сообщении он, опять-таки радея о своей карьере, а никак не о
государственной политике, будет многое выдумывать, приписывать себе лавры
у з н а в а н и я и о б р а щ е н и я, и в силу этого его сообщение
может оказаться в центре внимания руководства восточного департамента
МИДа, а там повторится та же история: чиновник, к которому попала эта
запись, проявит максимальную оперативность, ибо думать будет об обращении
э т о й б е з д е л и ц ы в свою выгоду: маленькие чиновники Риббентропа
любили дипломатические и н т р и г и и часто повторяли, что политика
начинается с пустяков, которые вовремя замечены, верно оценены и
з а п у щ е н ы в нужном направлении.
Так и случилось: пока посланники в Будапеште и Бухаресте составляли
свои пространные меморандумы, рапорты быстрых секретарей из Братиславы и
Загреба уже легли на столы чиновников МИДа.
Люди Риббентропа поняли: пришел час их торжества. Их удар по аппарату
Розенберга - новому министерству (как-никак конкурент) будет сокрушающим.
В это же время сотрудники Гиммлера - особенно Риче, адъютант
Гейдриха, - напряженно ждали, когда все документы придут в МИД, к
Риббентропу: секретарь германского посольства в Загребе был агентом
шестого управления РСХА и заранее оповестил Шелленберга, что беседа о
<самостийной Украине> состоялась с директором восточноевропейского отдела
МИДа <Независимой державы хорватской>, и подробная запись ее отправлена в
Берлин с нарочным. (Против того, чтобы секретарь р а с п и с а л эту
беседу своему формальному начальству в МИДе, ведомство Гиммлера не
возражало; даже наоборот - всякого рода липогонство поощрялось, ибо
способствовало росту своего агента в ч у ж о м ведомстве.)
...Узнав, что все документы о <независимой Украине> пришли в МИД,
адъютант Риче доложил об этом Гейдриху. Тот предупредил о случившемся
Гиммлера, который собирался на просмотр нового пропагандистского фильма о
<кровавых злодеяниях большевиков>, подготовленного Геббельсом. Гиммлер
попросил секретаря вызвать его к аппарату, если позвонят с
Вильгельмштрассе.
Риббентроп позвонил через сорок минут.
Через час он был у Гиммлера.
Через два часа они отправились к фюреру.
(Интрига, затеянная штандартенфюрером Риче, дала результаты: после
радиообращения Стецко высшие чины рейха узнали о Бандере.
Риче верно учел механику гитлеровского аппарата - он был повышен в
звании, ибо Гейдрих не мог не оценить его ловкости, поскольку тот оказал
помощь бонзам в постоянной борьбе амбиций.)
Гитлер бушевал. Он метался па своему громадному кабинету, выложенному
серыми мраморными плитами, и выкрикивал:
- Я начинаю ощущать свое бессилие! Меня хотят поссорить с армией!
Меня хотят поссорить с нацией! Где, когда, кому и при каких
обстоятельствах я обещал независимость Украины, скажите мне?! Я всегда
утверждал, что земли восточнее Одера, вплоть до Урала, подлежат
колонизации. Эти земли будут отданы немецким солдатам и колонистам!
Гиммлер посмотрел на Риббентропа. Тот соболезнующе вздохнул:
- Мой фюрер, я возмущен не меньше, чем вы. Когда я обменивался
мнениями по этому вопросу с рейхсфюрером, он понял мое негодование, но,
право, армия в этом деле играет вторичную роль. Идея, как мне
представляется, исходила из нового министерства восточных территорий. Я
понимаю рейхсминистра Розенберга... Его могли подвести сотрудники...
Гиммлер заметил:
- Я согласен с Риббентропом во всем, мой фюрер, кроме одного - абвер
в этой гнусности сыграл роль далеко не вторичную. Особая линия Канариса,
который рвется в политику, вместо того чтобы заниматься своим прямым
делом, давно беспокоит меня...
- Не трогайте армию, - резко бросил Гитлер. - Сейчас не время!
- Да, но...
