Малокоптевского.
Они вышил на горб заасфальтированной проезжей части Малокоптевского.
- Ты на Вильку не обижайся, - сказал Алик. - Его тоже понять можно.
Сам знаешь, как ему с такой анкетой.
- Как там твои?
- А что мои? Нюшка слово "филолог" почти точно выговаривает, Варька в
своем институте пропадает, а меня ноги кормят.
- Корреспондентом еще не сделали?
- Не... Литсотрудник я еще, Саня.
Они обошли огороженный забором из железных прутьев двор и миновали
калитку.
- Неудобно стало в обход крутить, - проворчал Алик, и Смирнов
оживился, встрепенулся, вспомнил:
- Ты понимаешь, Алька, удивительная штука - забор! Помнишь, как мы до
войны с домом шесть враждовали? Их двор, наш двор, драки, заговоры,
взаимные подлянки. Когда я вернулся, забора не было, стопили забор. Гляжу,
вы с ребятами из шестого - не разлей вода. А два года назад поставили эту
железную клетку. И опять все началось сначала. Наши пацаны, их пацаны, наш
двор, их двор, опять стенка на стенку. Заборчик-то - тьфу, полтора метра
высотой, а - разделил, разделил!
Они стояли перед смирновской дверью. Побренчав ключами, Александр
открыл ее и, не входя в комнату, на ощупь включил свет.
- Зайдешь?
- Поздно. Мне-то что, я в газету с одиннадцати, а тебе с ранья
пораньше жуликов ловить. Спи.
Шестеро сидели на стульях возле стены. Ни дать, ни взять - смиренная
очередь на прием к высокому начальству. Или допризывники перед
медосмотром. Но для просителей молодые люди были слишком молоды, а для
допризывников - уже переростки. Не очередь к высокому начальству -
опознание.
Вошла молодая еще женщина, дородная, складная, с ямочками на щеках.
Но горе сделало свое дело: затемнило подглазья, сжало рот. За женщиной
было двое. Понятые из посторонних посетителей МУРа.
- Приступим к опознанию. Марья Гавриловна, кто из сидящих здесь
совершил позавчера вечером грабительское нападение на вашего мужа и вас? -
Роман Казарян был необычно для себя серьезен и даже слегка торжественен. -
Прошу вас, будьте внимательны.
Женщина не волновалась. Она спокойно и тяжело вглядывалась в лица. По
очереди. В каждое. Праведный гнев заставлял ее быть справедливой.
- Этот и этот, - твердо сказала она, указав на Витеньку Ящика и Сеню
Пограничника.
Молодые оперативники, участвовавшие в опознании, освобожденно
оживились, заговорили, а Витенька и Сеня по-прежнему сидели неподвижно.
- Спасибо, Марья Гавриловна. - Роман взял ее под руку, вывел в
коридор. - Как себя чувствует Петр Афанасьевич? Мы все очень беспокоимся.
- Все четыре года, всю войну на передовой, и ничего, только два
легких ранения, а тут... - Женщина, не изменившись в лице, тихо заплакала.
Потом виновато улыбнулась, привычно вытерла слезы и, вспомнив, о чем ее
спрашивали, ответила:
- Врачи говорят, что все страшное позади, операция прошла успешно.
- Вот и слава богу. Пойдемте, я вас провожу до машины.
Роман, не одеваясь, дошел с Марьей Гавриловной до "Победы" и, помахав
рукой вслед уходящей машине, рысью - подзамерз слегка - возвратился на
свой этаж и влетел в кабинет Смирнова. Смирнов допрашивал Сеню
Пограничника.
- Ты зачем здесь? - выразил неудовольствие Александр. - Ты мне
складских готовь.
- Все готово, Александр Иванович, - скромно ответил Казарян. Скромно,
но с чувством собственного достоинства, как человек, выполнивший трудовую
миссию.
- Тогда иди и жди. Я сейчас освобожусь, - милостиво разрешил Смирнов.
Пограничник понял, что пауза окончена и заунывным голосом продолжил:
- Ножом я пугал только. Я не хотел... Стоял бы спокойно, все в
порядке было бы. А он меня с ходу за пищик...
