Серега!
- О чем вы с ним, когда на съемку ехали, разговаривали? - неожиданно
для себя спросил Виктор.
- Мы-то? Беседы беседовали, - лихтвагенщик покряхтел, вспоминая
беседы. Вспомнил. - Он меня все про ту подсечку расспрашивал.
- Что же вы могли ему сказать? Лихтвагена-то на той съемке не было?
- Лихтвагена не было, а я был. Водителя на камервагене подменял.
- Конкретно чем интересовался Сергей?
- Ну, как конкретно? Спрашивал, на каком месте паренек коня валил...
- Где же он, по-вашему, валил коня, паренек этот?
- Так метров двадцать не дошел до вспаханной полосы, когда ему было
падать положено. Я и Сереге доложил об этом.
- И что Серега?
- А что Серега, а что Серега? Разволновался сильно, бормотал все:
"Кто же его предупредил, кто же его предупредил?"
- Интересное кино, - высказался Виктор. - Интересное кино...
Хоть возвращайся. Ах, как надо потрясти полкаша и мальчишку!
Лихтвагенщик вдруг хихикнул:
- Меня режиссер прогнал, а их, трюкачей этих, полковника и паренька,
директор шуранул, - лихтвагенщик неумело изобразил директорский крик: -
"Чтоб ноги вашей не было! Мне, дураку, наука - не гонись за дешевизной!
Лучше бы я Петьку Никифорова позвал, он хоть и дерет безбожно, но дело
делает!" - И уже своим голосом: - Загнал их с конями в скотовозку и будьте
здоровы, граждане хорошие.
- Интересное кино... - еще раз высказался Виктор. Теперь можно и не
возвращаться. Если искать концы, то только в Москве.
- Полтора часа еще ехать, - сказал лихтвагенщик и зевнул во всю
пасть, опять сильно ароматизировав атмосферу. Видно, притомился, потому
что прикрыл глаза и привалился виском к оконной раме. С залихватским
перебором стучали колеса электрички, убаюкивая лихтвагенщика. Он и заснул.
Виктор дождался, когда лихтвагенщиков сон стал необратим, поднялся со
скамейки, достал с полки сумку и вышел в тамбур, прокуренный до
ядовитости. Постоял, покурил, посмотрел через грязное до невозможности
оконце на мелькавшие в сумерках серые березы, а потом направился в другой
вагон.
Доехал до Каланчевки, так ему сподручней было.
Виктор как два года, был в разводе. Шикарную кооперативную квартиру в
Гагаринском переулке, ныне имени Рылеева улица, мирно разменяли. Ему
досталась однокомнатная квартира в облезло-белом двенадцатиэтажном бараке
на улице Васнецова.
Вроде рядом, а неудобно. На трамвае доехал до олимпийского комплекса,
а от него по Мещанской потопал пешочком.
Не любил он возвращаться в холостяцкий свой дом после долгого
отсутствия.
Стул из-за письменного стола выдвинут, на стуле отвратительные
домашние портки, шлепанец почему-то посреди комнаты. Быстренько включил
нижний свет - настольную лампу, торшер, бра - и выключил верхний. Желтее
стало, уютней.
Зато на кухне - шик и блеск - за этим он следил параноически. Самой
страшной поговоркой для него была "Где жрут, там и...". Только открыл
холодильник, чтобы посмотреть, есть ли чего пожрать, как зазвонил телефон.
Звонил худрук студии, где снималась картина, приятель:
- Как это все произошло, Витя?
- Можешь ты понять, что я только вошел в дом? - заорал Виктор.
- Ну ладно, завтра поговорим, - смирился худрук и повесил трубку.
Поев, Виктор разобрал тахту, разделся, лег и стал думать над тем, о
чем спросил худрук. Как это все произошло.
Ветер покачивал верхушки столетних деревьев, и от этого солнечные
лучи, пробивавшиеся сквозь двигающуюся листву, падали на землю, как струи
дождя, то спокойно, то порывами, аритмично, непредсказуемо, весело.
По ухоженной аллее в обе стороны вышагивали, блестя вычищенными
боками, сытые лошадки, неся на себе всадников в цилиндрах, в камзолах,
бриджах, в хорошо надраенных сапогах для верховой езды. В основном дамы.
