- Замечательно.
- Разобьемся к едрене фене! - предупредил он.
- Нет, - не согласилась она. - Я не могу разбиться. Я фарт ухватила.
- Может, не следует говорить "чоп"?
- Ты знаешь, сколько мне предложений поступило сниматься?
Восемнадцать! Никаких собеседований, никаких проб, сразу сниматься!
- Стая обезьян! Вандердоги! - ужаснулся Кузьминский.
- О ком это ты?
- О киношниках моих родимых! О ком же еще. Начал тебя Аркадий
снимать. И сразу слух пошел: новое дарование. Тут уж только не опоздать,
не пропустить, не дать себя опередить. Мне, мне новое дарование! А сколько
раз тебя до этого вызывали на смотрины и тут же от тебя отказывались?
- Не сосчитать, - призналась Алуся и приподняла голову для того,
чтобы поцеловать Виктора в плечо. - Я тебе благодарна не знаю как, Витя.
- За что же, королева моя?
- За то, что ты рекомендовал меня на эту роль и настоял на своем.
По делу она должна бы быть благодарной отставному полковнику милиции.
Кузьминский ощерился в улыбке и сделал, выезжая на Садовое, левый поворот.
До Дома кино рукой было подать.
В ресторане гужевались, обедая, нувориши - скоробогатеи. Но дорогому
постоянному посетителю и известному сценаристу столик спроворили без
лишних слов. Официантка Танечка мгновенно принесла заказ и, в ожидании
первого подноса, Кузьминский заговорил о главном. Ради чего и пригласил ее
на обед.
- Меня наш главный старичок подослал, - напомнил он. - Кое о чем
спросить тебя надо.
- Ну, мужики, ну, засранцы! - яростно восхитилась она, показав, что
хорошая актриса, и резко поменяла ритм и интонацию: - Давай спрашивай.
- Ты не замечала слежки за собой?
- Да вроде нет. Ты же знаешь, одно время ходил за мной охранник от
Ваньки, а теперь, по-моему, никто не ходит.
- От Ваньки ли? - усомнился Кузьминский. - Ну ладно. А телефонные
звонки были?
- Были.
- От кого?
- От поклонников, балда!
- А не от поклонников?
- Были.
- От кого? - занудливо доставал Кузьминский.
- От сожителей! - заорала она на весь ресторан. - От тебя, к примеру.
- А если не к примеру?
- Ты мне выпить дашь?
- Несут, - обрадовал ее Кузьминский, увидев официантку с подносом.
Танечка мигом расставила на столе графинчик, бутылки с водой и легкую
предобеденную закуску. Ухватив маленький графинчик, как гренадер Петра
Первого гранату, Виктор тотчас налил Алусе.
- Сам не пьешь, а меня спаиваешь, - сварливо отметила она. Будто
только что не требовала выпить.
- Не хочешь, не пей, - резонно отметил он. В связи с чем она сей
момент и выпила. Выпила и запихнула в рот печеночное канапе целиком. Потом
намотала на вилку податливый кусок семги и его тоже отправила в рот.
Кузьминский ждал окончания процесса предварительного насыщения. Прожевав,
наконец, Алуся потребовала:
- Наливай по второй.
- По второй не получается. Знаешь сколько рюмок в том стакане? -
возразил он, наливая. Она потянулась к налитой рюмке, но он закрыл ее
ладонью и мягко сказал:
- Алусенька, миленькая, ответь мне на последний вопрос, и я от тебя
отстану. Пить будешь, гулять будешь, а смерть придет - помирать будешь. Ты
меня слышишь, цыпленочек? Ты меня поняла, ласточка?
- Я тебя слышу и поняла, - важно сказала она. - Вопрос задавай.
- Меня очень интересуют люди, с которыми контактировал твой Иван.
- Не мой! - перебивая, возразила она.
- ...Люди, с которыми контактировал не твой Иван, когда вы были
вместе. В ресторанах, на домашних междусобойных вечеринках, на загородных
пикниках. О Горском, Краснове, поганце Федорове можешь не упоминать. Меня
интересуют другие, мне неизвестные.
