- Как хочешь.
Начнут ли они теперь говорить о себе? Он этого боялся и одновременно
ожидал. Он не столько рвался узнать побольше о жизни Кэй, сколько
стремился рассказать ей о своей, и в первую очередь сказать наконец, кто
он такой, ибо где-то бессознательно страдал оттого, что его принимают за
какого-то простого, обыкновенного человека, да и любят именно как самого
заурядного.
Накануне она никак не прореагировала, когда он произнес свое имя.
Возможно, никогда его не слышала? Или же ей просто не могло прийти в
голову, что может быть что-то общее между мужчиной, которого она
встретила на Манхаттане в три часа ночи, и тем, чье имя ей приходилось
видеть начертанным крупными буквами на афишах, расклеенных на стенах
Парижа.
Когда они проходили мимо венгерского ресторана, она спросила:
- Ты был в Будапеште?
Она и не ждала ответа. Он сказал "да" и увидел, что ей было все
равно. В глубине души он смутно надеялся, что появился наконец повод
поговорить и о нем, но она завела речь о себе.
- Какой восхитительный город! Мне кажется, что там я была счастлива,
как нигде. Мне было шестнадцать лет.
Он нахмурил брови, потому что она заговорила с ним об ее шестнадцати
годах, и он опасался, как бы какойнибудь новый Энрико не затесался между
ними.
- Я жила с матерью. Я должна тебе показать ее фотографию. Это была
самая красивая женщина, которую я когда-либо в жизни видела.
Ему даже на мгновение показалось, что она специально так поступает,
чтобы помешать ему говорить о себе. Интересно, что она думает о нем? У
нее, несомненно, сложилось ложное представление. Но как бы то ни было,
ее рука по-прежнему крепко сжимала его руку, и не чувствовалось ни
малейшего поползновения освободить ее.
- Моя мать была великой пианисткой. Ты наверняка слышал ее имя, ибо
она выступала во всех столицах: Миллер... Эдна Миллер... Это и моя
фамилия, я снова ее взяла после того, как разошлась. Это моя девичья
фамилия. Дело в том, что моя мать никогда не желала вступать в брак
из-за своего искусства. Тебя это удивляет?
- Меня? Нисколько Ему хотелось ответить, что его это тем более не
удивляет, что он и сам известный артист. Но он-то был женат, и, по сути
дела, именно из-за этого. Он на минуту закрыл глаза. Потом открыл снова
и увидел себя как бы глазами постороннего человека, но с еще большей
ясностью. Вот он стоит на тротуаре 5-й авеню с женщиной, держащей его
под руку. Он ее совсем не знает и собирается с ней идти Бог знает куда.
Она неправильно поняла его.
- Тебе со мной скучно?
- Напротив.
- Тебе интересно выслушивать мои девичьи истории? Попросит ли он ее
сейчас замолчать или, напротив, продолжить свой рассказ? Он сам не знал.
Он знал только одно, когда она говорила, он ощущал какую-то глухую
тяжесть, даже, можно сказать, боль в левой стороне груди
Почему? Этого он не понимал. А не хочется ли ему, чтобы было так,
будто его жизнь началась лишь со вчерашнего дня? Вполне возможно. Это
уже не имело никакого значения. И вообще, ничто уже не имело никакого
значения, ибо он вдруг решил больше внутренне не противиться тому, что
происходит.
Он слушал ее, продолжая путь, глядя на освещенные шары фонарей,
которые тянулись вдоль улицы и уходили куда-то в бесконечность. Мимо
бесшумно проносились такси Можно было различить пары, сидящие почти в
каждой машине
А разве же и он сам не испытывал острейшего желания стать частью
такой вот пары? Чтобы за его руку держалась женщина, как это сейчас
делает Кэй?
- Зайдем на минутку. Не возражаешь?
На этот раз она пригласила его не в бар, а в аптеку и улыбнулась ему.
И он понял ее улыбку. Как и он, она подумала, что это означает новый
этап их близости, ибо ей хотелось купить кое-какие необходимые предметы
туалета.
Она позволила ему расплатиться, и это ему понравилось, как и то, что
продавец называл ее "мадам".
