приговора в исполнение откладывается на срок, зависящий только от
поведения осужденного.
Четверо сели, а Виктор продолжал стоять.
- Теперь о ряде причин, - желудочным голосом заговорил Семен
Афанасьевич. - В ходе розыскных операций и сбора соответствующей
информации оперативной группе при охранном комитете удалось добиться
полной нейтрализации возможных враждебных акций в обозримом будущем с
вашей стороны, Кузьминский. В любой момент нами могут быть предоставлены
так называемым официальным, не говорю - правоохранительным, говорю -
карательным органам материалы, по которым любой суд, даже советский,
вынесет вам смертный приговор за два убийства. Убийство рабочего ипподрома
Сверкунова и убийство коммерсанта Борзова.
- Я не убивал Алексея, - тихо сказал Виктор и сел на стул.
- Мы это знаем, - небрежно заметил неизвестный.
- И тем большее удовольствие получим от того, как в силу
неопровержимых доказательств суд без колебаний определит тебе вышку за
убийство Алексея, - добавил Дима.
- Я могу продолжить? - недовольно осведомился у коллег Семен
Афанасьевич. Коллеги замолкли и посерьезнели, а Семен Афанасьевич
продолжил. - В тот отрезок времени, который определили медэксперты как
единственно возможный для совершения убийства, а именно с восемнадцати до
двадцати одного часа, вас видели уходящим с места преступления. Свидетель
- пожилая женщина, жительница этого дома.
Пистолет чехословацкого производства, из которого застрелен Борзов,
был приобретен вами, Кузьминский, у представителя группировки,
базирующейся в Ховрино. Баллистическая экспертиза уже точно установила вид
оружия. Возможный свидетель - администратор кафе Валерий Сараев, служивший
посредником в продаже вам пистолета.
На стволе и рукояти пистолета имеются отчетливые отпечатки ваших
пальцев, Кузьминский. Свидетель этому и безжалостный разоблачитель -
дактилоскопия, наука, как известно вам, безошибочная.
Все концы изобличающих вас улик - в наших руках. В нужный нам момент
пожилая женщина опознает вас по фотографии. Когда мы захотим, пистолет
чехословацкого производства окажется в руках органов, занимающихся
расследованием убийства Борзова. Мы в любое время можем предоставить этим
органам материалы, по которым совсем нетрудно определить, чьи отпечатки
пальцев на орудии убийства. Вы все поняли, что я вам сказал, Кузьминский?
- Да, - подтвердил Виктор.
- Принимая во внимание неадекватное ваше сегодняшнее состояние, -
заунывно итожил Семен Афанасьевич, - мы хотели бы знать совершенно точно,
какие выводы вы сделали из того, о чем сейчас вам сообщено.
Виктор поднял голову и равнодушно глянул на всю четверку. Сказал:
- Не рыпайся, парень, если хочешь жить. - И попытался улыбнуться.
- Несмотря на опьянение, вы правильно поняли нас, Кузьминский, -
удовлетворился ответом Семен Афанасьевич.
- В общих чертах, - добавил Дима.
- Достаточно, - решил неизвестный, выйдя из-за стола, подошел к
Виктору, рывком за шиворот поднял его и заглянул в глаза. - Теперь частное
определение по малым искам.
Только теперь пришел пронзительный страх. На него смотрели
затуманенные, задумчивые глаза убийцы, и Виктор вдруг понял, что он умрет
тогда, когда захочет человек, смотрящий на него.
Семен Афанасьевич открыл дверь и распорядился:
- Старлей, давайте ваших людей.
Вошли двое штатских, и, твердо понимая, что им делать, подошли к
Виктору и неизвестному. Неизвестный выронил из правой своей богатырской
руки Виктора, которого тут же подхватили штатские и отволокли к стене.
- Твои дела, - обратился неизвестный к Диме.
Дима приблизился к стене, с удовольствием заглянул в испуганное лицо
известного литератора, и, не спеша, высказался:
- Совсем недавно ты, как я понимаю, с удовольствием наблюдал со
стороны за тем, как грязные молодчики избивали меня. Мне наблюдения за
экзекуцией недостаточно. Ты мне очень несимпатичен, Витя, и поэтому я
приму участие в экзекуции непосредственно.
