калитки и сказал:
- Обнимите меня и сыграйте пьяную - сейчас они выскочат из-за
поворота.
Ингрид поднялась на носки, обняла Шульце, прижалась к нему. Из-за
поворота выскочил <оппель-капитан>, набитый рослыми, сосредоточенно
с м о т р я щ и м и гестаповцами, натренированными замечать все, что
нормальному человеку замечать не следовало бы; они увидели тех, за кем
следили; шофер сбавил скорость, гестаповцы заученно сыграли
<рассеянность>, фото, однако, сделали и скрылись за поворотом.
- Сейчас они вернутся, - вздохнул Гуго, - так что продолжайте стоять
подле...
- Потереть затылок?
- Я не люблю, - ответил Шульце. - Чему вы улыбаетесь?
- Это я так плачу.
- Курт пока молчит. Если он выдержит до конца, за нами будут следить
еще месяца два так же липко, а потом станут работать иначе. Всем нам
сейчас надо продолжать контакты, светские контакты. От работы, от
н а ш е й работы, следует воздержаться.
- Значит, в Краков меня больше не отправят?
- А вы там не были, Ингрид. Вы не были там. Никогда. И никого не
встречали.
Ингрид покачала головой:
- Встречала, Гуго... Встречала... Но ведь Курт тоже встречал, а ведет
себя достойно...
Она поцеловала Гуго, когда <оппель> вновь показался из-за поворота,
и, отворив тяжелую калитку, медленно пошла домой.
...На улицах, когда Штирлиц ехал на квартиру Фохта по пустынному,
рассветающему, тихому, тревожному Львову, он увидел, как немецкие солдаты
срывали желто-голубые знамена Бандеры и водружали красные, с белым кругом
и черной свастикой посредине - трескучие, огромные стяги рейха.
<Это начало драки между ними, - подумал Штирлиц. - Или нет? Или я
забегаю вперед и желаемое выдаю за действительное? А почему бы драке не
начаться? Армия устремлена в атаку, на тылы ее не хватает. Значит, здесь
будет схватка Гиммлера, Бормана и Розенберга. Итак, драка между бонзами
возможна? Почему вчера знамена Бандеры пакостили весь город и солдаты СС
ходили спокойно и спокойно обменивались гитлеровскими приветствиями с
пьяными от крови гитлеровскими нахтигалевцами? Почему вчера патрули были
сплошь из <Нахтигаля>, а сегодня ни одного бандеровского легионера нет и
лишь <черные> на улицах? Почему Диц позвонил мне и говорил ликующим
голосом? Почему он посмел сказать о Фохте как о <сволочи>, ведь Фохт
сейчас над ним, он в ы ш е? Нет, это все-таки начало драки. Но если я
навязываю мою волю событиям, которые развиваются сами по себе, вне моей
логики, тогда я могу здорово проиграть. Диц готов пойти на все ради того,
чтобы взять реванш за Елену. Или нет? Мне нельзя проигрывать, потому что
очень мало наших людей находится сейчас в таком положении, как я. Но, с
другой стороны, если я прав, тогда нам будет очень важно иметь то, что я
хочу получить. Риск? Риск. Смешно пугать себя риском>.
...Фохт сидел возле телефона, бледный до синевы, тщательно скрывая от
Штирлица дрожь в пальцах.
<Кто-то сработал раньше Дица, - понял Штирлиц. - Видимо, армия успела
его предупредить. Армия принимает самолеты, без ее санкции ни один
самолет, хоть трижды эсэсовский, на военный аэродром не сядет - война есть
война>.
Штирлиц включил радио, дождался, пока нагреются лампы в большом
<Филлипсе>, прослушал первые такты музыки, которая становилась все громче,
словно бы силясь прорвать чуть трепещущий матерчатый диск приемника,
закурил, показал Фохту глазами на отдушину в стене и медленно погасил
спичку.
Фохт сначала непонимающе посмотрел на отдушину, а потом в его глазах
что-то мелькнуло, но тут же погасло, и Штирлиц понял, почему погасло.
<Он не верит мне. Надо объяснить ему разницу, - решил он, - разницу
Фохт поймет, он знает по своему ведомству, что это такое - р а з н и ц а>.
