- Когда за фотографиями приходить? - поинтересовался Виктор.
- За всеми, - фотограф подчеркнул интонацией "за всеми", - через пять
дней.
Виктор кивком поблагодарил его и продолжил свое бесцельное
путешествие. Амбал добросовестно служил ему хвостом. Правда, иногда он
исчезал, и тогда Виктор мучительно искал сменщика и не находил. Видимо,
прием они изобрели такой: один яркий, бросающийся в глаза, привлекающий
все внимание преследуемого, а другие - серые, стертые, незаметные, каких
не различить в толпе. Поняв это, Виктор следующий час - час на бульварах -
посвятил выявлению серых и стертых.
Одного таки вычислил и удивился: стертым, серым и незаметным оказался
маленький - не то мальчик, не то мужик - вьетнамец, одетый с дешевым
кооперативным франтовством.
Уже сильно вечерело. Виктор устал от прогулки. Три раза он пытался
уйти от хвоста проходными дворами - в центре на Петровке, у Балчуга, в
Замоскворечьи. И каждый раз его перехватывали.
Подмышечная кобура утомила плечо и левый бок, ноги гудели, ныл
затылок и вообще стало тоскливо и скучно. Пора домой. Сделав почти круг,
он брел Большой Полянкой. Чисто автоматически завернул в знакомый
переулок. Вот он, знаменитый подъезд основательно отремонтированного
доходного дома постройки начала века. У подъезда толклись подростки обоего
пола.
Здесь жила поп-звезда Алена Чернышева, которой он года два тому назад
писал репризы для шоу-представления. Веселые были те денечки.
Виктор вошел в подъезд. Суровый привратник, сидевший за канцелярским
столом, подробно осмотрел его и задал вечный вопрос:
- К кому?
- К Чернышевой, - ответил Виктор и направился к лифту. Привратник
рысью обогнал его и стал перед лакированными дверцами, растопырив руки, -
не пускал. Посверлил, посверлил Виктора взглядом, обдумывая что-то, потом
спросил:
- А вам положено?
- Положено, положено, - успокоил его Виктор.
- Сейчас проверим, - привратник отошел к столу, снял трубку с
телефонного аппарата без диска и потребовал назваться: - Фамилия, как?
- Кузьминский, - улыбаясь, признался Виктор.
- Кузьминский, - сказал в трубку привратник и, выслушав ответ,
подчинился. - Есть - поднял глаза на Виктора с сожалением:
- Велено пустить.
В прихожей Алена ткнулась губами в щеку, подбородок - целовала,
попутно крича кому-то в открытую дверь обширной гостиной - репетиционной:
- Братцы, писатель Витька к нам пришел!
В гостиной находилась вся Аленина команда. Ему бы догадаться: видел
же на улице внушительный ряд трепаных автомобилей иностранного
производства (какой нынче артист без иномарки), твердо указывавший на
присутствие здесь лабухов. Лабухи возлежали в креслах.
- Тусуетесь, козлы? - вместо приветствия осведомился Виктор.
- Отдыхаем, - поправил его бас-гитара, - садись, гостем будешь.
Виктор присел на диван. Рядом угрохалась Алена.
- Ночью прилетела, утром уезжать, - сообщила она. - Ну, придумал
что-нибудь для меня?
- Нет, но придумаю, - пообещал он.
- Выпьешь, инженер человеческих душ? - спросили клавишные.
- Винца налей.
Второй вокал налил стакан "Гурджиани" и протянул Виктору:
- Промочи горлышко и спой, светик, не стыдись!
Виктор промочил горлышко и заблажил диким голосом, не стесняясь:
- Нам нет преград, ни в море, ни на суше!
Нам не страшны ни льды, ни облака.
- Не надо, Виктор, - сморщившись, как от зубной боли, попросила
Алена. - Хочешь, новую песню покажу?
- Хочу, - признался Виктор. Он любил эти показы. Там, в дворцах
спорта, на стадионах перед тысячной толпой она яростно кричала в микрофон,
ублажая полубезумных фанатов темпераментом и плюсованной страстью. А в
показе - мягкие и разнообразные акценты, тихое чувство, лихое мастерство
нюансов.