Сказав это, Дима двумя пальцами - указательным и средним - ухватил
Виктора за нос. Моталась голова, хрустел нос, слезы катились из глаз.
Наконец, Дима выпустил его и брезгливо вытер пальцы носовым платком.
Подошел молчаливый горец Удоев и в первый раз подал голос:
- Какой джигит, а плачет.
И без замаха с левой ударил Виктора в печень. Виктора скрутило.
- Отпустите его, - приказал неизвестный штатским, державшим Виктора
за руки. Они отпустили. К всеобщему удивлению, Виктор продолжал стоять.
Неизвестный, ощерившись, приступил к делу. Он орудовал ребром ладони,
как мясник при разделке туши, но орудовал совсем недолго: не выдержав
профессиональной обработки, Виктор рухнул. Четверка стояла в бездействии,
пока Виктор не открыл глаза. Тогда Семен Афанасьевич носком ботинка ткнул
его в ребра. Постепенно распаляясь, они вошли в азарт, топча, размазывая
ногами несопротивляющееся безвольное тело.
Последнее, что, увидев, запомнил Виктор, - три портрета на стене и
склонившегося над ним Диму, харкнувшего ему в лицо.
Опомнились. Отошли к столу и уселись. Семен Афанасьевич отдал
распоряжение:
- Можете отвезти.
Двое штатских ухватили Виктора за ноги и поволокли по полу к дверям,
через приемную, к фургону. У фургона остановились. Вышедший следом старший
лейтенант отворил дверцу, и двое штатских, сильно поднатужившись,
забросили Виктора внутрь и влезли в кузов сами. Старший лейтенант
захлопнул за ними дверцу, прошел к кабине, и фургон тронулся.
Штатские не без интереса наблюдали за тем, как малозаметно
подпрыгивало Викторово тело на рифленом полу. Вскорости приехали.
- А он живой? - спросил старший лейтенант, открыв дверцу и глядя на
неподвижное тело.
- Черт его знает, - в сомнении ответил один из штатских и за плечи
приподнял Виктора. Тот тихо застонал. - Живой! Мастер ведь обрабатывал.
Фургон стоял у дома Виктора впритирку к подъезду. Виктора извлекли из
фургона и подтащили к подъезду, затем - к лифту. Открылись дверцы, и все
четверо оказались в кабине. Здесь висевший на руках штатских Виктор робко
попытался напрячь ноги.
- Ишь ты, рыпается, - заметил старший лейтенант, и, выйдя из лифта,
своим ключом открыл дверь Викторовой квартиры.
Штатские втащили Виктора в комнату и кинули на тахту, а старший
лейтенант заглянул на кухню. Когда штатские зашли за ним, он задумчиво
изучал накрытый Виктором для приема Алексея стол.
- С устатку? - увидев на столе две бутылки "Греми", догадался один из
штатских о желаниях старшего лейтенанта, который тотчас подтверждающе
кивнул.
Они, не спеша, с чувством, как люди хорошо потрудившиеся, под рыбку и
холодных цыплят (икру не трогали) опростали одну бутылку. Штатские мыли
использованную ими посуду, а старший лейтенант курил. Покурив, сказал:
- Хорошего понемножку. Поехали.
Заглянули в комнату. Виктор постанывал в полубеспамятстве - в
полусне. Удовлетворенная троица удалилась.
В середине следующего дня Виктора навестил заботливый кооператор
Удоев. Виктор от скрипа стула открыл глаза и увидел его, сидевшего на
стуле. Удоев сидел, раздвинув ляжки, как на гинекологическом кресле, а меж
ляжек в толстых руках держал объемистую хозяйственную сумку.
- Ты что, и переодеться сам не можешь? - не дождавшись ответа, Удоев
сообщил: - Я тут тебе пожрать и выпить привез на неделю. По подсчетам
специалистов, ты неделю пролежишь. Всего про все - на триста сорок рублей.
Сейчас расплатишься или в кредит?
Виктор, преодолевая боль, вспыхивающую при каждом движении, неумело
поискал во внутреннем кармане куртки и с удивлением извлек нетронутую
пачку двадцатипятирублевок. Положил пачку на край тахты, сказал незнакомым
голосом:
- Возьми сколько надо.