- Ну, кто? - Алуся сообразно с состоянием легкомысленно задумалась: -
Ну, Широв такой, старый хрен из ЦК. Он все боялся чего-то, все время
говорил: "Только тихо, только тихо!" А сам тайно меня за жопу трогал.
Подойдет?
- Подойдет. Давай о других.
- Помню Ванька меня с собой в город Красносоветск брал...
- Нет такого города, Алусик мой!
- Но, в общем, какой-то красный городок, километрах в ста от Москвы.
Ванька туда в командировку ездил, а меня взял, чтобы не скучать. С нами
еще один клиент был, потасканный плейбой. В этом Красносранске тамошний
начальник Гена в резиденции для почетных гостей очень мило нас принимал.
- А имя-фамилию клиента, который с вами был, не помнишь?
- Звали-то Димой вроде, а по фамилии не представился.
- Ну, а чем занимается, кто такой в этом мире - разговор не шел?
- Вроде во Внешторге работает, потому что о купле-продаже говорил.
48
Алик долго-долго смотрел на утихавший живой огонь. Знамя пламени
сначала было разорвано на флажки, а потом превратилось в маленькие
вымпелы, которые неожиданно возникали на пепельно-бордовых останках
поленьев. Каминный костер умирал. Спиридонов перевел взгляд на собеседника
и негромко, по-доброму спросил:
- Зачем вы нам тогда врали, Гена?
Геннадий Пантелеев особой кочергой измельчил угли в камине, повесил
кочергу на специальный кованый столб, где уже висели лопатка и щипцы,
вздохнул, откинулся в кресле и возразил:
- Мы не врали, Алик. Мы умолчали.
- Почему? - почти надрывно потребовал ответа Спиридонов.
- Почему? - Пантелеев задумался и ответил: - Я сам не уверен, что
знаю почему. Ну, наверное, в данном конкретном случае нам показалось, что,
расскажи мы всю правду о Курдюмовских визитах, это будет выглядеть в
какой-то степени предательством. Мы не соврали. Мишка даже подробно вам
рассказал о том, как уходит отсюда неучтенная международной квотой часть
изделий. Вы же сделали соответствующие выводы из его рассказа?
- Сделали, - подтвердил Спиридонов. Перед ним вместо огня была куча
золы.
- Будто и не врали мы, да? - продолжал размышлять вслух Пантелеев. -
И не предавали. А в общем и целом получается, что замешаны в чем-то
грязном и вонючем. Знаешь, за последние два-три года появились неизвестно
откуда новые люди, много новых людей. Откуда они, Алик?
- Откуда и мы с тобой. Только к "новым" добавь еще и молодые...
- Вероятно, ты прав. Но, новые они или молодые, они чужие. А те, с
кем мы сталкивались, рядом жили, общались, кому подчинялись, кем
командовали, кого любили, кого презирали последние тридцать с лишним лет -
свои. Чиновники, художники, писатели, гебисты, партийные функционеры,
подпольные воротилы - все сжились, переплелись друг с другом так, что не
поймешь, где друг, а где враг. Возьмешь топор, решишь - отрублю от себя
года, тяпнешь и, оказывается, сам себе два пальца отрубил.
- Курдюмов - вор, а те, кто ему помогали и помогает, грязные убийцы.
Здесь, Гена, топором по своим пальцам не попадешь.
Пантелеев не успел ответить: в полутемной гостиной неожиданно и
бесшумно, как граф Монте Кристо, объявился Михаил Прутников.
- Без меня выпиваете? - вопросом обличил Михаил.
- Алик за рулем, мне не охота... Мы сегодня не пьем, Миша.
- А я пью! - решил Михаил и направился к бару. Вернулся с нужной
бутылкой и тремя, на всякий случай, рюмками, поставил их на журнальный
столик, столик приспособил поближе к камину, к камину же подтянул третье
кресло для себя, из шести поленьев сложил в камине новый колодец, кинул в
него подожженную бересту и сел, слава богу, в свое кресло, ожидая, когда
из искры возгорится пламя: - Есть такой романс: "Ты сидишь у камина и
смотришь с тоской, как печально огонь догорает". Он не для меня, мальчики.
Так будете вы пить или нет?
- Нет, - решил Пантелеев.