- Сейчас приедет Диц. Он берет Оберлендера, а потом заедет за вами,
чтобы отвезти на аэродром, - тихо сказал Штирлиц. - Самолеты из Берлина
уже вылетели. Аресты здесь начались? - полуутвердительно спросил он.
- Я не знаю, - ответил Фохт, не разжимая рта (тряслись губы), - меня
не соединяют ни со Стецко, ни с Лебедем, ни с Бандерой.
- Спасти вас могу я, - негромко продолжал Штирлиц. - Я спасу вас не
из чувства сострадания - я лишен его, это химера. Я спасу вас ради наших
интересов, ибо я из политической разведки, а не из гестапо.
- Простите, но я не понимаю, - ответил Фохт, замотав головой. Он
начал тереть виски белыми, плоскими пальцами с посиневшими ногтями, и
Штирлиц вдруг ощутил, какие они у него холодные и влажные.
- Постарайтесь понять. Времени в обрез. Вы ведь все помните, Фохт. Вы
помните все. Значит, вы меня быстро поймете. Я бы мог уничтожить вас в
Загребе, когда вы с Дицем заигрались с нашим агентом Косоричем. Я этого не
сделал. Почему? Потому, что вы для меня более выгодны, чем Диц. Он из
гестапо, а вы из другого ведомства, которое имеет выходы за границу. Вы
мне в ы г о д н ы, Фохт. Если вы согласитесь стать моим агентом - я
называю вещи своими именами, у меня нет времени на сантименты - и мы
сейчас оформим наши отношения, я дам вам ключ к спасению.
- Что я должен сделать?
- Выполнить формальность.
- Каким образом вы меня спасете? Я не понимаю, о каком ключе идет
речь? Я ни в чем не виноват. Я верен фюреру и рейху...
- Это уже песни, - поморщился Штирлиц и взглянул на часы. - Я слыхал
такие песни, и они меня не интересуют.
- Я офицер, Штирлиц.
- Ну и прекрасно. Тем более - какие же вас сомнения могут мучить?
Либо вы становитесь моим агентом, а вы знаете, что мы имеем свою агентуру
повсюду; либо с вас срывают погоны СС, и тогда ставьте на себе крест.
- Что я должен написать? - Фохт захрустел пальцами, и Штирлицу
показалось, что ломают сухой валежник.
- Я - псевдоним придумайте - обязуюсь выполнять все указания
Бользена, знакомить его с теми материалами, которые потребуются, и
приглашать к сотрудничеству с ним тех моих подчиненных, которые попадут в
сферу его интересов. Все. И подпишитесь вашим псевдонимом. Второй документ
- идентичного содержания, только вместо псевдонима напишите свое имя и
фамилию и подпишитесь так, как вы подписываетесь на документах.
(Если Штирлиц погибнет, второй документ, будучи переправлен в Центр,
даст основания тем, кто придет ему на смену, заставить Фохта выполнять то,
что во всех иных случаях будет делать Штирлиц.)
- Я не смогу смотреть в глаза руководству, Штирлиц...
Голос у Фохта был жалобный, и Штирлиц заметил, что раньше голос его
казался более низким - вероятно, он очень следил за собой, справедливо
полагая, что тембр и мощь голоса играют заметную роль в продвижении по
службе в условиях тоталитарного государства, когда кандидаты на <сильных
мира сего> изучаются в канцелярии Бормана со всех сторон, причем такие
данные, как внешность, голос, обаяние, юмор, заносятся в папочки,
идентичные тем, где хранятся данные об уме <объекта>, о его деловой
подготовленности, расовой полноценности, образовании и мере преданности
идеалам национал-социализма.
- Я не давлю на вас, Фохт, - сказал Штирлиц, - я ни к чему вас не
принуждаю. Просто я не успею дать вам ключ.
- Я напишу первую расписку, и дайте мне ключ. Тогда я напишу вам
вторую... Неужели вы мне не верите?
- Конечно, нет. Вы слишком испуганы для того, чтобы я мог вам верить.
Поймите только, постарайтесь понять, что я заинтересован в вашем
в ы ж и в а н и и, если я беру у вас расписки. Мы не вербуем
бесперспективных людей.
Фохт написал вторую расписку, протянул ее Штирлицу, и зрачки его
расширились от ужаса: по улице мчалась машина.