- Он мужик, он солдат, он не мог перед тобой, сявкой, по стойке
"смирно" стоять! Ты понимаешь, что теперь тебе на всю катушку отмотают?
- Я ж не хотел... Я попугать хотел...
- Об этом следователю расскажешь. Может, разжалобить его сумеешь, а
только вряд ли, - пообещал Смирнов и вызвал конвойного. Пограничника
увели. Смирнов зевнул, неожиданно лязгнул зубами, удивился и смущенно
объяснил сам себе, да и Роману тоже:
- Не высыпаюсь я, Рома. Такое дело. И еще какое дело: понимаешь, я на
гниду даже разозлиться по-настоящему не могу. Вот в чем обида. А надо быть
злым. К злости сила приходит.
Смирнов подошел к окну, глянул на волю. В саду "Эрмитаж" гуляли мамы
с колясками, вовсю бегали жизнедеятельные, подвижные, как ртуть,
неунывающие дети.
- Что у тебя там? Докладывай. - Он отвернулся от окна и сел на
подоконник.
- По делу проходило одиннадцать человек. Пятеро деловых, остальные -
так, с бору по сосенке. Семеро получили лагеря от трех до восьми,
остальные в колонии для малолетних.
- Кто попал под амнистию?
- Все, Саня. Все.
- Черт бы нас побрал! Полную колоду тасовать. Обожди, я сам вспомню,
кто там был. С покойничка начну. Леонид Жданов по кличке Жбан. Самсонов,
кличка Колхозник, Алексей Пятко, кличка Куркуль, твой тезка Роман
Петровский, кличка Цыган, и, наконец, Георгий Черняев, кличка Столб.
Точно?
- Вот что значит незамутненная лишними знаниями память. Точно, Саня.
Смирнов на подначку обиделся:
- Помолчал бы, эрудит! Расскажи лучше по порядку: как там было.
- У них свой человека на фабрике был. Васин Сергей Иосифович,
разнорабочий. Он неделю всех сторожевых собак приваживал - кормил, ласкал.
В тот день он незаметно на территории остался и друзей своих потравил к
чертовой матери.
- Чем травил?
- Цианистым калием. У них все, как у больших было. Подогнали грузовой
ЗИС, затемнили вохровца, домкратом продавили стены склада...
А склад - времянка, на соплях. Огольцы в это время стражников у
проходной дракой развлекали. А остальные - по досочке, накатом, контейнеры
в кузов своего ЗИСа, спокойно и не торопясь. И также спокойно отбыли.
- А что, культурно!
- Если б не дурак Колька Колхозник, не знаю, как бы казаковская
бригада это дело размотала. Его на Перовском рынке с чернобуркой засекли.
Опохмелиться ему, видите ли, надо было немедленно.
Весь товар нашли?
- Если бы! Пять контейнеров - три с каракульчой, два с чернобурками
исчезли бесследно.
- Ну, с кого же начнем разматывать?
- Я думаю, с Васина этого и огольцов. Они все по адресам, дома, а
деловые - те на хазах отлеживаются.
- Малоперспективно, Рома. Завалили Жбана стопроцентно не они, и знать
ни черта не знают.
- Не скажи. Деловым связь нужна, информация, а может быть, и наводка.
Через кого, как не через однодельцев? Есть шанс, Саня. Да и с кого-то надо
наконец начинать.
- Наверное, ты прав. Но все-таки... Я тебя про обрубленные концы
спрашивал. Не обнаружил?
- Явного ничего нет. Но кое-каких свидетелей на месте следователя я
бы помотал. Ведь ушли куда-то пять контейнеров.
- Ладно. Я дело потом сам посмотрю. Авось среди свидетелей своих
клиентов отыщу. А сейчас зови, Рома, Лидию Сергеевну и Андрея Дмитриевича.
- Док уже бумажку передал.
- И что в ней?
- Шлепнули Жбана в отрезке времени от двадцати тридцати до двадцати
одного тридцати. Пуля, пройдя лобную кость, застряла в затылочной.
Передана в НТО.
- Поэтому Болошева и возится до сих пор.
- Продолжаю. Учитывая температуру от минус шести до минус десяти,
полное окоченение, при котором возможен переворот тела, наступило не ранее
двадцати четырех часов.