- Возьму, - согласился Удоев, взял пачку, отсчитал триста пятьдесят
рублей, приложил к похудевшей пачке десятку и возвратил ее на тахту. - Я
продукты в холодильник отнесу, чтобы не испортились. А ты встань, умойся
хоть.
Он с сумкой отбыл на кухню. Виктор не собирался ни вставать, ни
умываться. Он лежал на тахте, глядя в потолок, и плакал. Он лежал лицом
вверх, на спине, и поэтому слезы не текли по щекам, а уходили в нос,
превращаясь в жидкие сопли.
Вернулся Удоев, помахивая пустой сумкой, жизнерадостно заявил:
- Все. Порядок. - И, усевшись на привычный стул, заговорил о главном,
сразу же став холодно официальным. - Охранный комитет принял решение
зачислить тебя, Кузьминского Виктора Ильича, в резервную команду с
испытательным сроком в один год. Вступительный взнос - десять тысяч
рублей, ежемесячный - тысяча. Как нам известно, ты в ближайшее время
получаешь процентные отчисления за фильм, весьма удачно проданный на
кинорынке и гонорар в кооперативном издательстве. Так что от этих выплат
ты особо не обеднеешь. Ты согласен вступить в резервную команду?
- Не знаю, - тихо признался Виктор.
- Ты, Кузьминский, наверно, не сделал правильных выводов из того, что
с тобой произошло, - гневно удивился Удоев. - Я еще раз спрашиваю:
согласен?
- Согласен, - ответил Виктор, глядя в потолок.
- Вот здесь подпишись, - Удоев извлек из кармана документ в трех
экземплярах, положил его на твердый бок сумки, а сумку на тахту, протянул
шариковую ручку и подсказал: - Тут, внизу. На всех экземплярах.
Виктор взял ручку и небрежно расписался на всех (Удоев переворачивал
листы) экземплярах. Отдал ручку и поинтересовался жалобно:
- Все?
- Все, Кузьминский, - подтвердил Удоев, пряча в карман документ и
ручку.
- Тогда уходи.
Постепенно отходя от побоев, Виктор круто вошел в запой. Первый
настоящий запой в своей, в общем-то, не особо трезвой жизни.
В начальный день, считая, что притупляет всеобщую боль, приделал
ножки бутылке "Греми", на второй и начало третьего уговорил три
семьсотпятидесятиграммовых "Посольской", привезенных Удоевым,
просуществовав в судорожном беспокойстве остаток дня, дождался темноты, и,
преодолевая невыносимую боль во всем теле и страшно рискуя, скатал на
машине под Бородинский мост, где, чтобы не мелочиться дальше, приобрел
напитков на семьсот рублей.
Пищи хватало - много ее привез Удоев, да и не до пищи было - так,
закусить, чтобы во рту не очень погано было. Зажил, как на облаках.
Телефон вырубил, телевизор не включал. А музыку полюбил: случайно
обнаружив альбом с двумя симфониями Брамса, купленный когда-то под
влиянием Франсуазы Саган, с болезненным наслаждением - будто болячку
расчесывал - слушал странное извилистое звучание оркестра, под которое
отлично и гладко выпивалось.
На четвертый день с утра его попыталась навестить Анна Сергеевна. Но
он ее не впустил, объяснив через дверь, что болен чрезвычайно заразным
гонконгским гриппом.
К вечеру заехала Лариса. Звонила, стучала, скреблась в дверь. Потом
даже криком звала. Он долго терпел, не откликался. Но она не уходила,
звонками, криком продолжая нарушать его душевное равновесие. Терпеть такое
было невозможно, и он, подойдя к двери, послал ее подальше матом.
...Потом смешалось все: Брамс, Армстронг, водка, вино, день, ночь,
верх, низ...
Он вынырнул из небытия оттого, что квартира его заметно сотрясалась,
и тахта под ним слегка вибрировала. А сотрясалась квартира оттого, что в
ее дверь колотили ногами.
Виктор, покряхтывая, добрался до двери и заглянул в глазок. Виден был