- Это не то. - Штирлиц понял испуг Фохта. - Это грузовик. Итак, когда
вас начнут допрашивать в Берлине - да, да, вас будут допрашивать там, -
смело говорите, что вы неоднократно просили Дица быть особенно
внимательным по отношению к Бандере. Скажите, что, насколько вам известно,
не только вы говорили ему об этом. Подчеркните, что Штирлиц был обеспокоен
линией ОУН-Б, предписанной абвером, и предупреждал об этом Дица и вас.
Настаивайте на том, что вы были убеждены в санкционированности действий
Бандеры, поскольку гестапо должно было з н а т ь все. Вы не могли
допустить мысли, что такого рода замыслы - а действия Бандеры были
следствием дальнего замысла абвера - неизвестны Берлину. Вы отвечали за
л и н и ю. Ваша линия была абсолютной. Все выявленные украинские
коммунисты, русские, евреи и поляки изолированы и занесены в списки на
ликвидацию, нет?
- Далеко не все.
- Утверждайте, что в с е. Материалы готовил Мельник, он ведь отвечал
за тыл, не так ли?
- Да.
- А Мельник - человек гестапо в первую очередь, абвера - во вторую.
Таким образом, вы выходите из-под удара... А вот это приехал Диц. Ну, ну
держите себя в руках. Я дал вам ключ, а вы в самолете отоприте дверь в
вашу память и выстройте систему н а п а д е н и я. Ни в коем случае не
защиты. Ясно?
Штирлиц потушил сигарету, закурил новую и улыбнулся Фохту, как мог,
мягко.
- Если вы кому-либо, где-либо, когда-либо признаетесь в том, что я
вас завербовал, вот тогда ваша карьера действительно кончится, ибо вам -
ни в партии, ни у Розенберга - никто не сможет п о в е р и т ь, а мы своих
агентов в кадры СД не берем. В крайнем случае, если Диц давно капал на вас
и что-то смог здесь собрать, обвиняйте его в непорядочности, сведении
личных счетов и моральном падении, - он мстил вам за гибель Косорича, ибо
вы были свидетелем его провала. Вторым свидетелем провала Дица в его
работе с Косоричем был я. Понятно?
...Когда самолеты ушли в солнечное уже, безбрежно-высокое небо - было
приказано Оберлендера с его людьми и Фохта отправить в разных самолетах, -
Штирлиц улыбнулся Дицу:
- А теперь самое время хорошо позавтракать, нет?
- У меня есть полчаса. Потом надо ехать на допросы.
- Вы провели интересную операцию, дружище.
- В общем, ничего, - согласился Диц и не сдержал горделивой улыбки,
хотя улыбаться он сейчас, в минуту своего торжества, не хотел. - Довольно
занятная комбинация.
- Ну-ка, научите, как надо делать такие фокусы, - попросил Штирлиц,
когда подошли к машинам. - Или нельзя открывать?
- Вам можно, - со значением ответил Диц. - Я подвел к Бандере нашего
человека. Он подбросил ему мою идею. Остальное сработало само по себе. Вы
верно угадали, Штирлиц, когда говорили о лаврах Бандеры. Не сердитесь, я
тогда вынужден был молчать. Мельник - наш человек, и он сейчас будет
делать то, что мы ему прикажем. А Бандера - это абвер, это армия, вы же
понимаете... Какая на него ставка? Когда мой агент - а это близкий друг
Бандеры, это мы разыграли н о т н о - оказал ему, что, только заявив о
себе во весь голос, на весь мир, по радио, он сможет пробить наших
<бюрократов> и выйти напрямую к фюреру, Бандера поверил.
- Готовьте место для креста, Диц.
- Разве мы сражаемся во имя наград? - Диц вздохнул и сел в машину. -
Награды понесут воины СС на черных подушках перед нашими гробами, Штирлиц.
- Завтракать будем у меня?
- Можно у меня. В холодильнике есть пиво, ветчина и сало.
- А в моем - водка, пиво, сало, сосиски и сыр. Едем ко мне, я
запасливей... Как фамилия вашего человека?
- Шухевич, - ответил Диц, чуть помедлив.
Он понимал, что, отвечая сейчас Штирлицу, он связывает себя с ним.
Но, решил Диц, лучше это сделать самому, чем после того, как Штирлиц н а ж
м е т. Инициатива должна быть во всем, в предательстве тоже, тогда это и
не предательство вовсе, а с т р а т е г и я: на войне побеждает тот, кто