Алена села за рояль и, аккомпанируя себе, запела. Слушая, Виктор
встал с дивана, подошел к окну и глянул вниз. Внизу последним в ряде
иномарок стоял отечественный "Запорожец". Виктор вернулся на диван
дослушивать песню.
Алена пела о любви. Ломая в показе модный ныне ритм морзянки, она
просто пела о мальчике и девочке, которым так трудно любить друг друга.
Жалко было мальчика и девочку. И потому, когда песня кончилась,
Виктор сказал:
- Замечательно, Ленка.
- Правда? - робко удивилась поп-звезда и очень обрадовалась.
Сидели за столом, попивали винцо, лабухи трепались на собачьем своем
языке, а Виктор улыбался, до конца расслабившись. В половине десятого
Алена, услышав одиночный получасовой удар старинных напольных часов,
скомандовала:
- Закругляемся. - И поднялась из-за стола.
- Лене завтра надо хорошо выглядеть, - объяснил причину столь
бесцеремонного прекращения застолья самый тихий из присутствующих -
звукоинженер, муж поп-звезды.
Виктор опять подошел к окну. "Запорожец" слегка отъехал в глубину
переулка, в тень, подальше от яркого фонаря. Виктор решился.
Лабухи деятельно собирали свои манатки, когда он сказал им:
- Ребятки, вы бы не могли мне помочь?
- Они, в количестве двенадцати голов, ведомые Аленой, пешком
спустились широкой барской лестницей и плотной гурьбой выкатились в
переулок. Подростки, увидев Алену живьем, восторженно завизжали и окружили
ее, размахивая бумажками, косынками, майками, на которых она должна была,
обязательно должна, оставить свою драгоценную роспись. Алена вошла в
интенсивный свет фонаря, образованной ею кучей перекрывая обзор
"Запорожцу".
А плотная гурьба лабухов, успешно закрывая Виктора, двигалась вдоль
шеренги иномарок. Иномарок было шесть, и шестеро их хозяев звучно
открывали дверцы, небрежно кидая на задние сиденья свой лабужский багаж и
усаживаясь на передние за штурвалы своих транспортных средств. По очереди
салютуя короткими гудками героической и демократичной Алене, иномарки
колонной двинулись на Полянку.
На полу двадцатилетнего "Мерседеса", шедшего в колонне третьим, лежал
Виктор. У Садового колонна распалась, - иномарки поехали каждая по своему
маршруту: и направо, и налево, и к Даниловской площади.
Клавишные довезли его до центра, до Армянского переулка. Выскочив из
"Мерседеса" и сразу же нырнув в проходной двор, Виктор двинулся к дому
закоулками, петляя как заяц - еще и еще раз проверялся. Малым Кисловским
вышел к Рождественскому бульвару и, наконец, вздохнул облегченно, потому
что хвоста - он теперь знал это точно - не было. Имело смысл отметить
успех. Он глянул на часы. Было четверть одиннадцатого. Пустят.
Он условным стуком постучал в намертво закрытую дверь пиццерии, и
податливый швейцар тут же открыл. Узнал, ощерился от удовольствия видеть
Виктора - часто ему перепадало от писательских щедрот.
Поздоровавшись, Тамара у стойки, не спрашивая, налила ему сто
пятьдесят коньяка и сделала выговор:
- Забывать нас стали, Виктор Ильич.
- В киноэкспедиции был, - объяснил свое долгое отсутствие Виктор.
- А что-нибудь новенькое написали? - вежливо поинтересовалась Тамара.
Он в подпитии дарил ей свои книжки, а она их читала.
- Скоро напишу, - пообещал он. Он всем что-то обещал - и устроился за
столиком у стойки. Под половину шоколадки "Аленка" малыми дозами (под
каждый шоколадный фабрично обозначенный прямоугольник - доза), употребил
за час сто пятьдесят, а потом, после недолгих колебаний, еще сто. В
одиннадцать пиццерия закрывалась, и засидевшихся посетителей громко
выпроваживали. На него всего лишь укоризненно смотрели. Щедро
расплатившись с Тамарой, Виктор покинул заведение последним.