- Ну а теперь, - решила она, - мы можем вернуться. Он не мог
удержаться от иронии, о чем тут же пожалел.
- Как, даже не выпив последнее виски?
- Никакого виски, - ответила она самым серьезным образом. - Сегодня
вечером я опять становлюсь, хотя бы ненадолго, шестнадцатилетней
девочкой. Тебе не будет скучно?
Ночной портье их узнал. Почему такое удовольствие вызвало простое
лицезрение вульгарной вывески сиреневого цвета - "Лотос" - этих
нескольких освещенных над входом букв? И не меньшая радость оттого, что
жалкий и унылый человек приветствует их как старых клиентов?
Откуда такое чувство удовлетворения, когда они оказались вновь в
банальной обстановке заурядного гостиничного номера и увидели кровать с
двумя уже подготовленными для сна постелями?
- Сними, пожалуйста, пальто и садись. Слегка волнуясь, он выполнил ее
указание. Она казалась тоже взволнованной. Но точно этого он сказать не
мог. Были минуты, когда она становилась ему ненавистной, а были и такие
мгновения, как сейчас, когда ему хотелось положить голову на плечо этой
женщины и разрыдаться.
Он чувствовал себя усталым, но успокоившимся. Он видел и ждал с
легкой, еле приметной улыбкой на губах. Она перехватила его улыбку и
явно поняла его правильно, ибо подошла и поцеловала, первый раз за день.
Но не с чувственной жадностью и не с тем пылом, который, казалось, был
порожден отчаяньем, а очень ласково, не спеша, протянув к нему губы и
застыв в нерешительности, чтобы потом прикоснуться к его губам и с
нежностью прижаться к ним.
- Он закрыл глаза. Когда он их открыл и увидел, что ее глаза закрыты,
он был ей за это очень признателен.
- Теперь посиди спокойно, не двигайся.
Она встала, погасила люстру, оставив зажженной только совсем
маленькую лампу под шелковым абажуром на ночном столике. Потом она
направилась к стенному шкафу и извлекла оттуда бутылку виски, начатую
накануне
Она сочла необходимым разъяснить:
- Сейчас это совсем не то...
И он понял. Она спокойно, не торопясь и тщательно отмерив дозы
алкоголя и воды с серьезным видом хозяйки дома, наполнила два стакана.
Один поставила около своего спутника и как бы между делом коснулась его
лба.
- Тебе хорошо?
Сбросив привычным движением туфли, она забилась в кресло, устроилась
там поудобнее и сразу стала похожа на маленькую девочку.
Потом вздохнула и произнесла каким-то совершенно незнакомым ему
голосом:
- Мне очень хорошо.
Их разделяло не больше метра, но они прекрасно знали, что не будут
преодолевать сейчас это расстояние, и тихо смотрели друг на друга сквозь
полуприкрытые веки. Они были счастливы, видя, как глаза светятся
нежностью. И это успокаивало их.
Неужели она сейчас опять заговорит?
И она действительно слегка приоткрыла рот, но для того, чтобы тихо,
почти шепотом начать петь ту самую песню, которая совсем недавно стала
их песней.
И этот простой популярный мотив вдруг преобразился в музыкальное
произведение такой силы, что у мужчины выступили на глазах слезы и он
почувствовал жар в груди.
Она это знала. Она знала все. Она завораживала его своим пением,
своим чуть надтреснутым голосом с серьезными интонациями и намеренно
стремилась продлить удовольствие, которое они ощущали оттого, что они
вдвоем и отрешены от всего остального мира.
Когда она вдруг замолчала, то в наступившей тишине стали слышны
уличные шумы.
Они слушали их с явным изумлением. Потом она повторила значительно
тише, чем первый раз, как если бы она боялась вспугнуть судьбу:
- Тебе хорошо?
Услышал ли он слова, которые она затем произнесла, или же они
прозвучали в нем самом?
- Мне никогда в жизни не было так хорошо.
3
Странным было это ощущение. Она говорила. Он был взволнован. Он
говорил себе: "Она лжет".
