Толпа расступилась, пропуская священника к пропитанному бензином кругу.
"Огонь к огню!", возгласил преподобный, и швырнул факел к дверям капища.
Взметнулось пламя, охватывая ржаво-красные стены. "Аа-гонь к аа-гню",
скандировала толпа мерно, точно пытаясь заглушить крик полыхающего
бензина.
Вайн молчал. Страшный костер будто выжег за одно мгновение грешные
его глаза, одарив новым зрением, безжалостно-жарким. Лица вокруг, только
что родные, стали отвратительными, творимое действо - кощунственным и,
более того, постыдным до невыразимости, как неисповеданный грешок, как
бесцельная ложь, как холодная липкая слизь самоудовлетворения. Тошнота
билась в горле, накатывая и разбиваясь о стену плотно сжатых зубов.
Вайн ждал криков боли и ужаса, а капище молчало, разгораясь, пока,
наконец, не донеслось из огня пение, торжественное и мучительно-скорбное.
Пламя вторило ему на разные голоса. Площадь смолкла. Трещали балки,
зазвенело лопающееся стекло, а пение длилось, постепенно слабея.
Распахнулись двери капища, появилась на секунду в проеме чья-то тень на
фоне огня, и исчезла, отброшенная внутрь автоматной очередью.
Вайн содрогнулся. Не сознавая, что делает, он выскользнул из толпы,
нырнул в переулок и побрел, преследуемый гулом бешеного огня. С грохотом
обрушилась внутрь крыша капища, взметнулся к небу столб липкого жирного
дыма, и пение смолкло. В голове Вайна билась одинокая строка древней
ереси: "Постепенно происходит исцеление огня...".
Дороги домой Вайн не запомнил. Только у самой двери он осознал, куда
бредет. А с поворотом ключа в мозгу его произошел сдвиг. Не оглядываясь,
не исполнив ритуала защиты - засов, замок, цепочка - он пробежал в кухню,
нашарил коробку спичек, зажег одну и глядел на пламя, пока оно не обожгло
ему пальцы. Потом зажег еще одну, потом еще. Странное спокойствие снизошло
на его душу.
Та ночь запомнилась ему как удивительно счастливая. Он все рассказал
Харраэ - все, без утайки, - и они вместе зажгли охранные свечи, и до
полночи занимались любовью. Вайн распахнул по всему дому ставни и окна -
впервые за год, не таясь, не скрываясь. А когда девушка уснула,
разметавшись на мокрых простынях, слабо улыбаясь во сне, Вайн сел за
широкий, как пустыня, стол в гостиной и до утра чистил, полировал,
смазывал свой пистолет. Когда взошло золотое солнце, он старательно
отгладил свою униформу - синюю с пурпуром, - умылся, оделся, собрал сумку
и приготовил вещи для бегства, позавтракал - Харраэ еще спала. Потом он
вышел из дому. Со стороны восхода поднималась в небо аспидно-серая стена.
Шла гроза, первая гроза животворящей осени. Вязкий воздух то замирал, то
хлестал по лицу, точно дохлой рыбой. Без четверти полдень Вайн вошел в
комиссариат. Патрульные проводили его сочувственными взглядами.
"Только бы перенести, - молился Вайн. - Господи, дай мне сил, не
оставь!.." И силы пришли. Закованный в синеву, как в кандалы, он прошел
через зал, поднялся по лестнице. Еще раз оглядел себя: форма отутюжена,
портупея блестит, кобура расстегнута, торчит рукоять пистолета, маня
тускло-стальным блеском. Он положил сумку у двери и вошел.
Комиссар был не один. Направо, у стены, сидел невысокий человек в
черной рясе, перетянутой кожаными ремнями портупеи. Лицо этого человека
поражало своей разнородностью, настолько четкая граница проходила по нему.
Верхняя половина могла бы принадлежать мыслителю, святому - высокий лоб,
страдальчески взметнувшиеся брови, острый нос и скулы, обтянутые кожей,
как колени подростка. Но срезанный подбородок и поджатые тонкие губы
превращали святого в святошу, мыслителя - в догматика. А глаза пребывали
отдельно от лица: блекло-желтые, прозрачные, пустые и гулкие. То был Тевий
Миахар.
