госпожа д'Орбинэ доверила хранение папируса, опубликовал так называемую
"Заметку об одном египетском иератическом манускрипте", включавшую в себя
текст самой сказки. Эта публикация произвела настоящий фурор в научном
мире, открыв новую, неизвестную до того, страницу древнеегипетской
литературы - беллетристику.
Как считают исследователи, текст сказки переписан рукой писца Иннана
с не дошедшего до нас оригинала в конце XIX династии (конец XIII века до
н.э.). В последних строках его упоминаются, кроме самого переписчика,
имена еще трех писцов, являвшихся, по смелому предположению ученых,
членами одного литературного кружка. Неясным до недавнего времени
оставалось лишь одно: в посмертных записках миссис д'Орбинэ,
опубликованных в журнале "Woman Magazine", упоминались, наряду с рукописью
"Сказки о двух братьях", еще два больших свитка, купленных ею у
таинственного итальянца и найденных им, по его словам, в одном месте!
Что же это были за свитки? Заинтересовавшись этим обстоятельством,
известный американский египтолог Джон Д.Смит, являющийся экспертом по
рукописям Нового Царства, предпринял поиски в этом направлении, и вот,
наконец, его многолетние труды увенчались успехом: им был найден сначала
один, а затем и другой потерянный текст. Спустя полгода Смит сделал
сенсационное сообщение об обнаруженных и расшифрованных им двух текстах.
Итак, мы предлагаем читателю русский перевод одного из недавно
найденных древнеегипетских текстов, выполненный по английскому переводу с
оригинала, опубликованному в американском ежегоднике "Ancient Egypt
Annals" за 1994 год.
Издатель
Год тринадцатый, время разлива. В седьмой день третьего месяца [1]
отец мой, фараон Мерин-Птах XIII, - да будет он жив, невредим и здрав! -
призвал меня, сына своего от первой жены, во дворец, и вот - повеление мне
отправляться в Пунт [2] на большом тридцативесельном корабле за эбеновым
деревом, слоновой костью и благовониями для храма Амона-Ра в Карнаке. И
опечалился я в сердце своем, ибо предстояла мне долгая разлука с царицей
души моей, прекрасной Хатшепсут! И опустил я голову, и заплетались ноги
мои, когда выходил я от отца своего, - да будет он жив, невредим и здрав!
Но догнала меня старая служанка ненаглядной моей царицы, немая от
рождения, и знаками велела мне следовать за собой. Войдя в покои приемной
матери, увидел я, что она совершает свой утренний туалет, и опустил глаза
от смущения. Она же легким движением руки отослала двух юных рабынь,
совсем девочек, которые заплетали в бесчисленные тонкие косички и умащали
благовониями ее великолепные черные волосы, - и, встав с резного стула
слоновой кости, порывисто шагнула ко мне. И я бросился перед ней на
мраморный пол и, обняв ее колени, поцеловал самую сердцевину чудеснейшего
из лотосов, когда-либо произраставших на реке жизни. О прекраснейшая из
прекрасных, - и я должен покинуть тебя в тот час, когда сердца наши
сгорают от любви и души наши испепелены страстью! Но она ласково
отстранила меня, хотя и видел я, что с трудом борется она с овладевшим ею
желанием, и умоляла выслушать ее, ибо дело касалось самой моей жизни:
"Твой отец замышляет против тебя недоброе. Смотритель женских покоев, мой
постельничий, рассказал ему все про нас, и вот - задумал он умертвить тебя
тайно, а трон после смерти оставить своему сыну от наложницы". - "Так вот
для чего посылает он меня в столь далекое и опасное путешествие! -
вскричал я, вскакивая и хватаясь за короткий меч, который всегда носил на
бедре. - Я убью того жалкого выблядка, который смеет называться моим
братом, и сам пойду к отцу и потребую, чтобы он всенародно объявил меня
своим наследником!" - "Глупый, - ласково возразила царица, целуя меня в
лоб. - Будь мужествен и благоразумен: ты должен выполнить волю отца - и
вернуться в Египет со славой!" - И склонился я перед владычицей души моей,
промолвив смиренно: "Да будет так, о моя царица!" - И быстрым шагом вышел
из ее покоев, не помышляя больше ни о чем другом, как только об успехе
нашего путешествия.