Он был уверен, что она лгала. Возможно, она не придумывала все
подряд, хотя он считал ее способной и на это. Ложь получалась из-за
некоторых искажений, преувеличений или пропусков.
Два-три раза она наливала себе виски. Он больше не одергивал ее, ибо
теперь уже знал, что в это время виски ей необходимо. Оно поддерживало
ее. И он ясно представил, как она в другие ночи, с другими мужчинами вот
так же пьет, чтобы поддержать свое возбуждение, и говорит, говорит без
конца своим волнующим, хрипловатым голосом.
Кто знает, не рассказывала ли она им всем абсолютно одно и то же с
такой же искренностью?
Самое поразительное то, что ему было все равно, во всяком случае, он
на нее за это не сердился.
Она рассказывала ему о муже. Он был венгр, граф Ларски. Она вышла за
него замуж, по ее словам, в девятнадцатилетнем возрасте. И в этом
рассказе была ложь или, скорее, полуложь, поскольку она утверждала, что
досталась мужу девственницей, и поведала о грубости мужчины в эту первую
ночь, забыв, что сама же совсем недавно говорила о приключении, которое
пережила в семнадцать лет.
Он страдал. Но не столько из-за лжи, сколько из-за самих этих
историй, из-за образов, которые они вызывали в его сознании. Если он и
сердился, то лишь из-за того, что она с бесстыдством, граничащим с
вызовом, очерняла себя в его глазах.
Может быть, она так говорила под влиянием алкоголя? Время от времени
он мог хладнокровно оценивать ее: "Эта женщина имеет привычку не спать
до трех часов ночи, не в состоянии заставить себя лечь. Она испытывает
потребность поддерживать во что бы то ни стало свое возбуждение, поэтому
пьет, курит, говорит до нервного изнеможения и в конце концов падает в
мужские объятия".
Все же он не уходил? И даже не испытывал ни малейшего побуждения
покинуть ее. И чем отчетливее понимал Ситуацию, тем яснее осознавал, что
Кэй необходима ему, и в конце концов покорился.
Пожалуй, это самое точное слово: покорился. Трудно сказать, когда
именно, в какой момент сложилось у него это решение, но он не хотел
больше сопротивляться, что бы еще ни услышал.
Почему же она не замолкает? Как все было бы проще!
Он бы обнял ее и прошептал:
- Все это не важно, поскольку мы начинаем все сначала...
Вновь начать жизнь с нуля.
Время от времени она прерывала свой рассказ:
- Ты меня не слушаешь.
- Нет, что ты, слушаю.
- Ты, конечно, слушаешь, но иногда вдруг начинаешь думать о другом.
Он же думал о себе, о ней, обо всем сразу. Он был одновременно и
самим собой, и собственным зрителем. Он любил ее и смотрел на нее
глазами безжалостного судьи.
Она, например, говорила:
- Мы два года жили в Берлине, где мой муж был атташе в венгерском
посольстве. Там, точнее говоря в Сванзее, на берегу озера, и родилась
моя дочь Мишель. Тебе нравится имя Мишель?
Но она не собиралась ждать ответа.
- Бедняжка Мишель! Она живет теперь у одной из своих теток, сестры
Ларски, которая никогда не выходила замуж и занимает одна огромный
замок, километрах в ста от Будапешта.
Не нравился ему этот огромный романтический замок, и тем не менее это
могло оказаться правдой, а могло быть и выдумкой. И он задавался
вопросом: "Интересно, скольким мужчинам она рассказывала эту историю? "
Он нахмурился... Она сразу это заметила.
- Тебе надоело слушать о моей жизни?
- Да нет же.
Несомненно, это было столь же ей необходимо, сколь и последняя
сигарета, которая заставляла его обычно испытывать острое нетерпение,
ожидая, когда она кончит курить. Да, он чувствовал себя счастливым,
вернее сказать, знал, что скоро будет счастлив, и потому так спешил
покончить раз и навсегда с прошлым, а может быть и с настоящим.
- Его назначили первым секретарем посольства в Париже, и мы должны
были поселиться прямо в здании посольства, потому что посол был вдовцом,
а нужна была женщина для официальных приемов.