- Хотел бы я знать, кто его переворачивал, - сказал Александр.
- Нам бы чего попроще, Саня. Узнать бы, кто убил.
В дверь постучали.
- Антре! - по-хозяйски разрешил Казарян. Смирнов хотел было сделать
ему за это выволочку, но не успел - вошла Болошева.
- Легка на поминках, как говорит мой друг-приятель Яша Гольдин, -
обрадовался он. - Как дела, Лидия Сергеевна? Что скажете?
- Отстрелянная пуля и гильза - от одного пистолета "вальтер" образца
1936 года, находившегося на вооружении офицерского состава немецкой армии
во время войны. Этот пистолет по нашей картотеке ни разу не проходил. Так
что могу сказать только одно - ищите "Вальтер". Теперь о следах. Убийца
следов не оставил.
- Как так? - перебил Смирнов.
- А так. Стоя под деревом, он вытоптал на снегу площадку, которая
днем, при солнце, оплыла совершенно. Ушел же он по твердо утрамбованной, к
тому времени замерзшей, широко раскатанной лыжне. Читабелен лишь след
человека, перевернувшего труп.
- Почему вы решили, что этот след принадлежит человеку,
перевернувшему Жбана? - вновь перебил Александр.
- Вы просили только выводы, дорогой Александр Иванович, - не
сдерживаясь, съязвила Лидия Сергеевна.
- Но все-таки? - смиренно настоял Александр.
- Человек перевернул труп ногой. Естественно, что центр тяжести его
тела переместился на носок левой опорной - в это мгновение - ноги. И, как
следствие, отпечаток оказался с углублением носовой части стопы.
- Ясненько.
- Отпечаток сделан калошей на обувь сорок третьего размера и
принадлежит человеку весом семьдесятсемьдесят пять килограммов и ростом
метр семьдесят пять - метр восемьдесят. У меня все.
Москвичка, интеллигентка хренова, не может галошу назвать галошей.
Как же, обязательно - калоши. Александр почесал нос:
- Не богато.
- Чем богаты, тем и рады. - Элегантная Лидия Сергеевна, закончив
служебные дела, позволила себе мягко, с оттенком неподчеркнутого
превосходства, улыбнуться.
- У вас чудесные духи, чудесные! - восхищенно воскликнул Роман. - Уж
на что я знаток, и то определить не могу, какие.
- "Коти" - вдруг засмущалась непоколебимая Лидия Сергеевна. - Мне
брат из Парижа привез.
- Да, брат на Монмартре развлекается, - поразмышлял Роман Казарян, -
а вы в Марьиной Роще, на хазе с уголовниками веселитесь.
- Каждому свое, Ромочка.
Роман Казарян, армянин московского разлива, любил Москву, и Москва
любила его. Отец Романа, тифлисский армянин, уникальный знаток античной
литературы, преподавал в МГУ, в ГИТИСе, в Литературном институте.
Влюбленный в древних греков до такой степени, что во время его лекций
студенты, попавшие под гипноз его темперамента, вопреки рассудку, считали
его очевидцем всех исторических катаклизмов Эллады, он воспитывал сына в
стоических традициях Спарты.
Пока дело касалось физических упражнений, Роман не сопротивлялся.
Закаленный с детства, он хорошо начал в боксе. На ринге они и
познакомились с Аликом, два первенства бились жестоко, с переменным
успехом. Алик ушел из среднего в полутяж, делить стало нечего, и они
подружились.
Но когда отец стал посвящать сына в прочие особенности античной
жизни, желая сделать его своим преемником, вольнолюбивая натура Романа,
более приспособленная к реалиям сегодняшнего дня, бешено взбунтовалась.
Он ушел на улицу. Обаятельный, легкий, быстро сходящийся с людьми,
Роман стал известной личностью в пределах Садового кольца. Он был
вездесущ. Он ладил с приблатненными из "Эрмитажа", дружил с футболистами
из московского "Динамо", поражал начитанностью и истинно московской речью
простодушных актеров. Он стал завсегдатаем танцевального зала при
ресторане "Спорт" на Ленинградском шоссе, постоянным посетителем
ипподрома, поигрывал в бильярд, его обожал весь - поголовно - женский джаз
