здравствует император!" Так как ворота были все еще на запоре,
жители предместья притащили бревна и с помощью горожан высадили
их, хотя ворота были очень массивны, ибо за год до того Гренобль
находился под угрозой осады. Ключи были принесены в тот момент,
когда ворота рухнули. Войдя в город, восемь улан увидели перед
собой толпу людей с зажженными факелами в руках, спешивших
приветствовать Наполеона, который мгновение спустя вступил туда
пешком, идя на двадцать шагов впереди своего войска.
Несколько офицеров, людей рассудительных, заранее отправились из
Гренобля навстречу Наполеону. Они приняли все меры к тому, чтобы
обеспечить императору, на случай, если бы у Бонских ворот его
постигла неудача, возможность перейти Изеру близ Сен-Лоранских
ворот, расположенных у подножия так называемой Бастильской горы,
где вал не более как садовая ограда, местами разрушенная. Эти
офицеры посоветовали Наполеону не допускать ни единого выстрела
со стороны своих войск, ибо стрельба могла вызвать у людей,
склонных к нему примкнуть, опасение прослыть побежденными. Могло
случиться, что половина армии из-за этого соображения,
затрагивавшего ее честь, отказалась бы перейти на его сторону.
Толпа хлынула к нему. Люди вглядывались в него, хватали его за
руки, обнимали колени, целовали его одежду, старались хотя бы
прикоснуться к ней; ничто не могло утолить их восторг. Для них
Наполеон воплощал не свое собственное правление, а правление,
противоположное тому, которое установили Бурбоны. Ему хотели
отвести помещение в ратуше, но он пожелал переночевать на
постоялом дворе, принадлежавшем солдату по имени Лабар, участнику
похода в Египет. Там его штаб совершенно потерял его из виду;
наконец через полчаса Жермановскому и Бертрану ценой величайших
усилий удалось проникнуть в комнату, где они застали его
окруженными людьми, похожими на помешанных, - до такой степени
восторг и любовь заставляли их пренебрегать простейшей
вежливостью, соблюдение которой обычно предохраняет тех, вокруг
кого теснятся, от опасности быть задушенными. Приближенным
Наполеона удалось на короткое время очистить комнату; чтобы
помешать вторичному нашествию, они заставили дверь столами и
стульями. Но тщетно! Толпа снова хлынула в комнату, и в
продолжение двух часов император оставался среди посторонних без
всякой охраны. Его тысячу раз могли убить, если бы среди
роялистов и священников нашелся хотя бы один смелый человек.
Вскоре под окнами постоялого двора появилась толпа людей, несших
обломки Бонских ворот. Они кричали: "Наполеон, мы не могли
вручить вам ключи вашего верного Гренобля, но вот вам городские
ворота!"
На другой день Наполеон произвел на учебном плацу смотр войскам.
Его снова окружила несметная толпа; восторг народа достиг апогея,
но не вызвал ни одного из тех раболепных поступков, которые люди
обычно совершают в присутствии государей. Под окнами Наполеона и
вокруг него непрестанно кричали: "Не надо рекрутского набора,
этого мы не хотим больше, нам нужна конституция!" Некий молодой
греноблец, г-н Жозеф Рей, выразил чувства народа в адресе,
который он представил Наполеону.
Г-н Дюмулен, молодой человек, фабрикант перчаток, у которого за
два дня до этого нашел приют уроженец Гренобля, врач императора,
прибывший с острова Эльбы, предложил Наполеону в полное его
распоряжение свою жизнь и сто тысяч франков. Император сказал
ему: "В настоящий момент я не нуждаюсь в деньгах; благодарю вас;
мне нужны решительные люди". Он назначил фабриканта перчаток
своим ординарцем и тут же дал ему поручение, которое тот отлично
выполнил. Молодой человек немедленно бросил на произвол судьбы
свое предприятие, весьма значительное.