- На нет и суда нет, - Прутников налил себе полную рюмку и,
разглядывая ее на разгоревшийся каминный свет, спросил у Спиридонова: -
Для начала разоблачать меня будете или мне самому разоблачиться?
- У нас самообслуживание, - сказал Пантелеев.
- Ну, раз так... - Прутников махом выпил, втянул в себя воздух,
поставил рюмку на столик и приступил к сеансу саморазоблачения: - Без
экивоков сообщаю вам, мсье Спиридонов, что я - приспособленец и
соглашатель. Но, как истинный приспособленец и талантливый соглашатель, я
очень чувствую особенности той или иной ситуации. Тогда, пришел на
свиданку с вами, я сразу просек, что Гена крутит, не хочет говорить все и
вмиг пустил разговор на сугубую технологию, процесс без личностей. Я
ощущал Генино состояние, да и сам находился в таком же: какие-никакие, а
все - свои и продавать их негоже, некрасиво как-то...
- Мишка, я об этом Альке уже говорил, - перебил его Пантелеев.
- Тогда о чем собственно, говорить?
- Вспомните тот случай, когда Курдюмов навестил вас с дамочкой и
приятелем. Вы с Геной их в резиденции какой-то принимали.
- Как же, отлично помню! - порадовался на свою хорошую память Михаил
Прутников. - Но в каком аспекте этот эпизод вспоминать?
- Аспект один, Миша. Все про приятеля, - с ленинской простотой
изложил суть дела Алик.
- Что должен чувствовать еврей, в порядке исключения занимающий
высокий пост на суперсекретном военном производстве, при встрече с
гебистом, появившемся на его горизонте с малопонятной целью? Самое
естественное: страх и гадливость. Честно признаюсь: еврей Михаил Прутников
в том случае этих чувств не испытывал. Просто милые знакомцы приехали. То
ли гебист был приличный...
- А он - точно гебист? - быстро спросил Алик.
- Мне ли не знать гебистов! - воскликнув, Миша воздел руки к небу,
увидел их и тут же приспособил к делу: наливать вторую. Налил, понюхал, не
выпил, поставил на столик. Деловито поинтересовался: - С внешности начнем?
- поймал утвердительный кивок Алика и начал: - Кажется высоким, но на
самом деле среднего роста - впечатление от культивируемой худобы. На
первый взгляд от тридцати до шестидесяти - выдает ничем не наполненная
кожа под подбородком и на шее - издержки суперменской диеты. И вообще:
стиль плейбой - супермен. В одежде модель английского
спортсмена-джентльмена. Безукоризненный двубортный блайзер, золотистая
рубаха с распахнутым воротом, фантастического кроя бежевые брюки,
темносиние макасины-тапочки.
- Тебе бы комментатором на показе мод служить, - решил Пантелеев.
- Не перебивай, - Миша вошел в раж. - То ли хорошо воспитан, то ли
умеет себя контролировать: держался безукоризненно. Крупный план: коротко
стриженные темные с сединой волосы на косой пробор, глаза зеленые, глубоко
посаженные, короткий нос с горбинкой, явственно читающиеся высокие скулы.
Подбородок острый. Еще что? Да вот, один его прокол вспомнил. Барышню
Алусю, которая с Курдюмовым была, заметно на глаз, презирал.
- Не очень-то умен, следовательно, - решил Алик.
- Не скажите! - воскликнул Миша и воспользовавшись паузой
собеседников, решительно выпил вторую Сморщившись, переменившимся утробным
- плохо что-то вторая пошла - голосом продолжил:
- Заметно было на мой глаз. Он - просто умный, а я - очень умный. Ну,
как? Угодил?
- Вы не назвали имя и фамилию, - сказал Алик.
- Дима. Дмитрий Афанасьевич. Фамилии не знаю, по фамилии не
представлялся.
- И особые приметы.
- Ну, что же можно считать особым? - вспоминал Миша. - Крупная
рельефная родинка на щеке почти у носа. Вот, пожалуй, и все. Да еще, вот,
если манеру, привычку можно считать особой приметой. Когда в беседе устает
или она ему надоедает и лицо начинает это выдавать, он ладошкой сверху ото
лба проводит вниз и как маску меняет по заказу: хотите - внимательное
личико, хотите - приветливое, хотите - веселое. В общем, что хотите. Или