И вот, уже спустя три дня, караван из пятидесяти волов, груженных
лучшим, что рождает Египет, двинулся по обильной колодцами дороге,
пролегающей по дну ущелья Вади-Хаммамат, к Красному морю. И спустились мы
к морю, и увидел я судно: сто двадцать локтей имело оно в длину и в ширину
- сорок; и тридцать отборных моряков из Египта было на нем. И был тот
корабль, помимо деревянных шипов, крепящих обшивку его к поперечинам, как
то обычно бывает на речных судах, - укреплен еще в носовой и кормовой
частях поперечными балками с выступающими концами, стянутыми для прочности
канатом вдоль внешней стороны бортов, - для плавания по морю. И по бортам
в один ряд с каждой стороны его торчало по пятнадцать гребных весел, и на
корме еще два рулевых весла в уключинах, которыми управляли опытные
кормчие, знающие небо так же хорошо, как и море. И на двуногой мачте,
которая заваливалась в случае надобности к палубе, на двух реях висел
широкий, низкий парус с изображением покровителя нашего - бога Ра. И
пустились мы в путь, и счастливым было наше путешествие. При попутном
ветре скоро достигли мы берегов Пунта и выгодно обменяли свой товар на
серебро, а серебро - снова на товар. И наполнили мы наш корабль всем, что
нам было необходимо, и взгляни: разве не было у нас вдоволь иби и хекену,
нуденба и хесанта, и храмового ладана [3], которым умилостивляют всех
богов? И уже спустя четыре месяца возвращались мы к родным берегам, и вот
- грянула ночью буря, и ветер все крепчал, и вздымались волны высотою в
восемь локтей. И рухнула мачта в волну, и сказал лукавый жрец,
приставленный отцом моим, чтобы присматривать за мной: "Вот - море
разгневано, и боги требуют себе жертву. Отдадим в жертву царевича, не то
все мы погибнем!". И видел я, что жрец лжет, но не стал противиться
судьбе, ибо все моряки, напуганные бурей, были на его стороне. И встал я в
лодку из папируса, и спустили они лодку из папируса в волны, бьющие о
борт, и оттолкнули веслами от корабля, и понесло меня ветром в открытое
море.
Много дней и ночей носило меня по хлябям морским, и помутился
рассудок мой от жажды, и ослабела память моя от долгих страданий. И
подобрали меня рыбаки, ловившие у берегов Нижнего Египта, и выкормила меня
молодая женщина, кормящая грудью, ибо был я беспомощнее младенца. Когда же
по прошествии времени спросили меня: "Кто ты?" - промолчал я и не знал,
что ответить, потому что не помнил. И богатых одежд, которые подносили к
лицу моему, я не узнавал. И остался я жить в семье бедного рыбака,
подобравшего меня в море, и вот: вместо царского дворца - жалкая хижина из
нильского ила, смешанного с глиной, навозом и рубленой соломой. И стены ее
из ломаного кирпича и обмазаны илом. Окна ее - дыры, заткнутые тряпьем,
дверь ее завешена циновкой, плоская крыша выложена пальмовыми листьями и
стеблями камыша, и всякое время ходят по ней куры. И вместе с сыновьями
рыбака, у которого я жил, выходил я в море, чтобы ловить, и два года ловил
я рыбу в Красном море, как простой смертный. И ладони мои загрубели от
тяжелых сетей, набухших соленой морской влагой, и по ночам соседская
девушка выбирала из моих волос сухую рыбью чешую.
Однажды, проезжая по землям своего нома, увидел меня номарх и велел
следовать за собой, так как понравился я ему лицом своим. И сказал он мне:
"Будешь мне как сын, ибо жена моя бесплодна, и нет у меня детей". И
остался я у номарха вместо сына. И вот - отправился мой приемный отец в
Фивы и взял меня с собою, и сказал мне: "Отдам тебя в школу писцов, ибо
это почетное занятие среди людей". И приняли меня в школу писцов, и было
там, кроме меня, еще тридцать девять юношей, а всего сорок, которым выдали
по деревянному ящику с папирусными свитками и по бронзовой чернильнице,
ибо все мы были дети из богатых семей. И сказал нам учитель с оттопыренным
ухом, за которым он всегда носил тростинку: "Смотрите - и делайте, как я".