Городские власти представились Наполеону; он долго беседовал с
ними, но его рассуждения были слишком возвышенного свойства,
чтобы их могли понять люди, которых четырнадцать лет подряд
приучали беспрекословно повиноваться и не питать никаких других
чувств, кроме боязни лишиться должности. Они слушали его с тупым
видом, и он не мог добиться от них ни одного слова, которое
выражало бы искреннее чувство. Истинными его друзьями оказались
крестьяне и мелкая буржуазия, Все, что они говорили, было
исполнено героического патриотизма. Наполеон выразил жителям
Дофине свою благодарность в обращении, которое было напечатано в
Гренобле. У всех почти солдат в шапках оказались зaпpятaны
трехцветные кокарды. Они с невыразимой радостью снова надели их.
Генерал Берт-ран, исполнявший обязанности начальника главного
штаба, приказал гарнизону Гренобля двинуться на Лион.
Значительную часть пути от Гренобля до Лиона император проехал
без всякой охраны; лошадям его кареты зачастую приходилось идти
шагом; крестьяне наводнили дорогу; все жаждали поговорить с ним,
прикоснуться к нему или хотя бы на него взглянуть. Они
карабкались на его карету, влезали на запряженных в нее лошадей,
со всех сторон кидали ему букеты фиалок и примул. Короче говоря,
Наполеон все время находился в объятиях своего народа.
Вечером в окрестностях Рив крестьяне провожали его на протяжении
свыше лье, освещая путь наспех изготовленными факелами и распевая
ставшую необычайно популярной за последние два месяца песню,
содержание которой было таково, что священники, прежде чем
отпустить грехи, спрашивали исповедовавшегося, пел ли он ее, и в
случае утвердительного ответа отказывались примирить его с
богом[12].
В деревне Рив его сначала не узнали. Когда затем поняли, кто он
такой, крестьяне наводнили постоялый двор и, видя, что ему подали
скудный ужин, наперебой стали его угощать кто чем мог. 9 марта
император ночевал в Бургуане. Иногда впереди его кареты скакало
человек шесть гусар, но обычно охряна отсутствовала, и он почти
всегда ехал на расстоянии трех-четырех лье от своего войска.
Прибывшие вместе с ним с острова Эльбы гренадеры, сломленные
усталостью, задержались в Гренобле; они вскоре двинулись дальше,
но даже самые выносливые из них достигли Бургуана лишь через час
после того, как Наполеон выехал оттуда, что дало им повод крепко
ругаться. Они рассказывали крестьянам мельчайшие подробности его
жизни на острове Эльба.
Вот самая характерная подробность отношений между крестьянами и
солдатами, кроме общего для тех и других энтузиазма: видя, что
синие мундиры и высокие шапки солдат изорваны и кое-как починены
белыми нитками, крестьяне спрашивали их: "Что ж, разве у
императора на острове Эльба не было денег, что вы так плохо
одеты?" "Как бы не так! Денег у него было вдоволь, он ведь там
строил дома, прокладывал дороги; остров стал неузнаваем. Когда он
видел нас грустными, он говорил: "Что, ворчун, ты, видно, все
Францию вспоминаешь"? "Да ведь скучно здесь, ваше величество".
"Чини пока свой мундир; там у нас их достаточно лежит на складах;
тебе не вечно придется скучать". "Он сам, - прибавляли гренадеры,
- подавал нам пример: его шляпа была вся в заплатах. Мы все
догадывались, что он задумал куда-то нас повести, но он
остерегался говорить нам что-либо определенное. Нас то и дело
сажали на корабли и снова высаживали, чтобы сбить жителей с
толку". В Гренобле император не купил себе новой шляпы, а велел
починить старую; на нем был изношенный серый сюртук, наглухо
застегнутый. Он был до того тучен и утомлен, что, когда надо было
садиться в карету, его нередко подсаживали. Деревенские мудрены
из этого заключили, что он носил панцирь.
Миновав Лаверпильер, карета остановилась, хотя вокруг не было ни
охраны, ни скопления крестьян; Наполеон подошел к карете богатого
купца, также остановившейся...
[1] Гобгауз, стр. 115; см. весьма точные отчеты в "Moniteur".
[2] См. "Биографии".
[3] Проверить по Гобгаузу. Когда? 28 февраля или 1 марта?
[4] Гобгауз, стр. 121.
[5] Гобгауз, стр. 122, 123, 130.
[6] Гобгауз, стр. 124.
[7] Гобгауз, стр. 125.
[8] Гобгауз, стр. 126.
[9] Гобгауз, стр. 126 - 127.