Фюрер обернулся к Шмундту, своему адъютанту, белый от ярости, с
глазами, запавшими после бессонных ночей:
- Розенберга ко мне!
Он проводил стройную, прямую и недвижную спину Шмундта воспаленными
глазами, казавшимися сейчас круглыми из-за резких теней, их окружавших, и
обернулся к Гиммлеру и Риббентропу:
- Гиммлер, по-моему, вам следует вылететь к гауляйтеру Коху. Он
представляет интересы партии, а не мрачные утопии Розенберга. Украинцы
стреляют в наших солдат, они в о ю ю т с нами, они защищают Советы, а
Розенберг говорил, что они будут подносить нам цветы! Словом, наведите там
порядок. И вызвать в Берлин всех чиновников, которые допустили это
славянское свинство! Виновных растоптать!
Бормана не устраивал блок Гиммлера с Риббентропом: слишком сильные
ведомства, представляемые столь ловкими игроками, могли оттеснить его на
третий план.
Поэтому Борман нашел возможность проинформировать Геринга и
Розенберга о негодовании фюрера в связи со львовским <свинством>.
Геринг и Розенберг встретились с Кейтелем: надо было выработать общую
позицию, конечная цель которой заключалась в том, чтобы не дать
возможности Гиммлеру сделаться п е р в ы м...
ГАННА ПРОКОПЧУК (VI)
_____________________________________________________________________
Эссен и его сотрудники довольно быстро осмотрели маленький лагерь -
бараки такого же типа, как тот, где жила Ганна. Построены лагеря были
наскоро, колючая проволока кое-где провисла, провод от генераторной
станции был слишком заметен - почти тридцать метров тянулся по территории
зоны, поддерживаемый громоздкими бетонными балками.
- Обратите внимание на это уродство, - попросил Эссен Ганну.
- Я уже думала. Только я не понимаю назначения этого провода.
- По нему идет ток.
- Зачем? Освещение привязано к движкам на другой половине территории.
- Это иной ток, - поморщился Эссен, - высокого напряжения.
Продумайте, как его загнать в подземный кабель.
- Хорошо.
Все эти дни в пыли, спешке, постоянных переездах, среди лязга танков,
громкого смеха чумазых солдат с обгоревшими под нещадным солнцем лицами
Ганна смотрела только на Эссена, смотрела на него преданными глазами,
стараясь не думать о том, что они здесь делают и зачем она с ними. Она
знала только одно: этот человек отвезет ее в Краков, этот, именно этот
человек разрешит ей найти мальчиков. Ганна боялась думать о том, что может
быть потом; она старалась гнать от себя мысль, что Ладислав не позволит ей
взять с собой детей; она была даже готова попросить Эссена, чтобы мужу
п р и к а з а л и, если он сам не согласится уехать с нею вместе с детьми
и со старухой. В конце концов он хороший лесной инженер, он специалист,
немцы в нем заинтересованы. Глядя на Эссена, Ганна заставляла себя считать
его неким устойчивым поплавком в темной, яростной быстрине (ее несколько
раз возил с собой на рыбалку капитан Морис Грашан - он погиб под
Дюнкерком; видимо, он был серьезно увлечен Ганной, потому что писал ей с
фронта письма, и ей же пришла похоронная из военного министерства - такова
была воля покойного. Образ поплавка на коричневой, пенной быстрине, где
Грашан ловил рыбу, казался Ганне с тех пор неким символом спокойствия.
Грашан, пожалуй, был единственным мужчиной, который не раздражал ее: он не
жаловался на свою первую жену, не пытал Ганну, любит ли она его и лучше ли
он других мужчин; не предлагал жениться, просто звонил, спрашивал,
свободна ли она и нет ли у нее желания провести вместе день).