- Булонский лес, мать их за ногу! - негромко, но с чувством выразился
Виктор, наблюдая сию картинку.
И правда, будто не в Москве. Щеголеватый павильон для отдыха
клиентов, симпатичный домик администрации, не по-русски аккуратно
содержащаяся конюшня, огражденная ярким забором площадка для выводки, на
автомобильной стоянке - исключительно иномарки.
Вот только дамочки, хотя и старались, но все же подводили:
переговаривались плебейски громко, изредка по-рязански повизгивали от
страха. Совсем по-парижски у них не получалось.
На стоянку мощно вырулил безукоризненный "Ауди" цвета мокрого
асфальта, остановился, и из него выбрался могучий мэн северокавказской
наружности. Мэн хлопнул дверцей и, не обращая внимания на окружавший его
прекрасный мир, прошел в административный домик.
- Он! - крикнул Виктору убиравший за загородкой конское дерьмо
служитель.
- Спасибо. - Виктор поднялся с субтильной, ажурно-белой скамейки и
направился вслед за владельцем "Ауди".
Место секретарши у двери с солидной вывеской "Председатель
правления", слава богу, пустовало, и Виктор без спроса вошел в кабинет.
Мэн, сложив руки на животе и бездумно глядя прямо перед собой, сидел
в подвижном кресле за причудливым иностранным столом.
- Здравствуйте, - сказал Виктор и сразу взял быка за рога. - Меня
зовут Кузьминский Виктор Ильич. - Я бы хотел поговорить с вами в связи с
обстоятельствами гибели Сергея Воропаева, работавшего у вас.
- Здравствуйте, Виктор Ильич! - радостно поздоровался мэн и тоже
представился: - А я - Эдвард Гурамович Удоев. - Подумал и добавил: -
Председатель правления кооператива "Аллюр". А вы кто такой?
- Я же сказал - Кузьминский Виктор Ильич, - раздражаясь, повторил
Виктор.
- Дело какое делаете, Виктор Ильич?
- Я - литератор, Эдвард Гурамович. Сценарии для кино пишу, книжки там
всякие...
- Хорошее дело, - одобрил Викторовы занятия Эдвард Гурамович. - Но,
наверное, обстоятельствами гибели нашего Сергея милиция занимается?
- Милиции уже все ясно - несчастный случай. Но мне бы хотелось
разобраться, отчего это все произошло, как это с ним произошло.
- Чтобы в книжку вставить? - догадался Удоев и заулыбался от своей
догадки.
- Да нет. Уж больно грустная книжка получится, а я веселые пишу.
- Лихой был джигит, - соответствуя сентенции Виктора, погрустнел
Эдвард. - И работал хорошо. Пил, правда, неумеренно.
- И долго он у вас работал? - спросил Виктор. Он по-прежнему стоял
перед заграничным столом. Председатель наконец-то соизволил заметить это:
- Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, - понаблюдал, как садится
Виктор, и, удовлетворясь наблюдением, сам встал, прошел к солидному шкафу,
раскрыл его, недолго поискал на полках, извлек новенькую тонкую папочку,
на которой блестящими черными буквами значилось: "Личное дело", вернулся к
столу, на ходу полистав папочку, и, сев на свое место, ответил на вопрос:
- Почти полгода. Со второго февраля.
Из низкого мягкого кресла, в которое погрузился Виктор, председатель
Удоев виделся как бюст Героя на постаменте.
- В папочке не написано, есть ли у него какие-нибудь родственники?
Бюст с готовностью полистал папочку еще раз. На листочке
автобиографии задержался.
- Нету у него никого. Сирота. Детдом, спорт, ПТУ. Потом армия, ВДВ,
снова спорт, мастер по стрельбе, первый разряд по конному спорту. Да,
судьба...
- И горевать некому, - сказал Виктор.
- Мы должны горевать. - Удоев назидательно поднял большущий
указательный палец. - Человек погиб, человек!
- А мы ничего не знаем об этом человеке. Ничегошеньки. Скажите, а я
могу повидать этого вашего отставного полковника и конюха? Они вроде вчера
вернулись?
- Вернулись! Вчера! - радостно подтвердил Удоев. - Только повидать их
никак не получится, дорогой!