И опустились мы на землю, и подвернул каждый из нас левую ногу под себя, а
на выставленное правое колено положил чистый папирус и стал писать. И
учились мы зачинять тростниковые стилья и различать виды папирусной бумаги
по цвету ее, по запаху и длине. И взгляни: разве не отличу я теперь с
одного взгляда папирус из Себенниты, что в Дельте Нила, от папируса из
Таниса или Сомса, подобно тому как любой из непросвещенных легко отличит
священный папирус, выделываемый из сердцевины стебля, от грубой оберточной
бумаги для торговцев! И чертили мы иероглифы на беловой стороне [4]
бумаги, и был я первым среди учеников, потому что вылетало слово из уст
учителя и были готовы уши мои, чтобы услышать его [5], И вот - пришел я к
учителю и сказал: "Учитель, взгляни, что написал я сегодня ночью", ибо сам
Тот [6] водил в ту ночь моей рукой. И дивился учитель, читая письмена мои,
и говорил: "Поистине, чудесный дар вложили боги в сердце этого юноши", ибо
было то, что я написал, как лучшее из того, что написано рукой человека.
И вот - настал день, когда собрал нас учитель во внутреннем дворе
храма и разорвал на себе одежды свои, и возопил: "Горе нам, ибо вознесся
бог к окоему своему, царь Верхнего и Нижнего Египта Мерин-Птах XIII.
Вознесся он в небеса и соединился с солнцем, божественная плоть царя
слилась с тем, кто породил ее!" [7] И пали мы в пыль и рвали на себе
волосы свои. И поднял учитель руку, призывая нас к тишине, и воскликнул:
"Радуйтесь! Ибо обрели мы в этот день нового фараона, он тоже бог, сын
бога, великий и могучий". И отозвал он меня в сторону, и положил руку мне
на плечо, и сказал: "Будешь читать перед лицом фараона на церемонии". И
вот [...] увидел я прекрасную царицу, сидящую по левую руку от молодого
фараона, и словно бы тень прошла по моим глазам, и провел я тыльной
стороной ладони по лбу своему и вспомнил все, что было со мной до того,
как подобрали меня рыбаки, ловившие в Красном море. И увидел я, что
самозванец сидит на моем месте, и исказилось лицо мое от гнева, и хотел я
схватить меч свой, чтобы пронзить негодяя, но не было меча на бедре моем.
И узнала меня царица моя, и узнал меня новый фараон, ибо испуг отразился в
его глазах, и протянул он руку, чтобы схватили меня стражники его. И
бросили меня в темничный колодец как бунтовщика и подстрекателя. А наутро
должны были меня казнить.
Коротки ночные часы, и с каждой каплей воды [8] уходила от меня моя
жизнь. И услышал я шорох наверху и, подняв глаза свои к круглому отверстию
высоко над головой, увидел лицо немой служанки моей царицы. Кинула она мне
веревку, и поднялся я по веревке наверх. И выступила из тени женщина и
открыла лицо свое, и вот - о блаженнейший миг в моей жизни! - сама царица
бросилась в мои объятия и зашептала, так что ее горячее дыхание обожгло
мне кожу: "Охранники подкуплены. Ты должен бежать, ибо близится третья
стража, и тогда будет поздно!" - "А ты? - воскликнул я, сжимая ее в своих
объятиях. - Как же ты?" Но покачала она головой: "Фараон хватится меня, и
во дворце поднимется переполох, и заметят исчезновение наше прежде, чем мы
успеем уйти далеко. Беги один - и да будут ноги твои легки, как ветер!" И
склонился я перед царицей своей, и вывела меня служанка ее со двора под
покровом ночи, и побежал я из столицы на юг - так быстро, как только мог.
И вот - в поле войско фараона, и увидели меня караульные и схватили меня.