Ганна выполняла все, что Эссен просил ее сделать, выполняла быстро и
четко, и он успевал проверять ее работу, несмотря на огромное количество
забот, свалившихся на него (пищеблоки для лагерей надо было отнести
подальше от домов охраны СС; крыши офицерских коттеджей сначала были
спроектированы из гофрированного железа, но штаб обергруппенфюрера Поля
попросил срочно изменить расчеты под черепицу - немцы, которые будут нести
здесь службу, должны чувствовать себя как на родине, в привычной
обстановке; представитель рейхсляйтера Бормана обязал Эссена предусмотреть
строительство клуба в комплексе СС - иначе негде будет проводить
торжественные митинги и совещания членов НСДАП). Наброски Ганны нравились
Эссену своей экономичностью и изяществом. Ганна заметила, как в глазах
других членов их группы появлялась постепенная и нескрываемая неприязнь к
ней. Сначала ее не замечали, она была вроде чемодана - немного мешает,
занимая место, но чемодан он и есть чемодан, надо же в чем-то возить вещи.
Однако постепенно ее о с о з н а в а л и как человека, который стал
ближе всех к шефу, но при этом как человека чужой крови, иностранного
специалиста, лишенного каких-либо прав в рейхе.
Ганна отдавала себе отчет в том, как это опасно, но когда поняла, что
без мальчиков ей незачем жить, ощущение личной опасности притупилось,
словно у той козы, которая не убегала в лес, принимая на себя возможный
выстрел, потому что рядом с тропой стоял ее маленький.
Когда их группа отправилась смотреть <действующий объект> в
Освенциме, Эссен какое-то время колебался, брать ли с собой Ганну: в конце
концов она увидит там своих соплеменников, но потом он решил обязательно
взять, чтобы до конца убедиться в надежности своего нового, талантливого,
столь неожиданно доставшегося ему сотрудника.
Офицеры СС провезли группу Эссена через леса, сосновые, мачтовые, в
которых струился тяжелый, разморенный запах ладана. Дорога была белая,
песчаная; в лесу гомонили птицы; их, казалось, было огромное множество.
Лагерь открылся внезапно: железнодорожный путь, несколько составов,
высокая труба, ограда на бетонных, частых опорах, уютные коттеджи СС,
окруженные маленькими, точно распланированными садиками, бараки в зоне и
люди с пепельными, мучнистыми лицами, которые что-то делали за проволокой,
но понять, что именно они делали, Ганна не смогла, потому что сразу же
увидела среди арестантов высокую фигуру в полосатом одеянии,
непропорционально большое лицо и громадные руки, судорожно сжимавшие
металлические держалки тяжелой тачки.
- Стойте! - закричала Ганна.
Шофер от неожиданности затормозил. Ганна выскочила из машины,
побежала к проволоке, услыхав тонкий голос Эссена: <Там ток, не
прикасайтесь, там ток!>
- Ладислав! - не понимая Эссена, кричала Ганна. - Ладик, Ладушко!
Ладислав съежился, стал вдруг маленьким, до страшного маленьким. Он
медленно оглянулся, увидел Ганну и бросился к проволоке:
- Ганнушка, девочка, Ганна!
- Почему?! - кричала Ганна. - Почему ты здесь?! Где мальчики?!
По зоне бежали люди в черном, с собаками на длинных поводках.
- Их арестовали, их увезли! Ганна, Ганнушка, ты здесь! Ищи мальчиков
и маму, маму ищи, ее с мальчиками тоже привезли сюда! Ищи их зде...
Он не успел докричать, потому что на него бросились собаки, свалили с
ног, а Ганна в это же мгновение ощутила на своих руках резкие пальцы,
которые больно, до кости, сдавили, потом рванули на себя, и она увидела
бешеные лица офицеров СС и Эссена - с таким же мучнистым, как у
арестантов, лицом, и больше она ничего не смогла увидеть, потому что
потеряла сознание.
...Дух д е я т е л ь н о г о немца, для которого с младенчества
главное - работа, проснулся в Эссене, когда гестаповцы, глядя на него с
тяжелой неприязнью (они уже сообщили о происшествии в краковское
управление РСХА и теперь ждали указаний от бригадефюрера СС Крюгера,
который, в свою очередь, сидел у аппарата, дожидаясь распоряжения
обергруппенфюрера Поля, записавшегося на прием к Гейдриху), доложили,