- А, Толлиер, - сухой, жесткий голос похож на опавший лист, на
ртутное струение змеи в песке. - Приятно видеть вас. Комиссар Ллаин уже
сообщил мне о вашем искреннем раскаянии и готовности искупить вину, так
что, учитывая ваше безупречное происхождение и преданность вере и нации,
можно ограничиться дисциплинарным взысканием и недельной епитимьей.
Надеюсь, вы принесли что-либо в подтверждение исполнения приказа?
- Вы меня не поняли, - тихо ответил Вайн, и комната качнулась. - Я не
выполнил приказа.
"Господи, дай мне сил...".
- То есть как - не выполнили? - преподобный подобрался, пустые глаза
его широко раскрылись, будто стремясь пожрать Вайна. - Как это понимать?!
- Не выполнил, и не выполню, - твердо ответил юноша.
Казалось, преподобный сейчас взорвется гневом, но нет - гнев не
приличествует ему.
- Вы, кажется, славились своим благочестием, Толлиер, - произнес он.
- Не припомните ли: "Возжигают огонь, призывают грех, хвалятся отвращением
от Господа; имя им зло, и число их тьма тем."
- Книга пророка Ррома, реченье шестое, стих пятый, - ответил Вайн.
- "Подняли нечестивые меч, согнули лук в погубление праведных;
оборонись же от них, поверни меч против слуг огня."
- Книга святого Рреда, реченье двадцать первое, стих седьмой.
- А помнишь ли: "Не оставь ни надежды, ни покоя им; мечем кары порази
их, и дома их, и чада, и род богомерзкий до шестого колена"?!
- Книга учителя Торъя, реченье третье, стих второй.
- И зная это, ты осмеливаешься защищать огнепоклонников? Идешь против
Священных Писаний?
- Я исполняю заповедь пророка, - негромко сказал Вайн, поворачиваясь
к преподобному и кладя правую руку на пояс. "Господи, дай мне сил..." -
Ибо сказано к Книге Закона, реченьи втором...
Вновь дрогнула комната. Безжалостный свет, бивший в окно, вдруг
смягчился. Пророкотал дальний гром.
- "...Не убий", - проговорил Вайн и, выдернув пистолет из кобуры,
отправил пулю в ее краткий полет. Преподобный Миахар не успел ничего
ответить. Тело его сложилось и осело на пол. По исшарканному паркету
растекалась иссиня-пурпурная лужа.
Вайн обернулся к комиссару. Тот не сказал ни слова. Губы его
сложились ухмылочкой; видно было, что сейчас он уже раздумывает, в какую
бы сторону обернуть гибель священника и сумасшествие патрульного Толлиера.
Он не сделал даже попытки остановить Вайна, когда тот тихо вышел из
комнаты.
А выйдя, ударил тяжелым башмаком по сумке - зазвенело стекло - и
бросил спичку на намокшую дерюгу. Полыхнуло. Пятновыводитель горел
великолепно. Струйки жидкого огня бежали по полу.
Вайн выбежал на улицу прежде, чем пожар разгорелся. Снова прогремел
гром. Горизонт блеснул синевой, еще раз. В текучую, ржавую пыль упала
свинцово-тяжелая капля, оставив по себе темный кружок на мостовой. Быстро
и неумолимо надвигался дождь, нет - ливень. Поначалу капли выбивали
причудливый узор пятнышек, потом пятна стали сливаться, и вдруг воздух
наполнился ласковыми, журчащими струями, несущими жизнь иссохшей земле.
Но огня было уже не унять.
На окраине Оногер-те, в интерийском предместье, утопающем во
фруктовых садах, вы не найдете Вайна Толлиера, сколько ни спрашивайте
местных жителей, хоть и знают они все друг друга по именам и в лицо. А вот
имя Вайна Торгара Тхелери вызовет у них живой отклик. Вас проводят, и
покажут большой белый дом на самом берегу великой реки Гродт - сами вы его
не найдете, так плотно скрывает его от посторонних глаз буйно разросшийся
сад.