- Как так? Ведь они у вас работают.
- Не работают! Не работают! - еще радостней объявил председатель.
- Как так? - тупо повторил Виктор.
- Конюх, мальчик этот, - впервые Удоев обнаружил свой акцент - в
слове "мальчик" мягкий знак отсутствовал, - вчера прямо и уволился,
напугался, значит, сильно. А полковник и не работал у нас никогда.
- Он же в съемочной группе как начальник трюкотряда числился.
- Правильно. Я его начальником послал. За Сережей присмотр
обязательно нужен был. Сижу я, думаю - кого послать. И вдруг солидный
человек приходит, на работу просится. Я его документы посмотрел, увидел, в
каких он органах работал, обрадовался, и без всякого оформления направил
на съемки. Как бы испытательный срок ему дал. А вчера он, когда вернулся,
говорит: "Такая работа не по мне. Нервная очень". И ушел.
- Совсем?
- Совсем, совсем. Пожал мне руку и ушел.
- Был Серега и нет Сереги. Растворился в воздухе, - сказал Виктор.
- Да, жалко мне спортсменов. Пропадают ребята. - Удоеву понравилось
словечко "совсем". Им и завершил сентенцию: - Совсем пропадают.
- Но, судя по вашему виду, вы - тоже спортсмен.
- Спортсмен, - с гордостью подтвердил Удоев. - В свое время союз
выигрывал по вольной борьбе.
- А не пропали?
- Потому что я умный, Виктор Ильич, - объяснил свое везенье Удоев.
Виктор выкарабкался из кресла, встал. Встал и Эдвард Гурамович.
- Значит, ничем мне помочь не можете...
- Не могу, дорогой, не могу. Пойдемте, я вас провожу.
- На площадке прокатиться не желаете, Виктор Ильич?
- А что? - завелся ни с того, ни с сего Виктор. - Прокачусь, пожалуй!
- Гришка! - крикнул служителю Удоев. - Подай Орлика!
Где вы, те два месяца в Тургайской степи, где ты, школа великого
наездника Петьки Трофимова, где свист ветра и ропот конских копыт под
тобой?
Виктор, чуть коснувшись холки, взлетел на коня. Нашел стремена,
разобрал поводья и вдруг, жестоко вздернув лошадь, залепил классическую
свечку.
Развернувшись на двух задних, опустил передние, с места взял
укороченным галопом. Мелькали терракотовые стволы сосен, стриженный
кустарник, испуганные жирные амазонки. Хорошо. В конце аллеи, разбрасывая
землю комьями, развернулся и помчался назад. Лихо осадил, эффектно
соскочил, протянул поводья Удоеву и сказал:
- Спасибо. Сколько я должен кооперативу?
- Какой джигит! Какой джигит! - в восхищении мастерством наездника
кавказский человек просто не мог услышать о каких-то деньгах. - Виктор
Ильич, давайте к нам инструктором! На любых условиях!
- У меня свое занятие, Эдвард Гурамович.
- Какое занятие? Скрючившись за письменным столом в прокуренной
комнате? Фу! А у меня свежий воздух, вольные кони, симпатичные дамочки
кругом.
- Заманчиво, но... - Виктор развел руками. - Так сколько я должен за
прокат коня?
- Обижаете, Виктор Ильич, ох, как обижаете!
Пижон несчастный. Закидываясь в седло, потянул правую ногу. В паху
заунывно болело. И ломался-то перед кем? Виктор миновал матово сияющий
"Ауди" и влез в свою трухлявую "семерку".
Парижско-кооперативный оазис находился на задворках парка культуры и
отдыха. Попетляв по боковым автомобильным дорожкам, Виктор через служебные
ворота с недовольным жизнью вахтером выбрался к Ленинскому проспекту и
покатил к столбу с растопыренными в растерянности руками - памятнику
Гагарину.
Теперь киностудия, там понюхать, что и как. Свернул было на
Воробьевское шоссе. И тут же взял налево: под мост, к светофорам по малой
дорожке и вновь на Ленинский. В обратном направлении.
А что киностудия, что киностудия? Целовать еще один пробой? Своих дел
невпроворот. Про себя составил планчик: издательство, автомобильный
мастер, заказ получить - сегодня день писательских пайков, в гильдию