Поднявшись по полуподвальной лесенке на тротуар, он, особо не
высовываясь, осмотрел бульвар. Пустыня. С некоторых пор Москва после
десяти вечера каждодневно становилась пустыней. Разграбленный кем-то
город, боящийся новых грабежей. Хотя и грабить-то уже нечего.
Виктор перебежал бульвар - ни души, ни души не было на бульваре! -
вбежал в арку полумертвого, ждущего ремонта дома и очутился во дворе,
сплошь перегороженном заборами. Единственное, что пока строили строители в
этих местах, были заборы. Русский человек терпит заборы только потому, что
в них довольно легко делаются дырки. Через ведомые ему дырки Виктор
просочился в сретенские переулки.
Начинался район, который выглядел палестинскими кварталами Бейрута
после интенсивного обстрела израильской артиллерией. Но не снаряды и бомбы
разрушили эти кварталы. Испоганили, варварски использовав эти дома,
палисадники, дворы, люди, которые, сделав это, оставили сердце Москвы
умирать в одиночестве.
Виктор прыгал через канавы, взбирался на кучи мусора, шагал по
трубам, вырытым из земли, обходил неизвестно кем брошенные здесь тракторы
и бульдозеры. Выбрался, слава богу, на сравнительно ровный пустырь перед
Последним переулком.
- Кузьминский! - нервно позвал его высокий мужской голос.
В паническом страхе Виктор неловко развернулся и, зацепившись носком
ботинка за торчавший из земли кусок проволоки, рухнул на битые кирпичи.
Падая, увидел темного человека, бежавшего к нему через пустырь и услышал
очередь, которая частыми вспышками исходила из предмета в руках этого
человека. Взвизгнув, Виктор на четвереньках со страшной быстротой кинулся
к спасительному железному трактору, за который можно спрятаться. Спрятался
и, рыдающе дыша, вдруг понял, что не спрятался: трактор стоял посреди
пустыря, и теперь человек, перестав на время строчить, обходил его, чтобы
снова увидеть Виктора. Еще раз взвизгнув, Виктор метнулся в сторону, и,
петляя, помчался к спасительным стенам мертвых домов. Автомат застрочил
снова. Пришлось опять падать. До дыры в разрушенной стене оставалось
метров десять, не более. Человек, продолжая палить, осторожно приближался.
Виктор вытащил из-под мышки пистолет, снял его с предохранителя, вскочил,
отпрыгивая боком, не целясь, навскидку, выстрелил в сторону автоматчика и
нырнул в черную дыру.
Автомат умолк сразу же после его выстрела. Теперь в выигрышном
положении был Виктор. Подождав мгновенье, он, таясь, выглянул из-за
разрушенной стены. Темного человека на пустыре не было, на пустыре метрах
в пятнадцати от Виктора распласталось нечто. Виктор подождал еще.
Тихо было в Москве, тихо-тихо. Потом прошумел по Сретенке троллейбус,
снизу, от Цветного, донесся гул грузовика-дизеля, квакнул клаксоном
"Жигуленок" где-то. Или он просто стал слышать?
Держа пистолет наготове, Виктор мелким, почти балетным шагом двинулся
к темному пятну на пустыре. По мере приближения пятно приобретало черты
лежащего человеческого тела.
- Эй! - тихо позвал Виктор. Не отозвался никто, да и некому было
отзываться: человек, раскинувший руки по грязной земле, был мертв. Пустые
стеклянные, застывшие навсегда глаза смотрели в черное небо. Все
неподвижно в мертвеце, только длинные белесые волосы шевелились слегка -
гулял по пустырю ветерок.
Рядом с мертвецом валялась штуковина, из которой он, будучи живым,
палил. Виктор узнал оружие - израильский автомат "Узи", знакомый по
зарубежным кинофильмам, а затем узнал и мертвеца. Это был конюх-витязь,
который совсем недавно столь неудачно пытался осуществить подсечку.
Только теперь до Виктора дошло, что он убил. Ужас, безмерный, как во
сне, ужас охватил его. Хватаясь за несбыточное, он решил, что, а вдруг он
вправду во сне, и яростно замотал головой, желая проснуться. Но не
просыпался, потому что не спал. Тогда он огляделся вокруг. Никого и
ничего.
- Самооборона. Я не виноват, - не сознавая, что произносит вслух,