[10] Гобгауз, стр. 128.
[11] Гобгауз, стр. 129.
[12] Привести здесь эту песню, сочиненную на дурном французском
языке, по-видимому для крестьян, и выражавшую главным образом
ненависть и глубокое презрение к тем, кто предал Наполеона. В ней
упоминаются Ожеро, Мармон, Маршан.
ГЛАВА LXXXVI
Демократия или деспотизм - первые формы правления, которые
представляются людям по выходе их из первобытного состояния; они
знаменуют собою первую ступень цивилизации. Повсюду на смену этим
рудиментарным правительствам пришла аристократия, как бы она ни
именовалась, возглавлена ли она одним лицом или несколькими. Так,
французское королевство до 1789 года представляло собою не что
иное, как клерикальную и военную аристократию, состоявшую из
людей в судейских мантиях и военных мундирах. Это вторая ступень
цивилизации. Представительное правление, возглавляемое одним или
несколькими лицами, есть новое, даже новейшее установление,
знаменующее собою и утверждающее третью ступень цивилизации. Это
возвышенное установление - позднее, но неизбежное следствие
изобретения книгопечатания - относится к последующей за Монтескье
эпохе.
Наполеон - лучшее, что было создано на второй ступени
цивилизации. Поэтому до крайности смешно, когда короли, желающие
остановиться на этой второй ступени, приказывают своим мерзким
писакам поносить этого великого человека. Он обнаружил полную
неспособность понять третью ступень цивилизации. Где бы он мог
изучить ее? Конечно, не в Бриенне; книги философского содержания,
равно как и переводы английских авторов, не допускались в
королевские коллежи; а после окончания коллежа ему уже некогда
было читать; с той поры у него хватало времени только на то,
чтобы изучать людей.
Итак, Наполеон - это тиран XIX века; назвать человека тираном -
значит признать его высокоодаренным, а не может быть, чтобы
человек, наделенный выдающимися способностями, не проникся, быть
может сам того не сознавая, здравым смыслом, разлитым в воздухе.
Чтобы убедиться в справедливости этого утверждения, надо прочесть
жизнеописание Каструччо Кастракани, бывшего в XIV веке тираном
Лукки[1]. Сходство этих двух людей поразительно. Любопытно
проследить в душе Наполеона борьбу духа тирании против глубокого
ума, создавшего его величие, проследить, как его природное
тяготение к дворянам сменялось приступами презрения, вскипавшего
в нем, как только он присматривался к ним поближе. Все. что он
предпринимал против них, ясно показывало, что его негодование
было отеческого свойства. Простодушным людям, которые в этом
усомнились бы, напомним его ненависть ко всему, что было поистине
либеральным. Ненависть эта дошла бы до неистовства, нс сознавай
он своей силы. Надо было видеть, как хитрые придворные лисы
уловили в характере повелителя эту черту. Весьма любопытны в этом
отношении доклады его министров. В вводных предложениях, вернее
сказать, в прилагательных и наречиях, выражается приятие и
проведение самой мелочной, самой подлой тирании. Они еще не
дерзали делать это прямо, раболепствовать без обиняков. Смелый
эпитет иной раз указывал властелину подлинную мысль его министра.
Еще несколько лет - и милые его сердцу аудиторы дали бы ему
поколение министров, которые, не приобретя во времена республики
опыта в государственных делах, стыдились бы только одного - не
выказать себя в достаточной мере придворными людьми. Когда видишь
последствия всего этого, почти радуешься падению Наполеона.
Еще яснее борьба между гением великого человека и душою тирана
проявляется во время Ста дней. Он призывает Бенжамена Констана и
Сисмонди. Он выслушивает их с притворным удовольствием, но вскоре
снова всецело подпадает влиянию низких советов Реньо де
Сен-Жан-д'Анжели и герцога Бассанского. Эти люди являются
доказательством того, насколько тирания уже успела его
развратить. Во времена Маренго он оттолкнул бы их с презрением.
Эти два человека больше способствовали его гибели, нежели
Ватерлоо. Пусть не говорят, что ему не от кого было ждать
разумных советов. Я видел в Лионе письменное обращение к нему
одного офицера, советовавшего ему разом уничтожить как старое,