А в доме вас встретит хозяин, и в серебре его волос вы заметите
редкие черные нити, столь удивительные среди интери. Он проведет вас в
гостиную, и перезнакомит со множеством своих потомков - истинным
благословением огня, - а кого не случится дома, тех покажут на большой
общей фотографии, где изображены трое сыновей, и две дочери, и двадцать
один внук, и четверо правнучков Вайна Торгара Тхелери. И вас усадят, и
напоят холодным соком, и обсудят с вами все местные новости, словно вы
старый друг в этом доме.
А если вы очень попросите, старик-хозяин расскажет вам историю своей
жизни, расскажет неторопливо и печально, по временам оглядываясь на
горящие в стеной нише свечи, тяжелый аромат которых пробивается даже
сквозь запахи цветущего сада. Долгой будет его повесть; она завершится,
пожалуй, к вечеру, когда заходящее солнце зажжет свой тревожный костер. А
когда хозяин умолкнет на полуслове, не просите его продолжить; когда он
встанет и уйдет, не следуйте за ним. Он идет в комнату прощаний. Там стоит
каменная шкатулка с прахом. И хозяин гостеприимного дома будет долго
вглядываться в фотографию на крышке. Оттуда глянет на него тонкое лицо
немолодой уже женщины, поражающее, однако, своими красотой и спокойствием.
А великая река Гродт несет свои воды к дальнему морю. Танцуют в небе
солнца, кружат луны. И горят, не угасая, охранные свечи, горят исцеленным
огнем.
Даниэль СМУШКОВИЧ
ГЕРОЙ
Не пугайте маленького человека. Он убьет вас.
Р.А.Хайнлайн
Корабль отбросил топливные баки с царственным величием монарха,
скидывающего мантию. Четыре серебристо-белых туши медленно разошлись в
стороны, постепенно уплывая вперед. Дюзы в последний раз плюнули огнем и
смолкли. Торможение завершилось.
В наступившей невесомости даже такое легкое движение, как нажатие
кнопки, начало медленно поднимать Элла из амортизационного ложа. В
невесомости почти все происходит медленно и плавно, как в танце. Так же
медленно, как вырастала на кормовых экранах цель путешествия.
Лик планеты был страшен. Диск ее не казался твердым и плоским, как
это обычно для планет - этакая тарелка, парящая среди звезд. Дарн
выглядела неестественно круглой, косматой, точно неведомый зверь в
коричнево-оранжевую полоску; даже так, где Эон не освещал ее, она каким-то
образом выделялась в непроглядной тьме черным мохнатым клубком. Она и была
чудовищем, эта планета, она глотала автоматические зонды один за другим,
ревниво охраняя покой полутора десятков своих вассалов-спутников.
А сейчас она ждала иной добычи. Космический корабль "Армир" выходил
на эллиптическую орбиту.
Элл притянул непослушное тело к креслу и пристегнулся. Кораблем
управляет автомат, это верно; но не всегда машина достойна доверия.
Бывает, что и пилоту приходится брать власть на себя. Огромное тело
корабля начало медленно разворачиваться носом к планете.
Элл не хотел участвовать в этой экспедиции. Любой психиатр на
подобное заявление ответил бы: "Шизофрения". Поэтому нежелание это Элл
тщательно скрывал.
Вся жизнь Элла Вайрина протекала как бы по инерции. Смутное время не
коснулось его семьи, хотя где-то в глубинах памяти сидели кошмарные сны
города, судорожно сжавшиеся в ожидании бомбежек. Врожденные способности
позволили ему закончить с отличием школу вначале низшей, а потом и высшей
ступени, но в университет он поступать не стал - пришлось бы ехать в
Аррейх, в незнакомые места, менять привычную жизнь на нечто новое,
неизведанное. Вместо того он пошел в летную школу, отодвинув расставание с
родным домом еще на несколько лет.
Так же, в сущности, случайно, попал он и в аэрокосмическую группу -
больше за великолепное здоровье, чем за успехи в теоретических
дисциплинах. Перспективы для карьеры открывались превосходные, а в
возможность пилотируемых космических полетов Элл не верил, поскольку
искренне полагал, что психика нормального раэнита такого потрясения не
выдержит. Звезды не для человека, говорил он. Но через год ракета
